Ночью, когда весь свет погашен, Тереза шла к шкафу и открывала дверцу. Она стояла расслабленная и спокойная перед этой ведьмой и впивала ее в себя, чтобы получить от нее силу, ту особую энергию, которая была ей нужна, чтобы писать книгу. Любовь к этой колдунье, полная и безграничная, была сутью всей ее жизни. Книга была написана из любви к этой женщине, целиком извлечена из нее, ибо существование этой ведьмы было для Терезы тем центром, откуда видно то нечто, что позволяет ясно смотреть на вещи (нечто вечное, всеобъемлющее и неизменное), знать одновременно и прошлое, и будущее всего, на что обращен его взгляд, и как это «все» соотносится с Терезой. Каждую ночь Тереза шла к шкафу, отворяла его и обновляла свою способность видеть, и весь следующий день уходил на работу, на служение тому существу, что подвигло ее на то, чтобы эту работу делать. Это была хорошая установка. Очень непросто написать 190 страниц про медленное убийство своей лучшей подруги, которое ты совершаешь собственноручно, и так же трудно представить, откуда берется желание написать подобную книгу, но Тереза знала, что такова была воля ведьмы из шкафа. И такова была воля ведьмы из шкафа. Возможно, колдунья была заклинателем змей, окрыленным надеждой получить сыворотку из яда Терезы. Возможно, ведьма была учителем, пытавшимся исцелить Терезу от страха смерти. Кто знает? И все же, вне всяких сомнений, это — великая книга. Все написанное Тереза отсылает Рту. Он раскрывает рукопись, чтобы найти часы уединения без насекомых, он тронут.
— О Боже. Давай посмотрим. Живой человек. Кто знает? Я знаю, —говорит Рот. — Я знаю, кто эта старуха — На хуй теории и домыслы! Кто-то сидит у тебя в шкафу! Никто ничего не знает. Ты знаешь лишь то, что ешь. Я ем то, что сплевываю. Я все это знаю вдоль и поперек. Знаю свою плевашку. Знаю свою мордашку. Двое людей не проглотят друг друга. Плюй себе в рот, положи на собственное дерьмо, но, послушай, тебя засудили. И меня засудили. Я не виновен! Я не виновен! Ты считаешь, что ты не виновен. Но ты осужден с рождения. Ты так старался, приложил столько усилий, «Господи Боже, дай мне дотянуться до стакана, о-о, мои мышцы, проклятое притяжение, дьявол, всего лишь глоток, мне так хочется пить», старый хромой сморчок, вялый и беспристрастный, как вонючий кусок кишки. Я люблю тебя, я твой слуга. — Рот работает посыльным и помогает по дому двум старым беспомощным гомосекам по имени Стэнли и Гэри. — Пошлите меня в аптеку за вкусным алказельтцером. Хм, вы только взгляните на эти парковетры, то есть, на паркометры, польские цветы в моем дурацком тряпье, нда, незнакомцы в ночи, привязчивая мелодия звучит, а я полирую шесты, я так их люблю, гладкие металлические цилиндры, а на них сверху — доза, хм (переглядываемся), сверху — доза, тоненькая струя — вовне и внутрь — нектар! К черту алказельтцер. Нет, мне нужно все сделать. Здесь так жарко. Вот бы сейчас оказаться на каком-нибудь французском озере. Нужно добыть алказельтцер для Стэнли и Гэри. Ведьма в шкафу. Меня туда и поместили. Рассматриваю опухоль. Это такая шутка. И ведьма в шкафу — тоже шутка. Мэри, запиши это в свой катехизис. Ты всегда блюешь на шутки. — Да, у тебя беспорядок в мыслях. (Избавься от того парня в темных очках!) Приносим свои извинения, наш диктор теленовостей в последнее время находится под постоянным давлением.
Что ж, Рот совсем ушел в себя — возможно, ты себя отождествляешь с ним, мазохист ист ист ист ист ист ист ист ист.
