am pm like 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Залыгин Сергей
После инфаркта
Сергей Залыгин
После инфаркта
рассказ
Бог, женщина и мужчина в свое время немного постарались, и у Николая Кирилловича Смирнова появился шанс побывать на планете Земля.
Он не пренебрег этим шансом, отнюдь, - он пользовался им непрерывно, денно и нощно, уже много-много лет.
Нынче, пожалуй, самым заметным признаком его внешности являлась русая (аккуратная) бородка, склонная к рыжеватости, тем самым она была склонна и к умолчанию его возраста.
Поэтому автор сразу же приводит некоторые данные, которые принято называть анкетными.
Рост Смирнова 171 см, вес 73 кг, возраст... возраст - 77 годочков. Образование высшее. Цифра семь у некоторых народов считается счастливой, вот и Смирнов - не то чтобы он на эту цифру ставил, но он ей доверял. И дома, и на работе. Дома у него была жена (первая и последняя), дети были, сын и дочь, - взрослые, жили отдельно на своей собственной приватизированной жилплощади, имели своих детей, то есть внуков Смирнова, общим числом три.
Работал же Смирнов в должности главного редактора книжного издательства "Гуманитарий". Издательство это принадлежало фирме "Феникс-Два". Почему "Два" - никто не знал.
Многие нынче говорят и пишут о крахе интеллигенции - почему? Начиная с 1917 года русская интеллигенция пережила столько трагедий, столько раз была оплевана - не счесть, но несмотря ни на что сохранилась. Даже больше, чем, скажем, крестьянское сословие, чем класс пролетариев с его лозунгом "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Разве академик Сахаров - не русский интеллигент? А Свиридов? А Лихачев? АСолженицын?
Конечно, интеллигенты, но есть и разница.
Дореволюционные интеллигенты шли в народ: в учителя, в медики, в земство. Без их участия и самопожертвования не было бы в России земства. Всего этого не учитывает Солженицын, когда земство пропагандирует. Кто его возглавит? Нынче? Местные - совсем уж дурные пройдохи, не сумевшие стать хоть какой-нибудь властью и потому мелочно-завистливые, озлобленные, недоброжелательные. Учителя-интеллигенты в свое время ни у кого не встречали сочувствия: помещики считали их безнадежными неудачниками, крестьяне - непомерными богатеями. Еще бы: жалованье тридцать рублей в месяц! И все равно они делали свое дело, исполняли свое призвание.
Да что там говорить - все редакторы издательства "Гуманитарий" были интеллигентами, уж это точно. Всех на работу пригласил в свое время Смирнов, всеми ими - тринадцать человек - он гордился, и отношение к каждому было у него как к безусловно интеллигентным личностям. Этого нельзя было сказать, когда речь заходила о технических сотрудниках издательства. Тут Смирнов брал вину на себя: техническую часть формировал он же. Следовательно, он был повинен в том, что года два-три тому назад недосмотрел и нынче не только про себя, но и во всеуслышание кого-то называл не иначе как "внутрииздательской мафией". Однако менять что-либо в кадрах было поздно: фирма "Феникс-Два" была против. Ее вполне устраивали раскол и доносительство. Фирма непосредственно руководила отделом политической и рекламной литературы, а он, Смирнов,- отделами прозы, поэзии, критики и публицистики - в том составе профессионалов, которому, он считал, и равных-то не было.
Подвел Смирнова случившийся с ним два с лишним года назад инфаркт. Подвел и как главного редактора, и как писателя - Смирнов кое-что (в прозе) написал, было такое дело. Инфаркт же отлучил его и от жизни общественной, к которой доинфарктный Смирнов питал постоянный интерес. В силу этого интереса возникали у него знакомства в самых разных кругах и сферах театральных, политических, посольских... Ему казалось, что интерес был взаимным: всюду находил он своих читателей.
Читатели же были ему очень интересны, хотя когда он писал, то делал это исключительно для себя. Никто даже из самых близких ему людей никогда не знал, что он пишет. Роман? Рассказ? Эссе? Он и сам этого не знал. Что-то должно было получиться - и что-то получалось. Но читатели были для него полной неожиданностью, чудом каким-то...
С собственной прозой дело у Смирнова обстояло сложно еще и потому, что начинал он свои сочинения, будучи человеком одного склада, одного мышления, а кончал уже другим (именно потому, что кончал). Он ведь за время этой работы и читал, и ТВ смотрел, и думал - с пристрастием - все о том же сочинении. Так вот, этот другой по-другому смотрел и на начало своей работы, с сомнением смотрел, далеко не всегда и во всем доверяя первым страницам. Впору было начинать сначала. Он и начинал, случалось, пять-шесть раз. Частичный выход из положения он знал, но только частичный: надо было писать быстро, чтобы не успеть измениться. Но далеко не всегда это удавалось. К тому же его одолевало - правда, так и не одолело - желание порвать и начало, и конец, все до последней странички, порвать к чертовой матери. На том и кончить.
