Чтобы опять люди расступались, освобождая мне путь, а в глазах – жалость и отвращение... Так что я взял треклятую машину и уехал. Не знал, где ее оставлю. Где-нибудь подальше от Байю-Бенда, это точно.
Джо бросил невидящий взгляд на Майло и Оливера, как будто только сейчас понял, что двигало им в ту роковую ночь.
– Потому что я хотел вернуться. Я начал ощущать Байю-Бенд своим домом, устал спасаться бегством.
– И поэтому ты вернулся через много лет и привез сюда Оливера?
– Наверно. Но тогда я летел по шоссе со скоростью сто миль в час. Я только убегал, стремительно увеличивая расстояние между собой и городом. Пока старая развалюха не засопротивлялась.
– Тебя остановили. – Она подбросила вверх кусочек хлеба.
Тонкая рука изогнулась на фоне краснеющего заката.
– Ты забыла, что у мальчишки, про которого я рассказываю, не было ни капли здравого смысла. Нет, я не остановился, когда увидел сзади полицейских. Пролетев два округа, я разбил машину, сломал челюсть одному полицейскому и стал драться с остальными. Пока они не надели на меня наручники и не отвезли в участок.
– А почему мы ничего не слышали об этом? Уголком глаза он увидел ее плотно сжатые трясущиеся руки. Она стала как-то дальше от него. Этого он и боялся.
– Потому что твой отец, Габриэль, спас мою душу.
– Что? – Она вскочила на колени и посмотрела на него.
Он думал, что увидит отвращение на ее лице.
Увидел растерянность.
Он почувствовал, что готов отдать за нее жизнь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Джо рассказал ей, как Майло убедил местную полицию смягчить обвинения, как он поставил под удар свою репутацию, поручившись за хулиганистого отпрыска Хэнка Карпентера, и как Джо не мог понять, почему.
– Благодаря твоему отцу я получил шесть месяцев с освобождением от принудительной трудовой повинности. Я бы мог обойтись условным осуждением, но Майло сказал, что я должен понести наказание за свои действия, независимо от того, что сделал отец. Мне нужно было заплатить за содеянное. Чтобы не закончить как отец.
Все последующие годы Джо не мог понять, как Майло сумел втолковать ему все это в тот момент полного смятения и страха. «Последствия, – сказал Майло. – Ущерб требует возмещения».
– Он был прав. Надо было пойти по трудному пути. Надо было оглянуться на свою жизнь, понять, куда идти. Потому что, если бы я продолжал в том же духе, ничем хорошим это не кончилось бы.
– Ты был юным, Джо.
– Не таким уж и юным. Вообще, я не помню, чтобы ощущал себя когда-нибудь юным. Как ты это понимаешь. Нет, я чувствовал ответственность за то, что сделал, и Майло помог мне найти дорогу в темноте.
– Как же отец сотворил это чудо?
Красно-золотистая волна неровно ударила в берег.
– Он убедил полицейских сдержанно сообщить об этом «инциденте». – Джо запустил обе руки себе в волосы, стараясь уменьшить боль в голове. – Он очень красноречиво объяснил мне мою глупость, но сказал в полиции, что знает меня и может поручиться, что по натуре я не преступник и что этот инцидент возник из-за моего страха и глупости.
– Но ты действительно был напуган, Джо, и папа понял это.
– Ты так думаешь? Он не знал меня. Мы не обменялись и парой слов до той ночи.
– Тогда почему же ты попросил его выступить твоим адвокатом? Почему ты вообще вспомнил о нем? В красно-золотистом небе закричала чайка. Бледные тучи лежали узкими полосками на фоне красного заката. Он ни о ком не подумал, кроме Майло. Он знал, что Майло приедет, даже если для этого придется пересечь два округа в десять часов вечера. Он был уверен. Странно было думать теперь о той уверенности.
– В то лето твой отец сломал ногу...
Она повернулась к нему, и юбка обвила ее ноги.
– Помню. Мне исполнилось пятнадцать, и я поехала на месяц в лагерь. Я мечтала стать второкурсницей в средней школе, может быть, попасть на бал младших и старших классов. А больше всего... – она вздохнула, – я радовалась возможности видеть тебя каждый день. На расстоянии, конечно.
Улыбка ее была печальной.
Он упрямо продолжал свой рассказ:
– Я видел, как твой отец сидел на крыльце. Нога у него была в гипсе и лежала на маленькой скамеечке. Несколько дней в такой влажности и жаре – и один шаг может показаться мучительным. Около машины у ворот сидел газонокосилыцик. Я подошел и сказал, что сделаю все сам. Выкосил двор, подстриг кусты. Ушел. Приходил каждую неделю, пока не узнал, что ты приехала.
– Папа сказал тебе, что я дома? – У нее было нежное и удивленное лицо. Нет, ей, конечно, не понять всей сложности его жизни. Ей, наверно, казалось, что она слушает рассказ на иностранном языке.
