На губах экономки мелькнула тень улыбки; а может, показалось? Льюк кое-что заподозрил и нахмурился, но тут же отверг эту мысль.
Нет. Было бы несправедливо по отношению к Консуэле даже думать так. Она, конечно, неисправимая сваха, но вряд ли зашла бы так далеко – разыгрывать «адскую боль» лишь для того, чтобы оставить его наедине с Джози.
А если все-таки?
Льюк перевел взгляд на Мануэля и сразу откинул все сомнения: лицо испанца было серым, на лбу – глубокие нервные складки. Было ясно, что даже если Консуэла притворяется, супруг ничего об этом не знает.
Двое мужчин с трудом усадили упитанную экономку на сиденье машины, Мануэль сел за руль.
– Мануэль, если повреждение не опасно, может, ты… – Льюк прервал себя на полуслове. Просить Мануэля покинуть больную жену и вернуться сюда лишь ради того, чтобы я не оставался наедине с Джози? Не хватит совести. Сказать ему, чтобы он прислал сюда другого работника? Нет, в этот час все уже давно дома, со своими семьями.
Да Господи Боже мой, подумал Льюк, в конце концов, мы с Джози взрослые люди. Вполне можем обойтись и без дуэньи.
– Ладно, ничего. Позаботься о Консуэле. Только утром пришли за нами джип.
Мануэль кивнул. Забрав с заднего сиденья холодильничек и последнюю сумку с припасами, Льюк какое-то время стоял на месте, глядя на отъезжающих.
Как только исчезли огни задних фар, стоявшая рядом Джози подавила тяжелый вздох:
– Бедная Консуэла, мне ее так жалко!
– Мне тоже. Не дай Бог, она снова сломала лодыжку.
– Мануэль так нервничал, – вслух размышляла Джози, – видно, очень переживает за жену.
– Ничего странного. Он ее обожает.
– Да и она его тоже. Им повезло: они нашли друг друга.
Простая фраза, казалось бы, но Льюк почувствовал в ней глубокий личный смысл. Внезапно приоткрылись проблемы в собственной жизни, и от тяжелой, ноющей пустоты заболела душа.
Солнце быстро скатывалось за деревья, его слабеющие лучи окрасили облака в размытые розовые, оранжевые и сиреневые тона. Льюк указал на тропинку:
– Пошли, уже темнеет. Нам не нужны новые травмы, значит, надо разбить лагерь до темноты.
Согласно кивнув, Джози последовала за ним. Они шли молча, но в голове Льюка вертелись резкости, которыми они успели обменяться в начале вечера. Нужно сгладить впечатление, подумал он, если я хочу, чтобы мероприятие закончилось мирно.
– Джози… – начал он.
– Льюк… – сказала она в тот же миг.
Оба замолчали, глядя друг на друга.
– Продолжайте, – сказала она.
– Уступаю очередь даме.
– Я бы сначала послушала вас.
Льюк прочесал пальцами волосы и сделал глубокий выдох.
– Очень сожалею, если я вас сегодня обидел. Просто мне хотелось извиниться за тот вечер. – Он перевел дух и посмотрел ей в глаза. – Понимаю, мы оба в дурацком положении. Просто хочу сказать, что вам не следует беспокоиться о… об… – он сглотнул слюну, – ни о чем. Я имею в виду, что ничего не будет.
– Вы правы, не будет ни-че-го. – В ее глазах мелькнула злость.
Черт возьми, она и не собирается сделать хотя бы шаг навстречу, подумал он. А вроде бы не так уж я и плох.
Она же меня целовала. Дважды.
– Ну что ж, ладно. – Нагнувшись, он начал собирать хворост, рассыпанный Мануэлем, слегка раздраженный ее ответом. – Я просто хотел вас успокоить, вот и все.
– А я и не беспокоюсь.
