Я тоже готов исповедаться, — неожиданно сказал Юрген. — А вот и она: моя Исповедь. Только она не о прошлых, а о будущих грехах. О тех, которые я собираюсь совершить. У меня есть подруга в Риме, и я хотел бы, чтобы мы с ней вместе, совместными усилиями, убили одну супружескую пару. Моего друга Гвидо Ласси и его жену — норвежку Гудрун. Это ужасная женщина, с огромным лицом. Пока Гвидо и Гудрун живы, нам с Мюриэль не видать счастья. Затем я хочу сесть с Мюриэль на корабль, собирающийся отплыть, скажем, курсом на Монтевидео. Там на корабле, когда мы пройдем Гибралтар, я, наверное, скажу ей: «Мы сбежали. Сбежали вместе. Ты счастлива?» И она в ответ: «Я счастлива». Итак, три греха: убийство, измена Родине и бегство от справедливого наказания. Прощаешь?— Бог простит, — сказал Адлерберг без улыбки. — А ты действительно смелый. Хотя… Вам, богоизбранным, все можно говорить. Потом скажешь начальству, что провоцировал офицера конвоя, проверяя на прочность. А я вот боюсь думать о себе. Вместо этого думаю, ты не поверишь, о Германии. Что с ней-то будет?— А хуй с ней! — неожиданно воскликнул Юрген. — Смотри, вокруг нас — Польша.Действительно, балтийский лес остался позади и за окошком поезда потянулись унылые польские поля. глава 32. Айболит Дунаев перебрался на плоту на другую сторону реки, вошел в туман и быстро стал подниматься по склону обрыва. На вершине рассчитывал он обнаружить домики в садах. Он собирался найти домик врача, постучаться в окошко с наличником. И, несмотря на неурочный час, задать врачу один важный вопрос. А может быть всадить в доктора осиновый кол.Но там, где еще вчера стояло село Воровской Брод, теперь простиралось пепелище. Торчали остовы обгорелых изб и обугленные фруктовые деревья. Все было тихо, мертво. С горьким тоскливым недоумением парторг оглядывался вокруг. Неужели, пока он блуждал за рекой, немцы нагрянули и сожгли село, а всех селян уничтожили или увели куда-то? Но, присмотревшись к пепелищу, парторг понял, что село сгорело давно, обгоревшие остовы домов кое-где уже поросли зеленой травой. Трава росла в окнах, земля, удобренная пеплом, бурно и дико цвела сквозь старое разрушение. Из деревьев кое-какие стояли мертвые, другие же уже стали оправляться от ожогов, и то и дело на обгорелом черном стволе видна была цветущая ветка. Лесные птицы успели свить гнезда в провалившихся крышах и испуганно взлетали при приближении одинокого путника.Вот и сад врача. Уцелел кусок забора и калитка с цифрой 7. Дунаев вошел в сожженный сад и услышал ржание. Несколько лошадей потерянно бродили по саду. Видимо, прежде чем запалить конюшню, кто-то выпустил лошадей.Одна из лошадей — белая — блуждала меж деревьев, позванивая уздечкой и стременами. Возможно, сам доктор Арзамасов оседлал ее, надеясь ускакать от фашистов. Но не успел. Дунаев похлопал лошадь по холке, она печально и тревожно скосила на него крупный глаз. Почти механически парторг вдел ногу в стремя и сел на лошадь. Шагом поехал сквозь остатки деревни куда-то. Сразу за деревней начиналось поле, полное туманов.Дунаев медленно ехал в тумане, опустив поводья. Давненько он не ездил верхом, а ведь когда-то в деревенском детстве не слезал с коня целыми днями, ходил с табуном в ночное, спокойно сидел на коне без седла, управляя одними ударами пяток. Белая поджарая лошадь шла шагом, уныло пофыркивая. «Неплохая лошадь, объезженная, — отметил про себя парторг. — А для такого глухого, лесного угла — превосходная». Он еще вчера во время визита к доктору Арзамасову, понял, что тот — любитель лошадей. Расслышал ржание из конюшни, в кабинете приметил кожаный арапник, небрежно брошенный в кресло. Да и сапоги на ногах врача явно были для верховой езды. Оно и понятно — как еще сельскому врачу добираться в окрестные деревни да на дальние хутора? На телеге не проедешь, пешком не дойдешь — тут без верховой езды никак не обойтись. Доктор-то здесь был один на всю эту глухомань. Ну да где он теперь? Немцы увели с собой, а может, и убили. А жаль — хороший был врач, Павел Андреевич, каких мало.