После одного непочтительного замечания Сатаны Архангел Михаил хочет поразить Сатану мечом. Но Бог останавливает ретивого Архангела: - "А что же мы-то будем делать без Сатаны"? - "Да, - говорит Сатана, - без меня пространство и время замерзли бы в некое хрустальное совершенство. Это я волную воды. Это я волную все. Я дух жизни. Без меня человек до сих пор был бы все тем же никчемным садовником и попусту ухаживал бы за райским садом, который ведь все равно не может расти иначе, как правильно... Только представить себе: совершенные цветы! совершенные фрукты! совершенные звери! Боже мой! До чего бы это все надоело человеку! До чего надоело бы! А вместо этого разве я не толкнул его на самые удивительные приключения? Это я дал ему историю..." И все же Сатана находит, что человек глуп и слаб. Сделал-ли он хоть сколько-нибудь заметный шаг вперед за эти 10.000 лет? Люди все так же без конца, бесцельно истребляют друг друга. И скоро конец: скоро все человеческое обиталище охладится, замерзнет, - конец. - "Конец в том, - возражает Бог, - что человек будет властвовать над миром. В человеке - Мой дух". Сатана предлагает Богу кончить их вечную шахматную игру: игра становится слишком жестока, все человечество сейчас - это Иов, и не будет-ли самым милосердным сразу убить всех? Между высокими собеседниками завязывается спор об Иове: кто выиграл тогда, во времена Иова, и кто проиграл? Бог утверждает, что тогда выиграл Он, Бог, потому что, не взирая на все несчастия - неугасимый, неумирающий огонь все же остался в человеке. И вот Бог разрешает Сатане еще раз повторить опыт с Иовом. Этот новый, сегодняшний Иов - английский школьный учитель м-р Хасс. Одно за другим на него обрушивается целый ряд несчастий: он получил известие, что его единственный сын, летчик, погиб на французском фронте; после пожара м-р Хасс раззорился, рухнуло его любимое дело - школа; и, наконец, он заболел раком. Сегодня, может быть, последний день м-ра Хасса: сегодня ему сделают операцию. Перед операцией к нему приехали три джентльмена: один из его бывших сотоварищей по школьной работе и два капиталиста, вложившие свой капитал в школу, - приехали, чтобы уговорить его отказаться от управления школой. И вот дальше, на протяжении 200 страниц - двухчасовой спор о религии, о Боге между этими джентльменами, при участии врача, который лечил м-ра Хасса. У каждого из участников спора - уже своя, готовая религиозная концепция; у одного портативный, карманный обывательский Бог, отнюдь не мешающий, даже и в страшные дни войны, жить комфортабельно и делать дела; другой - верующий адепт спиритизма (из разговора мы, кстати, узнаем, что знаменитый английский физик Оливер Лодж выпустил огромный том под названием "Раймонд", где излагает результаты своих спиритических опытов, и узнаем, что Анри Бергсон очень одобряет эту книгу); третий из спорящих - доктор, последовательный материалист, - у него нет никакого Бога; и наконец четвертый - новый Иов, м-р Хасс, явно излагает теологию самого Уэллса. В прежнюю формулу Уэллса: "мир целесообразен следовательно, есть управляющий миром высший Разум - Бог" - в эту формулу жестокая бессмыслица войны внесла поправку. Сейчас человеческая жизнь, полная жестокостей, болезней, несчастий, нищеты - сейчас она нелепа, неразумна, бессмысленна; но человек в силах все это победить, он победит непременно, он построит прекрасную жизнь на земле - и больше: он разобьет хрустальную тюрьму нашей планеты в пространстве и с земли шагнет в невидимые дали вселенной. А раз так, раз это будет неизбежно, раз есть сила, толкающая человека на этот путь, то есть и Бог. И этот путь человека начертан вовсе не каким-нибудь слепым, стихийным процессом, - нет: стихии сами по себе неразумны, мир и человек, предоставленные стихиям, идут к закату, к ущербу. Нет - это высший организующий Разум - Бог - и это Его неугасимый огонь горит в человеке. Так говорит новый Иов, измученный несчастиями, в свой предсмертный час. И его пламенная вера в мощь человека - ergo в Бога - вознаграждена: операция кончилась удачно, получена телеграмма, что сын м-ра Хасса не погиб, а в плену у немцев. В великой шахматной игре Сатана еще раз проиграл... Отголосок все того же грандиозного, извечного спора между Сатаною и Богом слышен и в последнем романе Уэллса "Джоана и Питер". Но только здесь вся колоссальная, космическая шахматная доска помещается внутри микрокосма человека. Этот человек - Питер, английский летчик во время последней войны. И уже не Сатана, как в предыдущем романе, а Питер выступает в парике и мантии обвинителя в этой тяжбе человечества с Богом. Весь израненный, изуродованный после боя с немецким авиатором, Питер в бреду бросает Богу упрек: - "Отчего Ты не