Выпрямившись, Льюк посмотрел на девушку. Последние лучи заходящего солнца отбрасывали на нее яркий розовый свет, что делало ее щеки золотисто-румяными, словно персики. Волосы, освещенные сзади, излучали сияние, свет просачивался и сквозь ажурную кофточку, добираясь до соблазнительных округлостей. Льюком овладело дикое желание схватить ее в объятия, закинуть ее голову назад и целовать до тех пор, пока у обоих не затуманится мозг и не исчезнут всякие сомнения.
Вместо этого, еще раз переведя дух, он пробурчат, отворачиваясь:
– Вот и хорошо. Я рад, что все в порядке.
Однако в порядке было далеко не все. Совсем нет, подумала Джози, взглянув на парня позже, когда уже пылал костер. Пока они укладывали дровяную пирамиду, ставили палатку и готовили ужин, разговор перешел на другие темы. Но взаимное притяжение вопреки их благим намерениям ощущалось все сильнее – желание разгоралось в них, как поленья в костре.
А между тем стало холоднее. Джози придвигалась все ближе к костру, прижимая колени к груди.
– Интересно, как там с Консуэлой, – подумала она вслух.
– Вероятнее всего, ее напичкали лекарствами и сняли боль. А Мануэлю гораздо хуже, чем ей.
Взглянув на него, Джози улыбнулась, потом стала серьезной.
– Я всегда любовалась такими парами. У родителей моей лучшей подруги похожие отношения. Об этом можно только мечтать!
– А отношения ваших родителей другие?
Джози покачала головой.
– Они прекрасно ладят, но каждый живет своей жизнью. Видимо, их это устраивает, и они, по-моему, счастливы, однако у них нет такой сердечной привязанности, как у Консуэлы с Мануэлем. А что было у ваших родителей?
Она сбоку глянула на Льюка, сидевшего рядом со скрещенными ногами.
– Они были неразлучны. – Он вытянул ноги и лег на спину, опершись на локти.
– Наверно, отец сильно переживал, когда мать умерла? – осторожно спросила Джози. – Это было внезапно?
– Автокатастрофа, – кивнул Льюк.
– Ужасно! Она была в машине одна?
– Нет, с ней был я, – Лицо его ушло в темноту, потому что порыв ветра на минуту пригнул пламя костра. Потом пламя взметнулось вверх, и она увидела жестко сложенные губы и морщинки у глаз, выдающие боль.
– О, Льюк… – Джози прикрыла рот руками, сердце ее перевернулось. – А что же случилось?
– Это было в субботу, после обеда. – Перед тем как начать говорить, он долго смотрел на огонь, стиснув челюсти. – Мы с ней ехали домой из города после соревнований. Отец остался на ранчо, потому что одна из кобылок повредила ногу и он ждал ветеринара. Мне не терпелось увидеть отца и рассказать ему про игру: мне удался двойной удар, и моя команда выиграла. И мама после игры повела меня есть мороженое, чтобы это отпраздновать.
Мама спокойно вела машину, как вдруг на шоссе выскочила собака; чтобы не сбить ее, она резко рванула в сторону. Дальше… в памяти осталось только то, как машина катится вниз, с насыпи. Вместе с нами. Я очнулся в больнице: сотрясение мозга, два сломанных ребра и сломанная рука.
Он замолчал. Вдали проухала сова.
– Но никакая боль не могла сравниться с той, которую принесла весть: мамы больше нет.
Джози сидела не двигаясь. Как ей хотелось унять душевную боль, которую выдал его голос. Не найдя лучшего способа, она протянула ему руку.
Он взял ее в свою, ее пальцы сразу согрелись и, словно став еще меньше в его ладони, как-то ловко в ней поместились. Взглянув девушке в лицо, он был потрясен: в глазах ее стояли слезы.
Никто не оплакивал мои горести уже много, много лет, подумал он. Пожалуй, с тех пор, как это произошло.