– Нет, Душистый Горошек, я увидел, что во дворе на веревке висит твое крошечное бикини, и не пошел. И знаешь что? Все оставшееся лето и даже осень я представлял тебя в этом лоскутке. Хорошенькая малышка Габриэль в своем ярко-красном бикини. – При этом воспоминании ему захотелось дотронуться до нее, но он сдержался. Она зарделась.
– Так вот тогда папа и узнал тебя. Вы, наверно, много разговаривали, пили вместе чай со льдом. Он беспокоился за тебя, волновался. Не понимаешь?
Джо вдруг вспомнил те долгие, жаркие послеполуденные часы. Шум косилки, запах травы. Майло сидит на крыльце и следит из-под опущенных век, как Джо продирается сквозь сорняки и траву.
– Мы не сказали друг другу и двух слов. Даже о деньгах.
– Папа не заплатил тебе? Это странно. Он не жадный.
– Я косил не за деньги.
– А за что же? Разве тебе не были нужны тогда деньги?
– Я работал в гараже Кэлхауна, налаживал моторы. – Джо нахмурился. – Черт меня побери, если я знаю, почему мне казалось таким важным выкосить двор Майло О’Ши. Я увидел его. И начал косить. Вот и все. Мы никогда не разговаривали. И хочешь знать еще? – Он глубоко вздохнул. – Те жаркие, пропитанные потом вечера были для меня самым счастливым временем, Твой отец и я. Никто не орет, все просто. Нормальный летний день, когда выкашивают двор. Смешно, правда?
– Что ж тут смешного? – Она дотронулась до него, но он отскочил.
Нет, только не сочувствие. Сочувствие было формой жалости, а он хотел от нее чего угодно, только не жалости.
– Ну, потом полиция нашла свечу зажигания, которую использовал отец, чтобы разбить окно автомобиля. Мой старик не вынул ее из кармана штанов. Осколки стекла в отворотах брюк совпали, так что стало ясно, что это он угнал машину. Служащий из магазина показал, что старик был единственным грабителем. Изображение на пленке внешней камеры слежения в магазине подтвердило его показания. А твой отец довершил дело. Все свелось к проделкам несовершеннолетнего, и в полиции согласились на такие условия. Майло поручился за меня, привел к вам в дом, накормил. Вот так я узнал, что он умеет готовить. Он приготовил острый томатный соус и печенье. Так вкусно я никогда не ел. – Он засмеялся. – Насколько мне известно, Майло никому не рассказал о той ночи. Мун знает. Наверно, от одной из своих кузин в Сарасоте. Но Мун, по-моему, тоже не раскололся. Не знаю, почему.
– Мун любит поболтать, но он очень осторожен, боится обидеть. Многие большие мужчины так себя ведут. Они очень аккуратно используют свою силу против других людей. Джо... – она легко коснулась его руки, – о чем папа хотел говорить с тобой утром?
Ах, как ему хотелось быть совсем другим мужчиной. Мужчиной, который мог бы смело взглянуть ей в глаза и... что? Предложить ей себя? Свое темное прошлое в обмен на ее солнечную искренность и надежду? Габриэль О’Ши заслуживала лучшего.
– Майло спросил меня о работе. Об Оливере. Я ответил. Немного поговорили, вот и все.
Он не рассказал Майло всего о мальчике, который, что бы там ни было, был ему сыном.
– Майло предложил пойти сегодня на рыбалку с Оливером, мы пожали друг другу руки, и все.
– И ничего о той ночи?
– Ни слова.
Она сжала ему руку.
– Он хочет, чтобы ты знал: что бы ни случилось в прошлом, это не имеет значения, Джо. Поверь мне. Пошли.
– Думаю, да. Однако прошлое формирует человека, делает его таким, какой он есть. Ты – сама нежность и свет. – Он так осторожно отвел от себя ее руку, как будто она могла разбиться.
– А какой ты, Джо?
Он присел на корточки, взял конец одеяла и стал стряхивать с него песок.
– Я неожиданно стал отцом, Габриэль.
– Верно. – Она подняла другой конец. Джо быстро взглянул на ее серьезное лицо и протянул ей босоножки.
– У меня есть сын, которому я очень нужен. Я для него – все.
– А одного тебя достаточно, Джо? Мягкие слова. Острый укол.
– Не понимаю, о чем ты.
– Подумай, – посоветовала она, влезая в босоножки, и, не глядя на него, стала собирать бумажные тарелки и чашки.
Смысл ее слов не дошел до него.
Он сделал то, что должен был сделать. Рассказал Габриэль самое плохое о себе. А дальнейшее будет зависеть от нее.
Шаг за шагом Джо хотел выплатить свои долги прошлому.
А когда долги выплачены, можно вынести и одиночество.
Поездка по мосту обратно на материк прошла спокойно. Опустив стекло до конца и положив на него согнутую руку, Джо вдыхал соленый, напоенный ароматом цветов воздух. От усталости тени вокруг глаз у него стали резче, но всякий раз, как он на нее смотрел, Габриэль казалось, что она видит в нем умиротворение. Пропала настороженность, вместо нее появилось смирение.
Сзади Майло и Оливер что-то обсуждали. Их голоса сливались с шуршанием шин и урчанием мотора, убаюкивая ее. Последней отчетливой мыслью была та, что им четверым хорошо вместе.