Позвольте мне извиниться за рассказчика. Похоже, что здесь, в Центральном, все летит под откос. Признаю это утверждение недействительным. Рассказчик в полном порядке.
Рту понравилась книга. Она разрешила ему быть ребенком. Она привлекала, она цепляла. Каждый хочет быть привлекательным. Какое блаженство.
— О Господи.
V
Но в одно жаркое потное утро, он — с сигаретой, выкуренной в одиночестве, смутно сожалея о том, что он малолетний преступник, давя невидимых комаров, тонкие пунктирные линии грязи на шее, усталый, лишенный всяческой агрессивности, и у него на груди вырастает линза. Объектив. Дыра внутри делает снимок, а он думает: «Может, она для того и нужна — дыра». Может такое быть? У всех вампиров в груди есть большое пустое пространство, и они инстинктивно пьют кровь других, чтобы заполнить эту пустоту. Но фотография такая хорошая. И ему так хорошо. «Я не знаю», — подумал он, сидя с холодной лампочкой света в груди, вывернутой снаружи внутрь, и тут раздается стук в дверь. Это президент Чтива-Крива!
— Чтива-Крива! Что ты здесь делаешь в такую рань?!
— Ну, понимаешь, малыш, такое прекрасное утро, вот я и подумал: пройдусь по Бауэри, почеломкаюсь с местными алконавтами. Работа прежде всего!
Президент — такой мелкий шпендель, ростом пять футов и три, ну, от силы четыре дюйма. Короткие курчавые светлые волосы, щетина на морде такая же светлая. Очки в розовой, цвета плоти оправе, которые он носит не каждый раз. Он говорит очень быстро и надеется, что когда-нибудь будет править миром.
— Вот, Артур, это тебе.
— Ой, спасибо! — говорит Рот, забирая маленькую картонную коробку. В коробке — отрывные спички. Чтива-Крива стоит — выжидательно смотрит. Рот вынимает один коробок. Глянцевая оранжевая обложка с надписью алыми буквами. Надпись такая: «Простите, пожалуйста. Не найдется у вас лишней мелочи для Чтива-Крива?»
— Здорово, да? — говорит президент.
— Ага.
— Нет, правда, Артур? Понимаешь, у меня есть еще четыре вида, все разных цветов. Есть, где написано: «Вы уже видели новый „Чтива-Крива“ с Райаном О'Нилом?» По-моему, роскошно, да?
— Да.
— Ладно, я понял. Тебе не нравится.
— Очень нравится.
— Они классные. Правда? В общем, видишь… я — деньги! Я — кинофильмы! Я с Райаном О'Нилом! Все его любят. И деньги тоже все любят. И это еще не все, понимаешь, теперь, когда кто-нибудь будет просить у кого-нибудь денежку — они будут думать обо мне! Я гений. Но если честно, на самом деле, то это вообще ничто. Я подумал, тебе понравится. Они, по-моему, работают. В смысле, дают положительный результат. Я разослал по комплекту Уолтеру Кронкайту, Роду Маккьюену, Дэвиду Боуи, ну и так далее. И каждый раз, когда я иду в ресторан, я оставляю на столике целую кучу.
— Это же классно. Они, правда, хорошие. И симпатичные.
— Да, в общем, смотрю я на эти толпы, на эти потертые массы болельщиков и футболистов и женщин, которые любят лошадей, и я знаю, что им нужен кто-то, кто их понимает. И кто понимает власть. А вот я понимаю женщин, которые любят лошадей, потому что я — лошадь. И мужиков понимаю, которые любят футбол, потому что я сам когда-то играл. Я — такой же, как все, только я это знаю, а они — нет. Да нет, Господи, это я так шучу. Все это знают. У тебя нет, случайно, какого-нибудь желе и арахисового масла? А то эта компания в поддержку, она аппетит возбуждает ужасно.
