Она проехала мимо, глухо стуча по неровным булыжникам своими деревянными колесами, окованными железом. Лафайет успел разглядеть человека с красным лицом, в треуголке, который восседал высоко над котлом, сплошь усеянным заклепками. Паровая машина прогромыхала мимо, мигнув напоследок красным фонарем, болтающимся на задней дверца О'Лири покачал головой — это уже, пожалуй, не из исторической книги. Усмехнувшись, он подтянул ремень.
Дверь таверны «Секира и Дракон» широко распахнулась, выбросив сноп света на булыжную мостовую. В дверях, шатаясь, показался толстяк. Он махнул рукой и неверной походкой заковылял по узкой улочке, издавая бессвязные звуки.
На Лафайета пахнуло теплом, и перед тем, как захлопнулась дверь, он успел увидеть низкие потолки, мерцающий огонь, начищенную до блеска латунную и медную посуду. До него донеслись громкие голоса и глухой стук пивных кружек, когда их с шумом ставили на дощатые столы.
Он продрог и проголодался. А там, внутри, было сытно и тепло, не говоря уже о пиве.
В четыре шага Лафайет пересек улицу. На мгновение остановился, надвинул на лоб французскую треуголку, расправил сбившееся у подбородка кружево, затем решительно толкнул дверь и шагнул в подернутое дымкой нутро таверны «Секира и Дракон».
2
Очутившись в теплом, пропахшем дурманящими запахами помещении, О'Лири заморгал от яркого света фонарей, свисавших на крюках, которые были вбиты в деревянные столбы, поддерживающие просевший потолок.
Гул голосов смолк, и в наступившей тишине все уставились на вошедшего. Лафайет обвел взглядом таверну.
Вдоль одной из стен стоял ряд винных и пивных бочек. Справа от них — огромный камин, над углями которого на вертеле жарились целый поросенок, гусь и полдюжины цыплят. Лафайет потянул носом: запах был просто божественный.
Фактура и целостность происходящего поражали абсолютной достоверностью
— даже в большей степени, чем об этом писал профессор Шиммеркопф. Представшая перед О'Лири картина воздействовала на все органы чувств — осязание, слух, зрение, обоняние. Его вторжение нисколько ее не нарушило. А собственно говоря, почему оно должно было нарушить? Во сне Лафайет часто проникал сквозь стены. Но на этот раз он знал, что это — сон. Какая-то часть его мозга бодрствовала, наблюдая происходящее.
В глубине длинного помещения Лафайет увидел свободное место. Он направился прямо туда, по пути расточая любезные улыбки во все стороны. А те, кому они предназначались, не отрываясь смотрели на Лафайета. Худой человек в залатанном плаще испуганно посторонился, уступая дорогу. Краснощекая толстая женщина, что-то прошептав, начертала в воздухе круг.
Лафайет подошел к столу — сидящие за ним резко отпрянули. Он сел, положив рядом шляпу, и огляделся вокруг, ободряюще улыбаясь своим созданиям.
— Продолжайте, продолжайте, — сказал он в тишине.
— Эй, трактирщик, — обратился Лафайет к замешкавшемуся коротышке с толстой шеей, который топтался за стойкой среди пивных бочонков. — Бутылку самого лучшего из ваших погребов! Пива или вина — безразлично.
Трактирщик что-то буркнул; О'Лири переспросил, приставив ладонь к уху:
— Что? Погромче, я не расслышал.
— Я сказал, что у нас только простое пиво и обычное вино, — пробормотал трактирщик. В его манере говорить было что-то странное… Хотя, напомнил сам себе О'Лири, нельзя ожидать, что все в этом деле с первого раза пойдет как по маслу.
— Ну, ладно. Сойдет, — сказал он, непроизвольно пытаясь подражать манере речи трактирщика.
Трактирщик шумно сглотнул, нагнулся и резким движением вытащил из кучи на полу большую запыленную бутылку. Как заметил О'Лири, пробираясь к столу, эта куча была облеплена плотным слоем грязи.
«Прелестная деталь! — подумал он. — А главное — практично. Если что-то прольется, тут же впитается».
В противоположном конце комнаты послышалось бормотание. Здоровенный как бочка мордоворот медленно поднялся и, расправив на свету могучие плечи, двинулся в сторону Лафайета. О'Лири смотрел на медленно приближающуюся колоритную фигуру: рыжие всклоченные волосы, приплюснутый нос, изуродованное ухо, большие пальцы огромных волосатых кулаков просунуты за веревку, служившую поясом. Лафайет отметил полосатые чулки ниже заплатанных бридж, неуклюжие башмаки с большими железными пряжками и не первой свежести рубашку с открытым воротом и просторными рукавами. На бедре болтался привязанный ремнем зачехленный нож длиною в фут.
Громила подошел к столу, за которым сидел Лафайет, остановился как вкопанный и с высоты своего роста уставился на О'Лири.
— Да че вы, — прорычал он, оглядывая притихшую комнату, — не такой уж он и страшный.
Лафайет мог разглядеть лицо громилы: злобные с красными веками глазки, украшенные шрамами давно не бритые скулы, толстые губы со следами былых драк. О'Лири улыбнулся.