Семья – Слово кружилось в мозгу, будто его произнесли вслух. Семья. Под звук этого слова Габриэль заснула.
Последующие две недели были заняты подготовкой к Рождеству.
Джо и Оливер пригласили и Нетти украшать елку, что тоже было правильно.
В прихожей нового дома Джо Габриэль потеряла дар речи. Украшенная сосновыми ветками, широкая лестница странно петляла. Рождественские фонарики всех размеров и форм мерцали около дверей, в гостиной, на елке...
– О господи, – охнула Габриэль, снова увидев елку, – она...
– ...красивая, – подхватил счастливый Оливер. Окутанная гирляндами цветных лампочек и цепями воздушной кукурузы, елка осыпалась при каждом неосторожном движении.
– Красивая, – согласилась Габриэль и почувствовала ком в горле. Более несчастной елки ей видеть не приходилось. Верхушка у нее была голой.
– Я разбил вашу звезду. Будет несправедливо, если на моей елке будет звезда, когда у вас нет, – грустно сообщил Оливер. – На будущий год у нас с папой будет звезда.
Джо раздал коробки с украшениями.
Повернувшись, чтобы повесить очередную игрушку, Габриэль встретилась с ним глазами. Он задумчиво смотрел на нее, будто старался что-то понять.
Но ничего не сказал.
Она поняла, что дом для Джо был символом.
Он купил старый дом, хотя мог купить новый в новом районе. Они строились сейчас во множестве. Срывая растительный покров до самого песка, строители двигались напролом, оставляя за собой бетон и грохот машин там, где была тишина и шумели деревья.
Глядя, как Джо и Оливер висят на перилах и обсуждают, с чего начнут обновлять свое жилище, Габриэль почувствовала, что сейчас расплачется.
Наверно, вино сделало ее слишком сентиментальной.
Или пицца.
Ей захотелось музыки. Она подошла к музыкальному центру и начала перебирать кассеты, пластинки и диски.
– Нам нужна музыка. Есть пожелания? Не поворачиваясь, она почувствовала его присутствие. Они стояли в углу, в тени освещенной свечами комнаты. Джо поднял ей волосы одной рукой и склонился к шее, к маленькой впадинке у основания. От его поцелуя по спине побежали мурашки, и она вздрогнула. Поцелуй был быстрым, сладостным. Он опустил волосы.
– Веселого Рождества, Габриэль, – прошептал он и вернулся к остальным.
После вечеринки по случаю украшения елки дни побежали быстрее, но Габриэль чувствовала, что должно произойти что-то важное.
Джо заигрывал с ней. Она отвечала тем же, чувствуя, как они осторожно двигаются, словно по минному полю, где одно неверное слово или один неверный взгляд могли привести к взрыву.
Цепляясь то за Джо, то за Майло, Оливер продолжал держаться от нее на расстоянии, которое сам установил, и однажды нахмурился, увидев, как Джо склонился к ней и положил ей руку на шею. Освободившись от легкой руки Джо, Габриэль увидела сердитый, испуганный взгляд Оливера.
Мун пригласил всю компанию к себе на лодку, чтобы принять участие в ежегодном рождественском параде лодок.
– И мы будем в костюмах? – с надеждой спросил Оливер.
– Чертовски точно, – ответил Мун. – Наденешь, что захочешь.
Габриэль любила лодочные парады, когда вся река таинственно и волшебно мерцала в холодной темноте ночи.
Сколько она себя помнила, каждый год двадцать первого декабря, независимо от дня недели и погоды, владельцы лодок в Байю-Бенде украшали свои посудины гирляндами из лампочек и выводили из бухт, направляясь к широкому изгибу реки, где она проходила через центр города. Вдоль всего пути стояли зрители и пели рождественские гимны.
Когда лодка входила в центр города, на ней тушили огни и оставался лишь золотой отсвет иллюминации. Лодки одна за другой уходили в темноту и исчезали, пока на реке не оставались одинокие огни последней из них.
Когда и они гасли, люди на берегу замолкали.
И на какое-то мгновение, молча стоя в темноте, они начинали ощущать свою общность, принадлежность, независимо от религиозных убеждений, к единому человеческому роду. Это сознание объединяло их против тьмы ненависти, злобы и страха.
А потом, по сигналу головной лодки, на остальных зажигались огни, ослепляя и побеждая темноту. В толпе раздавался вздох, потом крики «ура» и смех.
Парад заканчивался в освещенных доках, где на мешках с песком мерцали свечи.
Ах, как же она любила этот парад. Любила толкотню и суету соседей и этот удивительный момент, когда тьма уступала свету. Он напоминал ей о мимолетности жизни, о том, что мир величественно вращается в темноте вечности и пространства.
Иногда возвращение света трогало ее до слез.
Оливер позволил ей помочь ему с костюмом. Габриэль была не настолько глупа, чтобы предлагать ему эльфа или ангела. Колеблясь между тюленем и роботом, он с помощью Майло решил наконец, что будет красным крабом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13