К инфаркту Смирнов отнесся если уж не доброжелательно, то совершенно спокойно: всему свое время. Все, что происходит вовремя, - все справедливо. А ему в ту пору было уже почти семьдесят пять - это ли не время?
Тысячи и тысячи людей перенесли инфаркт, часто не вовремя, - и ничего, встали на ноги. Вот и Смирнов надеялся, что у него тоже обойдется: переболеет, а потом станет таким, каким был "до". А если умрет, так, чувствовал, не без удовольствия.
Однако врачи вытащили его из небытия (инфаркт был тяжелый, обширный). Врачи не спрашивают больного, хочет он жить или не хочет, они лечат и младенцев, даже еще не родившихся, и дремучих стариков. С одинаковым старанием лечат и хороших людей, и убийц каких-нибудь. Такая у врачей планида.
Однако инфаркт Смирнова разделил его жизнь на две очень разные части: предынфарктную и постинфарктную. Не важно, не имело значения, что по своей продолжительности это были совершенно несопоставимые части, все равно так было, и Смирнов совершенно точно угадывал неприятности, сопряженные с его постинфарктным состоянием. Первое, что с ним случилось, - он потерял координацию движений. Опять-таки ничего непредвиденного: в районе своего пятидесятилетия он уже эту способность терял...
Постинфаркт завел Смирнова в заведомо неизлечимую болезнь старости. В разговорах с женой Смирнов отзывался о старости не стесняясь в выражениях. Не стесняясь, хотя жена была только на три года моложе его. Но то разговоры. На самом же деле Смирнов старался свою старость ничем не раздражать. Признавая ее силу и могущество, делал все, что от него зависело, чтобы старость не очень уж возносилась. К сожалению, для этого у него было слишком мало возможностей. Старость - это, по существу, антипод жизни. Если в молодом и зрелом возрасте человек чуть ли не идеально обслуживается всеми своими органами, как видимыми, так и никогда не видимыми им, обслуживается так бескорыстно, так аккуратно, что он этой службы даже и не замечает, то при вступлении в болезнь старости положение радикально меняется: теперь он сам должен этим органам подчиняться, должен их обслуживать всеми своими силами.
И так он уже чувствовал себя - не без основания - серьезным специалистом по старости. К примеру, он точно знал, что все дело в органическом веществе. От этого вещества и само название "организм" произошло. Ну а если бы, положим, человек (да и вся остальная фауна) состоял только из костей, а те - из веществ неорганических - тогда как? Тогда человеку износу не было бы и срок его жизни исчислялся бы тысячелетиями. Однако скелет и снаружи, и - особенно - изнутри окружен самой разнообразной мягкой органикой, а всякая органика, как известно, только и делает, что исчезает и восстанавливается, исчезает и восстанавливается - в этом ее суть. Органика существует по воле Божьей, а неорганика эту волю как бы игнорирует.
Первые признаки болезни, называемой старостью, - повышенный интерес ко всему тому, что является не самой жизнью, а функциями собственного организма. Как-то: слух, зрение, дыхание, пищеварение, мочеиспускание, сердцебиение, кровяное давление, проблемы передвижения в пространстве и определение границ этого пространства.
Очень и очень противно: глаза слезятся, из носа течет, кожа все время чешется; если разобраться, так все у тебя болит, все без исключения, а самое главное - утеряна координация движений: голова кружится до тошноты, ходишь, придерживаясь стен, в сознании своего бессилия. Ведь любое существо, любая букашка потому и живет, что двигается. С момента рождения до момента смерти все живое двигается. Именно движение стало причиной существования слова, было прасловом и прамыслью, и "пра" терять нельзя, без "пра" ты никто и ничто. Старость деспотична, она не сегодня, так завтра свое возьмет, возьмет тебя в рабство. Без согласования с ней ты ничего не можешь - ни выйти погулять, ни посидеть за письменным столом, ни поругаться с кем-нибудь, ни съесть конфетку. Ничего!
Поначалу Смирнов видел в своей старости и нечто положительное, ну, скажем, у него появится возможность не торопясь, без суеты обдумать всякого рода проблемы (к примеру - есть ли Бог?). Однако же оказалось, что и в роли больного пенсионера, инвалида второй группы, лишенного права состоять в каком-либо штатном расписании, суеты он все равно не миновал. Надо было стричься-бриться, отвечать на телефонные звонки и самому изрядно позванивать, гулять с внуками, беседовать со своими взрослыми детьми и уметь общаться со своей женой, иначе говоря - уметь полностью жене подчиняться. Жена в послеинфарктной его жизни вполне логично приобрела бесспорные права главнокомандующего и пользовалась этими правами с размахом. Размах был обоснован и формально, и морально: это мужчина может объявить свою старость во всеуслышание - и взятки с него гладки; не то старушка - она до последнего дыхания хлопочет по дому, а если одинока, то выхаживает какого-нибудь попугайчика, какого-нибудь полудохлого котенка или глупую-преглупую собачонку.