— Великолепно, — сказал он и, обратившись к трактирщику, весело добавил, — ну, давай живей твое вино. Я бы съел сэндвич с цыпленком и ржаным хлебом. Ужасно проголодался, за обедом съел всего лишь парочку сардин.
Лафайет снова приветливо улыбнулся. Сидевшие рядом с ним, сжавшись, со страхом следили за ним.
Рыжий, не меняя позы, все еще стоял перед ним.
— Присаживайтесь, — пригласил его Лафайет, — как насчет сэндвича?
— Ну, я вам говорю — он просто голубой, — зычным голосом подытожил амбал свои наблюдения.
Лафайет аж цокнул от восторга и покачал головой. Ну, это уже пошел просто психоанализ. Этот придурок — олицетворение подсознательного символа мужественности — высказал то, что до сих пор подавлялось где-то в глубине его эго, или сверх-я. Скорее всего, это подсознательное и вызывало всякого рода неврозы. И вот теперь, вытащив это наружу, можно встретиться с ним лицом к липу, убедиться в его нелепости и после этого — похоронить навсегда.
— Ну, давай, садись, — настойчиво повторил Лафайет. — И объясни мне, что ты этим хотел сказать.
— Да ты спятил, — проскрежетал громила, оглядываясь вокруг в поисках одобрения. — Слушайте сюда, — он носит короткие носки.
— Ц-ц-ц… — Лафайет с упреком поглядел на рыжего. — Делай, что тебе говорят, — а не то я превращу тебя в толстую бабу.
— Че?
Брови рыжего детины сердито поползли вверх по низкому лбу, словно гусеницы. Рот его раскрылся, обнажая ряд обломанных зубов.
Хозяин обеспокоенно покосился в сторону рыжего, поставил на стол запыленную бутылку и положил рядом жареного цыпленка — прямо на стол, без тарелки.
— С вас доллар пятьдесят, — пробурчал он.
Лафайет похлопал себя по карману и вытащил знакомый бумажник, с некоторым запозданием вспомнив, что в нем всего один доллар. Гм-м, а почему бы вместо этого одного-единственного не сделать штук пятьдесят? Он представил себе впечатляющий банкнот — хрустящий, зеленый, вселяющий уверенность. А почему, собственно, один банкнот?
Почему не представить сразу пачку? И, может, даже кинуть туда несколько сотенных для круглого счета. В принципе он мог бы представить любую сумму. О'Лири даже прищурился, чтобы сосредоточиться…
Вдруг послышался какой-то почти беззвучный хлопок — как будто лопнул большой мыльный пузырь. Лафайет нахмурился. Странное явление — хотя, может быть, для галлюцинации оно и нормальное. О'Лири открыл бумажник, как будто проделывал это тысячу раз, и обнаружил там пачку хрустящих банкнотов. Величественным жестом вытащил одну бумажку: пятьдесят долларов — как и должно было быть. Но вот написание…
Водяные знаки на поверхности банкнота выглядели как-то незаконченно — были едва видны. Первая буква была похожа на «О» с маленькой «х» наверху, за ней следовала перевернутая буква «U», потом какая-то загогулина и несколько точек…
Постепенно странность исчезла. Казалось, буквы приобрели резкость, как будто попали в фокус видоискателя. Теперь О'Лири видел, что слова стали совершенно четкими. Но вот первая буква… Это была по-прежнему буква «О» с маленькой «х» наверху. Лафайет задумался. Такой буквы, вроде, вообще не существует. Хотя должна быть — ведь он же ее видит.
И тут его осенило — он даже улыбнулся. Механизм его воображения, будучи всегда последовательным, изобрел иностранный язык и соответствующий ему, тоже иностранный, алфавит. Естественно, поскольку он изобрел его сам, то может прочитать написанное с помощью воображения. Вероятно, это же относилось и к разговорному языку. Если бы он смог сейчас проснуться и послушать свою речь, то она, скорее всего, показалась бы ему сплошной тарабарщиной. Это как стихи, которые приходят во сне. Их быстренько запишешь, а утром посмотришь — сплошной бред. Но слова на банкноте были достаточно ясны — надпись под знакомым изображением Гранта гласила: «Королевские сокровища Артезии». Правда, Лафайет с некоторым удивлением обнаружил крошечный парик и кружевной воротник. В конце концов, это просто игра в деньги.
Но что это значило? Он улыбнулся про себя. А какая разница? Он же не сможет прихватить все это с собой, когда проснется. Лафайет протянул бумажку трактирщику, который стоял рядом, разинув рот. Почесав затылок, тот пробурчал:
— У меня нет сдачи, ваша светлость.
Как только человек заговорил, О'Лири внимательно прислушался: да, это был странный язык, напоминавший чем-то бруклинское наречие.
— Сдачи не надо, — великодушно сказал Лафайет, — вина не жалей; да, и еще — принеси-ка парочку стаканов и вилку с ножом, если можно.
Трактирщик поспешно удалился. Рыжий стоял не двигаясь, мрачно уставившись на О'Лири.