— Ты же знаешь, у меня здесь вообще не бывает еды, на этой помойке. Есть только хлеб и майонез. Давай, угощайся. И кого ты, вообще, агитируешь? «Эта компания в поддержку, она аппетит возбуждает». Я член кабинета министров.
— Он член кабинета министров! Ты моя совесть! Что бы ты ни сказал, все проходит. А я просто галлюцинация. Маленький снегопад у меня в задней полости рта. Если б не ты, я был бы деревом, пораженным молнией, на необитаемом острове. Я даже не знаю, что было бы, если б не ты! — Кажется, он готов разрыдаться.
Но уже в следующий миг настроение меняется. Как можно вообще доверять словам этого парня? Сейчас он дурак и волшебник, а уже в следующую секунду — жадный до власти политикан. Это напоминает Рту его самого, что еще более отвратительно, потому что он не сомневается, что именно этого президент и добивался. Тем более, что он этого очень не любит — в себе. Это вгоняет его в киношное настроение.
Рот разрывается между желанием сказать: «Ладно, раз я такой весь из себя замечательный, вымой мне ноги» и «Прости меня, мне так жаль. Прости!» Буквально за долю секунды маленький президент был низведен до нуля. Рот снова чувствует пустоту — дыру в груди и желудке.
— Слушай, Чтива-Крива, я сделаю для тебя все. Я в тебя верю.
— Правда? — он в абсолютном восторге, как ребенок.
— Да, — говорит Рот. — Вымой мне ноги.
— Вымыть тебе ноги?.. Кажется, мне пора.
— Нет, правда, Чтива-Крива, тебе надо быть более независимым. Настолько, что ты сможешь вымыть кому-нибудь грязные ноги, и при этом не будешь считать, что тебя унижают, потому что ты выше этого, и он твой друг, и ему не хочется самому, — говорит Рот, узнавая прежний голос. — Тебя это разве волнует? Ты никогда этим не занимался. Может быть, тебе даже понравится.
Рот все думает, не пора ли остановиться. Он смотрит на Чтива в упор с силой, рожденной из знания, что он проводит эксперимент по директиве вышестоящих. И даже более того. Он знает, что весь мир вокруг — мертвый, за исключением его самого и президента. Это был маленький рай с неожиданно представившейся возможностью сделаться розовым в мыльно радужной подсветке.
— Ты, правда, хочешь, чтобы я тебе вымыл ноги?
— Да, — говорит Рот, не в силах придумать, как лучше всего разрешить ситуацию. Все стало ясно, две птицы в небе, и больше не было ничего, только это.
— Ладно, — говорит Чтива-Крива, — я это сделаю, — его голос слегка невнятен, и в нем звучит слабое пренебрежение, как у монголоида, что добавляет всей сцене раздельности. Он разворачивается и идет к ванне — на кухне — открывает горячую воду и сует под струю руку.
Рот смотрит на его спину, влюбленный в нее, под давкой уличного движения, согнутую над ванной. Рот на миг закрывает глаза, чувствуя напряжение в пустом желудке, расслабленный посреди электричества, и уходит в гостиную, чтобы сесть в красное кресло.
Он сидит там, пока вода нагревается в кране, и Чтива-Крива берет таз и тряпку и намешивает в воду мыла. Чтива-Крива заходит в гостиную, не глядя на Рта, отгибает краешек ковра перед креслом и ставит перед ним таз с водой. Рот уже снял ботинки и носки. Его ноги покоятся на коричневом выщербленном нью-йоркском полу.
Чтива-Крива опускает обе ноги Рта в мыльную воду. Получается так интимно. Рот абсолютно дезориентирован.
— Это отравленная вода, правда? Ты растворил в ней распятие. Из тех, которые растворимые! Вот бля, ну ладно, я сам виноват. (Входит Ив Арденн и насмешливо обращается к Чтива: «Смотрите, какой крутой парень», — и трясет своей перманентной завивкой в сторону мистера Блэка, который отвечает: «Это все будет мисс Макнамара».)