Он вглядывался в лицо Джози, тронутый ее сочувствием настолько, что не мог говорить, но тяжелый холодный камень, навалившийся на его душу, дал трещину и полегчал. Льюк не задумывался о том, почему она приняла все так близко к сердцу, но уже сам этот факт стал затягивать старые, болезненные шрамы у него в сердце.
Теплые, нежные чувства, названия которым он не знал, зарождались у него в душе, сжимали горло, заставляли сердце стучать о ребра, как птица, бьющаяся в клетке.
Джози отвернулась и вытерла слезы. Она не хотела, чтобы Льюк их видел, а он не мог оторвать от нее взгляда, но видел только облако волос.
– Представляю, как тяжело вам было, – проговорила она наконец.
Льюк глядел на нее не отрываясь, не зная, как совладать с чувствами, пульсирующими в нем, не зная, что делать. Джози пробудила в его душе нечто такое, что дремало там долгие годы. Теперь это нечто пробудилось и расправляло крылья. Он стал рассказывать дальше.
– Отец тоже сильно страдал, после похорон он целую неделю не выходил из кабинета. Наконец Мануэль проник к нему и как-то уговорил появиться на людях. – Рассказывая, Льюк глядел вдаль. – Если разобраться, отец так и не вышел из своего «заключения». Это проявлялось во многом. Со мной он общался только за столом, во время еды; я долго думал, что он винит меня в смерти мамы. Ведь и правда: если бы не мой бейсбол, мы бы не попали на ту дорогу, ну и…
– О Льюк, неужели вы до сих пор так думаете?
– Нет. Я даже не считаю, что отец меня в чем-то винил, но после смерти мамы он ко мне охладел. Я без конца старался приблизиться к нему, жить его интересами или втянуть его в свои, но между нами стояла стена. Казалось, я для него сплошное разочарование, мне никогда не удастся сказать или сделать нечто такое, чтобы он меня заметил. Я просто видел, что ему со мной неинтересно, он не хочет знать, что я думаю или чувствую. А когда он наперекор мне решил строить эту гостиницу, это стало предметом наших споров. Я решил, что мне никогда не добиться его уважения. А значит, нечего и пробовать.
– Наверное, вы были совсем одиноки, – вставила Джози тихо, почти шепотом. – Вы потеряли не только мать, но и отца.
Как она догадалась? Интуитивно она попала в самую точку.
Льюк вдруг понял, почему он так легко раскрывается перед ней, почему всегда так откровенен. Она слушает не ушами, а сердцем, догадался он. Она не просто пытается понять, она сопереживает. Это редкий, особый дар – уметь так слушать.
Льюк сжал ее пальцы чуть крепче, наслаждаясь ощущением их в своей руке.
– Конечно, одинок. И я поклялся, что если во мне кто-то будет нуждаться – друг или родственник, – я приду на помощь. – Льюк глубоко вздохнул и помолчал. – Но когда я был больше всего нужен отцу, меня рядом не оказалось. Как говорится, яблоко от яблони недалеко падает, а? – Глядя на огонь костра, он с укором покачал головой.
Джози сжала его ладонь.
– Вы это сделали не нарочно. И я уверена, отец тоже не отделялся от вас преднамеренно. Горе очень меняет людей.
Лунный свет тоже меняет людей, подумал Льюк. Что со мной происходит, что заставляет меня так распускать язык?
– Простите, я не хотел изливать на вас свои переживания, у вас же отпуск, в конце концов. Поговорим о чем-нибудь более приятном.
– А вы и не изливаете. Я чувствую с вами какую-то… – (Боже, что сказать: связь? Близость? Не годится. Сочувствую, тронута? Подумает, что я тронутая вообще.) – Льюк, я хочу вас узнать поближе, – пробормотала Джози.
Он взглянул на нее вспыхнувшими глазами; от его взгляда внутри у нее потеплело, словно от глотка черного кофе. Да, обаятельный. Судя по его горящим глазам, это слово не нужно было произносить вслух, он его уже прочитал и даже послал ей мысленно такое же слово в ответ.