— Ты там сядь, — обратился снова к нему Лафайет, указав место напротив.
— Мне из-за тебя ничего не видно.
Громила посмотрел вокруг и, заметив, что находится в центре внимания, выпятил грудь.
— Рыжий Бык не настолько пьян, чтобы подчиниться какому-то разряженному франту, — заявил он.
— Делай, что тебе говорят, — предупредил О'Лири, сдувая пыль с неровной зеленой бутылки, которую ему принес трактирщик, — или я пришлепну тебя так, что ты уже не возникнешь передо мной.
Рыжий заморгал и в замешательстве скривил губы. Сзади подошел хозяин с двумя стеклянными кружками. Бросив взгляд на рыжего, он быстро вытащил пробку из бутылки, плеснул вина в кружку на один-два дюйма и подал ее Лафайету. Тот взял, понюхал: пахло уксусом. Пригубил — слабое и кислое пойло. О'Лири отодвинул кружку.
— Неужели нет ничего получше? — Он вдруг замолчал. А если просто взять и представить, забавы ради, что там найдется бутылка редкого марочного вина — ну, скажем, Шато-Лафит-Ротшильд-29 — прямо в этой куче, внизу — под грязными бутылками… Он зажмурил глаза, представляя себе цвет стекла, этикетку, напрягая все свои силы, чтобы она там оказалась.
Глаза Лафайета резко раскрылись от неожиданно возникшего мерцания в потоке чего-то неизвестного, что можно было бы принять за течение времени. Странное слабое мерцание в течение нескольких секунд. Это случалось и раньше, когда он пополнял содержимое своего бумажника, и еще раньше — там, на улице. Каждый раз, когда он хотел внести изменения в происходящее, возникало такое колебание света. Нет сомнения, что это маленький дефект в его технике. Впрочем, беспокоиться пока не о чем.
— Лучше у нас нет, ваша светлость, — ответил трактирщик.
— Посмотри под бутылками, — посоветовал О'Лири. — Нет ли там такой большой, — он начертил в воздухе контур бутылки с бургундским.
— Нет у нас таких.
— Хм-м, да ты посмотри сначала, — Лафайет откинулся назад и, улыбаясь, обвел взглядом окружающих.
Какое же у него все-таки изобретательное подсознание! Самые разные лица вокруг — вытянутые, округлые, старики, молодые женщины — толстые, худые, видавшие виды, благородные. А мужчины — с бородами, гладко выбритые, блондины, брюнеты, лысые.
Подошел трактирщик и, держа бутылку в вытянутой руке, ошалело ее разглядывал. Потом поставил на стол и, отступив немного, спросил:
— Вы это имели в виду?
О'Лири самодовольно кивнул. Трактирщик вытащил пробку. На этот раз из бутылки шел тонкий изысканный запах. Лафайет попробовал вино: аромат был густой, богатый — настоящая симфония летнего солнца и темных погребов. Он с удовлетворением вздохнул. Вино, конечно, может быть, и придумано, но запах был абсолютно настоящим. Рыжий, наблюдавший происходящее с открытым ртом, слегка подался вперед и потянул ноздрями. Он даже высунул толстый язык. Лафайет наполнил наполовину вторую кружку.
— Садись и выпей, Рыжий, — сказал он.
Здоровяк нерешительно взял кружку, еще раз понюхал и залпом опрокинул содержимое. Улыбка изумления осветила грубые черты. Перекинув ногу через скамейку, он сел и протянул кружку Лафайету.
— Жидкость что надо! Я бы еще глотнул этого! — Он с вызовом посмотрел вокруг.
Лафайет снова наполнил обе кружки. Сидевший рядом старик с индюшечьей шеей придвинулся ближе, внимательно разглядывая бутылку.
— Гарсон! — крикнул Лафайет. — Стаканы на стол!
Стаканы были тут же поданы. Он наполнил один из них и передал его старику. Тот сначала осторожно пригубил, замер в изумлении, а потом залпом выпил все. Обнажив беззубые десны, старик улыбнулся.
— Эх, — прокудахтал он, — такого вина мы не видели с тех пор, как умер старый король.
Круглолицая женщина в накрахмаленном головном уборе с оторванным углом так взглянула на старика, что тот сразу же замолк, и протянула оловянную кружку. Лафайет налил.
— Выпьем все, — пригласил он.
Глиняные кружки, бутылки с отбитым верхом, медные кружки — все сгрудилось вокруг Лафайета. Он разливал вино, при этом не забывая себя, и то и дело прикладывался к кружке. Это превзошло все ожидания.
— Давайте споем, — предложил О'Лири.
Веселые голоса стали выводить «Старого Мак-Дональда». Слова несколько отличались от тех, к которым он привык, но Лафайет быстро приладился, добавив к общему нестройному хору свой мягкий баритон.
Кто-то тронул его сзади за шею. Пышущая здоровьем девица в кружевной блузке, плотно облегающей полногрудую фигуру, слегка покусывала его ухо. Ее крестьянская юбка уже скользила по коленям О'Лири. В нос ударил исходящий от нее запах, — потянуло козлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29