проявляешь себя? В мире так много зла... Эта ужасная трата жизней на войне... Как Ты можешь переносить всю эту жестокость и грязь?" - "А. что? Это вам, людям, не нравится?" - "Нет". - "Тогда измените все это". И дальше современный Бог излагает новую, современную главу теологии. "Я вовсе не самодержавный злой тиран, как некоторые из вас думают; если бы это было так, я бы уже давно тебя первого пристукнул громом. Нет, я управляю на демократических началах и предоставляю вам самим работать за себя". Я вам не мешаю. Отчего вы, например, не уничтожаете своих королей? Вы можете". Люди могут, но они недостаточно хотят. И Питеру становится все более ясным, что "Великий Древний Экспериментатор" прав и мудр; зло так же целесообразно в космическом организме, как боль в организме человека: это - предупреждение, что надо поторопиться лечить болезнь. Бог мудр и Он есть, и стоит ли спорить о том, что Он такое? Пусть для одних Он такая же реальная личность, как сам Питер, пусть для других Он еще более абстрактная идея, чем (-1. Важно одно, что во всех великих религиях одна и та же великая мысль: научить людей всеобщему братству. Не смешно-ли биться на смерть из-за вопроса о том, как именно произносить слово "братство?" Так из этого последнего романа Уэллса мы узнаем еще одно слагаемое в уэллсовской формуле - Бога. И если мы проинтегрируем эту формулу - станет совершенно ясно, что и в своих религиозных построениях Уэллс остался все тем же Уэллсом. Станет ясно: конечно же, его Бог - это Лондонский Бог, и конечно, лучшие фимиамы для его Бога - это запах химических реакций и бензина из аэропланного мотора. Потому что всемогущество этого Бога - во всемогуществе человека, человеческого разума, человеческой науки. Потому что это не восточный Бог, в руках которого человек - только послушное орудие: это Бог Западный, требующий от человека, прежде всего, активности, работы. Этот Бог знаком с английской конституцией: он не управляет, а только царствует. И хоругви этого современного Бога, конечно, не золотые и не серебряные, а красные: этот Бог - социалист. Сухая, циркульная окружность ограниченного землей социализма и уходящая в бесконечность гипербола религии - такое разное, такое несовместимое. Но Уэллс, сумел разорвать окружность, сумел разогнуть ее в гиперболу, один конец которой упирается в землю, в науку, в позитивизм, а другой теряется в небе. Это удивительное искусство логически-невредимым проходить сквозь самые тесные парадоксы - нам уже знакомо: мы видели его в сказках Уэллса, где он сумел сплавить в одно фантастику и науку. И сейчас кажется, что Уэллс просто не был бы Уэллсом, если бы у него не было этих трех романов о Боге. На последнем из трех романов - "Джоана и Питер" стоит остановиться несколько дольше: это - самый сегодняшний из всех романов Уэллса. Там есть Англия - накануне и во время войны; там есть эхо вчерашней и сегодняшней России. И, наконец, в этом романе есть остроумные, большой художественной ценности страницы, написанные каким-то обновленным и помолодевшим Уэллсом. Вот, например, несколько строк из начала романа, где рассказывается о детстве Питера, о первых его впечатлениях от вселенной: "Теория идеалов играла в философии Питера почти такую же важную роль, как в философии Платона. Но только Питер называл их не "идеалы", а... "игрушки". Игрушки - это упрощенная квинтэссенция вещей, чистая, совершенная и управляемая. Реальные вещи неудобны, чересчур сложны, неподатливы. Ну хотя бы реальный поезд: это - жалкая, огромная, неуклюжая, ограниченная вещь, которая должна непременно ехать либо в Кройдон, либо в Лондон. А игрушечный поезд доставит вас куда угодно: в страну чудес, в Россию, вообще куда захочется. Там есть, например, великолепная мягкая кукла, по имени "Полисмэн", с сияющим красным носом и вечной улыбкой. Вы можете взять Полисмэна, треснуть им по голове Джоану, подругу детства - и ничего. Насколько неудобней настоящий, живой полисмэн: попробуйте-ка схватить его за ногу и запустить в угол - пожалуй, уж не будет улыбаться, как игрушечный, а начнет ворчать, или даже что похуже". И дальше - живет перед вами весь оригинальный детский мир Питера, где вещи - одушевленные существа, а люди - это вещи. Удобный и питательный предмет - нянька Мэри, и рядом "медноглазое чудище с тройным брюхом, по имени Комод, которое не спускает с вас глаз и всю ночь скрипит по комнате". Неудобная, слишком громкая, раздражающая вещь, по имени "Дадди" - "отец" и рядом живой, фарфоровый мопс Нобби, защитник от комодов, каминов, отцов - и вообще от всего страшного. Незаметно из идеального, игрушечного мира Питер переходит в реальный мир, попадает в одну школу, другую, третью, в Кэмбриджский университет. И, наконец, последняя