Щеки Джози запылали; осознав, что он все еще держит ее руку в своей, она, перестав дышать, стала гладить его запястье своим пальцем.
– А я уже начал узнавать вас получше, – сказал он низким, хрипловатым голосом, наклонившись к ее лицу.
Пространство между ними наэлектризовалось. Теперь они сильнее чувствовали все происходящее вокруг: плеск реки, потрескивание костра, шелест листьев. Но вот Льюк поднес ее руку к своим губам, и окружающее отступило на задний план.
Он нежно прикасался губами к тыльной части ее руки, и от этого Джози как-то размякла, сознание затуманилось, а сердце затрепетало, словно крылья птички колибри. Потом он не спеша перевернул ее руку и поцеловал там, где бьется пульс, потом прошелся губами по ладони. Джози прикоснулась кончиками пальцев к его лицу, почувствовав щетину, выросшую за день.
Льюк чувствовал ее дрожащие пальцы на своей щеке, и по его телу пробегала ответная дрожь. Ни одна женщина не влекла его так, как эта. Хотелось прижать ее к себе, ласкать губами ее лицо, гладить ее волосы, потом уткнуться носом в ее шею и вдыхать только ей присущий запах. А дальше – целовать до самозабвения, глотнуть воздуха – и начать все сначала. Хотелось раздеть ее, ласкать каждый кусочек ее тела, подарить ей медленное, обжигающее наслаждение, любить ее…
Любить? Откуда, дьявол меня подери, явилась эта мысль? – спохватился он.
И вообще, что со мной творится? Ведь я сюда притащился, чтобы ничего подобного не случилось, – она же гостья, она отстегнула кругленькую сумму за эту ночь на лагерной стоянке, не подозревая, что хозяин ранчо готов осчастливить ее своей любовью за ее же деньги. Даже если бы она сама этого пожелала – я не вправе воспользоваться состоянием эмоционально уязвимой женщины. Он резко освободил ее руку.
– Уже поздно. Думаю, нам не помешает соснуть. – Поднявшись на ноги, Льюк скрылся где-то в темноте, из которой вынырнул с двумя спальными мешками в руках. – Вы займете палатку, а я посплю у реки, по другую сторону костра, – сказал он.
Хотя он и не задумывался о том, будет девушка спать в одежде или сменит ее на ночной наряд, но от внезапной мысли о ее переодевании у него пересохло во рту.
– Держите, – сказал он, протягивая ей один мешок. – Я пройдусь к реке, а вы устраивайтесь поудобнее. Спокойной ночи.
Развернувшись на каблуках, он зашагал куда-то в ночь, боясь, что передумает. Каждая картина, появляющаяся в его мозгу, возбуждала его больше предыдущей. И если он не прогонит их все, наверняка изобретет повод оказаться с ней рядом.
Джози проснулась от холода. Зубы стучали, ноги заледенели – она промерзла до самых костей.
Никогда еще в жизни я так не зябла, думала Джози, сотрясаясь от дрожи внутри спальника. С опаской вытащив руку из мешка, она уже в пятый раз за этот час взглянула на светящийся циферблат. Даже трех нет, Боже милостивый, по крайней мере еще три часа до рассвета, за это время можно превратиться в ледышку.
Не могу же я вот так лежать и ждать смерти от переохлаждения, нужно спасаться! Может, у костра теплее.
Вздрагивая от прохладного ветра, Джози вылезла из палатки, завернувшись в спальник.
Костер догорел, к тому же здесь завывал ветер, залезая под самую кожу. Сердце Джози упало.
– Как себя чувствуете? – Обернувшись, она увидела Льюка, который стоял, опираясь на дерево и тоже завернувшись в мешок.
Джози пошла к нему, прижимая к себе спальник как можно крепче.
– Я з-за-мерзаю. Хотела с-со-греться у костра, но он п-погас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19