Чтива-Крива встает и кричит:
— Что ты имеешь в виду, «распятия»? Что ты пытаешься мне втянуть? Я тебя вижу насквозь. Никакой протокол мне с тобой не нужен. Я хочу сказать, если бы он был мне нужен, я бы не стал мыть тебе ноги!
— Господи, слава Богу, — думает Рот.
— Ты президент, — говорит он вслух. — О, Чтива-Крива, я себя чувствую настоящей развалиной. — Рот так благодарен, что даже способен признаться, что он на пределе. Спасибо, прости меня, спасибо, прости меня, рою такой симпатичный вампирский спиральный тоннель, год за годом, как червь, поедающий свою кровяную грязь. Уже в следующую минуту он начинает излагать Чтива-Крива свою новую идею, как сделать деньги, и предлагает воспользоваться этим планом для сбора средств на кампанию в поддержку. Он давно замечал, как умственно отсталые дети любят братьев Маркс. Он собирался добыть адреса рассылок от разных благотворительных организаций, учредить фан-клуб братьев Маркс для слабоумных и «назначить немалые взносы»! Рот с президентом отскакивают от стен, заливаясь довольным смехом.
VI
Человек любит то, что в меньшей степени обладает самосознанием. То, что красивее, чем само думает о себе. Оно осознает… оно знает… оно… от него у тебя млеют ноги… от него ты тускнеешь и блекнешь, теряешь сознание… оно выпивает у тебя всю кровь… ты становишься прозрачным, как хрустальный шар… тебе не хватает дыхания даже на то, чтобы выпалить свое имя, как Китс… Мелисса из проводов, женщина из мягкого металла — когда ты к ней прикасаешься, на ней остаются отпечатки пальцев. Серебряная патина, хотя у нее походка безрассудного мужика. Она проходит насквозь — своей походкой безрассудного мужика. Как союз, превращенный в предлог, она проходит хотя бы насквозь своей походкой безрассудного мужика. В тоннель, в пещеру, где факелы освещают прекрасного идола: Венера Мелисса из проводов. Всегда, когда ты заходишь слишком далеко, в жадности или отчаянии, ты неизменно выходишь с другой стороны, где тебе снова противостоит очередная гора Венеры, покрытая волосами. Но сейчас она скрыта за облаками сладкого сна. Ты кладешь голову на подушку, где она манит и сосет, собирая себя воедино, и, как змея, ускользает по темным аллеям, уводя тебя в сон… Но вернемся к «любви»: перво-наперво следует убедиться, что ты один. Нельзя вернуться в любовь вместе с кем-то. Читать следующий фрагмент, когда рядом есть кто-то еще — все равно, что смотреть кино при зажженном свете. Тебе решать. А теперь слушай: на самом деле, ты ведь ее не любишь, правда? На самом деле, ты ведь его не любишь. (Автор заглядывает в окно, корча страшные рожи. «Выходи, поиграем!» Он приставляет к стеклу огромные плакаты с изображением голых людей в непристойных позах!) На самом деле, ты ведь не любишь этого человека, правда? Любовь — это то, что всегда не похоже на остальных. Любовь — это что-то другое. Подумай об этом. Ты встречаешь сексапильную вариацию. Потенциального соучастника, партнера во времени — вовремя. Мелкий обман, подделку, чтобы отвлечься и обмануться. Добавить щепотку жестокости и хорошо перемешать. Отвратительно, правда? Это и есть любовь? И не так уж она сексапильна, на самом деле, если подумать. Ты сам сексапильнее в тысячу раз. Ты знаешь, что это на самом деле: еще один половой партнер. Два пола, которые можно рассматривать как изнутри, так и снаружи. Поиметь секс в «одном» и в «другом» — все равно, что держать в голове расстояние между «здесь» и «там». Разве нам так уж необходимо принимать разделение полов? Ответ будет НЕТ — такой громкий и мощный, что твоя кожа сожмется в страхе и станет искать укрытия за костями.
1 2 3 4 5 6