ступень воспитания Питера и Джоаны - это война, которая научила их самому важному, самому глубокому. "История воспитания двух душ" - такой подзаголовок дал Уэллс всему этому роману. Во всяком своем романе Уэллс выбирает один какой-нибудь бастион в крепости старого мира и на этот бастион ведет главную аттаку. В последнем романе этот бастион - современная английская школа, вся постановка воспитания в Англии. Этому вопросу отведены целые главы, но для русского читателя они наименее интересны. Гораздо интереснее для нас то, что в этом романе Уэллс говорит о России. Незадолго до войны Уэллс был в России и, ясно, именно тогдашние свои впечатления он описывает на тех страницах книги, где рассказывается о путешествии в Россию Питера и его опекуна Освальда. Вот какою увидел Уэллс Москву: "Красные стены Кремля; варварская каррикатура Василия Блаженного; грязный странник с котелком в Успенском соборе; длиннобородые священники; татары - оффицианты в ресторанах; публика в меховых шубах - так нелепо богатая на английский взгляд". Затем - поразительная панорама Москвы с Воробьевых гор, синева снега, цветные пятна крыш, золотое мерцанье бесчисленных крестов. И отсюда, сверху, глядя на Москву, Освальд, - или, вернее, Уэллс - говорит: - "Этот город - не то, что города Европы: это - нечто свое, особенное. Это - татарский лагерь, замерзший лагерь. Лагерь из дерева, кирпича и штукатурки"... - "Тут лучше начинаешь понимать Достоевского. Начинаешь представлять себе эту "Holy Russia", как род эпилептического гения среди наций - нечто вроде "Идиота" Достоевского - гения, настаивающего на моральной правде, подымающего крест над всем человечеством"... - "Да, Азия идет на Европу с новой идеей... У них, русских, есть христианская идея в том виде, в каком у нас, в Европе, ее нет. Христианство для России - обозначает братство. И этот город с его бесчисленными крестами - в гармонии с русской музыкой, искусством, литературой"... Холодный, застегнутый, деловой Петербург англичанину, конечно, показался гораздо больше похожим на Европу, на англию. ничего татарского, азиатского англичанин здесь уже не увидел, пока не попал... в русский парламент, в Государственную Думу. Над всем парламентским злом царил, все заслоняя собою - чудовищно-огромный портрет. "Фигура самодержца, вчетверо больше натуральной величины, с длинным, неинтеллигентным лицом, стояла во весь рост, попирая кавалерийскими сапогами голову Председателя Государственной Думы. "Вы и вся Империя существуете для меня", - явно говорил глуполицый портрет, держа руку на эфесе шашки. И эта фигура требовала лойяльности от молодой России". Последние главы романа тоже связаны с Россией: в России - уже пожар, и искры от него долетают в Англию. Англия уже прошла жестокую школу войны; побывавшие в этой школе - и Питер, в том числе - поняли, что по старому жить нельзя. Старое нужно разрушить, чтобы на его месте построить мировое государство, Союз Свободных Наций. Главное теперь - работать, работать, не щадя своих сил. "Мы должны жить теперь как фанатики, - говорит Питер на последней странице романа. - Если большинство из нас не будут жить как фанатики - этот наш шатающийся мир не возродится. Он будет разваливаться все больше - и рухнет. И тогда раса большевистских мужиков будет разводить свиней среди руин". Так суммирует Уэллс мнение (надо добавить - радикально-настроенного) английского интеллигента о сегодняшней России. Нечего и говорить о джентльменах лэди, которые не спят ночей из-за страшных "Bolos" как сокращенно называют в Англии большевиков. Эта часть общества представлена в превосходно сделанной каррикатурной фигуре лэди Сайденгэм. Свои личные взгляды на коммунистическую Россию, свои впечатления от недавнего пребывания у нас, - Уэллс изложил в ряде статей, напечатанных в газете "Sunday Express" и изданных затем отдельной книгой под заглавием "Russia in the shadow". Статьи эти дают обширный, - часто, впрочем, легковесный, из окна вагона - материал, но он уже не укладывается в объем настоящей задачи - показать Уэллса-художника. Я приведу оттуда одну только фразу, которая, мне кажется, может быть взята эпиграфом ко всем этим статьям. "Я не верю, - говорит Уэллс, - в веру коммунистов, мне смешон их Маркс, но я уважаю и ценю их дух, я понимаю его". И тот Уэллс, портрет которого дан на этих страницах, не мог иначе сказать. Еретик, которому нестерпима всякая оседлость, всякий катехизис не мог иначе сказать о катехизисе марксизма и коммунизма; неугомонный авиатор, которому ненавистней всего старая, обросшая мохом традиций земля, не мог иначе сказать о попытке оторваться от этой старой земли на некоем гигантском аэроплане - пусть даже и неудачной конструкции.
1 2 3 4 5