Кстати говоря, Смирнов был большим мастером снов, может быть, непревзойденным. Кто и чего ему только не снилось! И пейзажи самые разные арктические и тропические, и родители снились, и внуки - это понятно, но еще ведь и убийство Александра Второго видел во сне. И с Юрием Гагариным летал - правда, не в космос, но куда-то летал.
Кажется, после инфаркта Смирнов стал предпочитать жизни наяву жизнь во сне. Во сне он ни разу не чувствовал себя мертвым - а наяву то и дело. Во сне он не задумывался над будущим людей и животных, жизни вообще; жизнь становилась бесспорной, он не ждал в будущем худшего ни для себя, ни для кого другого.
Ну а к утрам он относился теперь более чем прохладно: что утро могло Смирнову предоставить? Какие такие радости или поучения? Кажется, уже говорилось, что он ждал от болезни-старости возможности вволю подумать. В течение всей своей предынфарктной жизни у него такой возможности не возникало. Хотя не было у него в так называемой сознательной жизни не то что дней, но и нескольких часов наяву, когда бы он ни о чем не думал...
Прежде - и в пятнадцать, и в двадцать пять, и в пятьдесят пять лет он не догадывался, что вот как раз сегодняшний, сиюминутный он станет когда-нибудь объектом долгих-долгих воспоминаний. Собственных и никому больше не свойственных, нередко - удивительных. Значит, по сути дела, он уже сейчас, сию минуту - воспоминание. Но ни это соображение, ни чувство близости к нему собственного небытия не мешали ему заниматься своим делом жить.
Он сознавал: люди к старости относятся по-разному. На Западе, пожалуй, считают, что старики впадают в неразумное детство, на Востоке - будто старики-то и есть самые мудрые люди. К самому себе Смирнов за решением вопроса не обращался. Заранее знал, что ничего ему это не даст.
Нечего и говорить, что Смирнов еще до вступления в старость догадывался о предстоящем ему исчезновении. Другое дело, что в разные периоды он по-разному относился к этой перспективе.
По правде говоря, постинфарктный период все-таки оправдал некоторые его надежды: появлялась возможность подумать о жизни. В целом. В формах, несколько, а то и порядком отвлеченных от повседневного бытия.
Он, например, понял, почему врачи лечат всех людей без разбора, а врачи ветеринарные, тоже почти без разбора, - всех животных.
Дело в том, понимал он, что Бог, будучи Высшим Разумом для человека, не исключал возможности существования некоего Разума и над Ним, причем не одного, а множества, все более и более высоких. Бог человеческий, извлекая бытие из небытия, вместе с жизнью вменял в обязанность каждой созданной Им твари, будь это мошка или слон, не говоря уж о человеке, избегать смерти всеми данными ей, твари, силами и средствами. Живи, да еще в обязательном, в обязательнейшем порядке. Конечно, среди людей, да и среди животных тоже китов, например, встречаются случаи самоубийства, но люди-то, живые-то, как к этому относятся? Что при этом думают? Наверное, спрашивают у Бога: а когда же Он Сам найдет нужным прибрать их к Своим рукам?
Обязанность же жить касается не только фауны, но и флоры тоже. Флора создала фауну, породив на Земле растительный слой не только ради самой себя, для своего собственного удовольствия, но и для времен будущих, для двуполых существ, противоположных миру споровому, бактериальному. Божественный Разум уже на стадии растительной готовил мир животный, мир донельзя одушевленный. Готовил - и приготовил: внутри Земли огненная лава, поверх лавы, километров тридцать - тридцать пять, слой грунтовый, еще сверху - метр, того меньше - слой почвенный. Снаружи - лава солнечная, а на этой тонюсенькой растительной пленочке, между двумя лавами-огнями, - жизнь. Да еще плюс ко всему - человеческая. Это какой же требовался Разум (какие Разумы?), чтобы именно таким образом все обустроить?
И надо же, чтобы человек разрушал это божественное творение - своим так называемым прогрессом! Который есть не что иное, как стимул к бесконечному возрастанию человеческих потребностей. Для всех организмов их потребности раз и навсегда определила природа, и только человек определяет их сам для себя, никого не допуская к этому занятию.
1 2 3 4


А-П

П-Я