— Ну что, лошадка, где твой хозяин? — спросил Дунаев у лошади. Та громко и тоскливо заржала. В ответ ей из тумана раздалось ответное ржание. Дунаеву показалось, что ржали две лошади, причем одновременно.Парторг тронул поводья, лошадь пошла туда, где что-то темнело. Вскоре стало видно, что это большое одинокое дерево, растущее посредине поля. Снова послышалось двойное ржание из тумана. Что-то белелось там. Дунаев присмотрелся, подъехал чуть ближе и с печалью понял, что это белеется. Человеческая фигура в белом медицинском халате висела под толстой веткой. Ноги в дорогих сапогах для верховой езды болтались над землей.— Не помог вам, Павел Андреевич, йоговский прием против повешения, — промолвил Дунаев, подъезжая.Тут ему пришлось вздрогнуть. На белом лице врача что-то шевельнулось, тронулось, и вдруг открылись глаза. Таких глаз парторг еще не видал. В глубине зрачков лежали еще глаза — закрытые, с седыми ресницами. Они затрепетали и тоже открылись. В них снова были глаза, и снова закрытые, похожие на детские, с округлыми свежими веками и темными глянцевыми ресницами. И эти глаза открылись. В их темных зрачках были еще глаза, уже нечеловеческие. Кожистые веки, напоминающие веки игуаны, приподнялись и что-то вроде тускло-золотого света пролилось из этого коридора глаз.— Многоглазый! — промолвил парторг изумленно.Повешенный спокойно достал из нагрудного кармана халата очки и надел их Тут же глаза приобрели обычный вид, если не считать того, что они были желтые и яростные.Одной рукой врач ухватился за веревку, на которой был повешен, подтянулся, схватился за ветку, и вот уже сидел на ветке, глядя на Дунаева.— Прием помог, — сказал он. Было ясно, что это сидит совсем не сельский врач, а страшный вражеский оборотень, принявший облик Арзамасова. Дунаева охватило радостное предвкушение боя. Он достал из кармана ослиный хвост и медленно намотал его на руку.— Может, петля оказалась слабовата, Павел Андреевич? — спросил он, бесстрашно глядя на оборотня. — Не желаете попробовать мою?Повешенный медленно снял с шеи петлю.— Петля очень хорошая, — сказал он. — Очень хорошая петля.Голос у него был ровный, трезвый.— А что здесь произошло? — спросил Дунаев. — Вчера еще навещал вас. Одна ночь прошла, а деревни уже нет. И словно бы давно уже нет.— Прошла не одна — много ночей прошло, — ответил оборотень. — Вскоре после вашего ухода немцы привезли мне нациста на осмотр. Офицер СС, не первый год в карательных частях, воевал в Испании, Греции. Вроде бы не трус. Но кто-то все же напугал его. Что с ним стряслось — никому не известно. Внезапно потерял дар речи, апатичен, целыми днями раскачивается, спит не более двух часов в положении сидя, из еды принимает только тухлые яйца, да и то в малых количествах. Воду пьет, предпочитая грязную, из луж. В общем, налицо ступор в результате шока с элементами субмиссии и прогрессирующего психоза. Испражняется, не снимая одежды. Честно говоря, я не знал, что с ним делать. Пытался говорить с ним — он молчал. Не отвечал на вопросы, раскачивался. Ну, я решил показать ему картинки. Я сам делал рисунки, раскрашенные акварелью, пытаясь зафиксировать все стадии экспериментов, которые мы проводили здесь. Эксперименты с животными, по гибридизации. Я сам проводил их в своем глухом углу, на вольной ноге. Когда-нибудь мои усилия будут оценены по достоинству. Я всегда чувствовал: чтобы углубиться в подлинное исследование, чтобы достичь результатов и толково их систематизировать — для этого мне надо удалиться от городского шума, от суеты, уйти и от настоящей клинической практики. В деревне я нашел себе полигон, вне людских страстей, среди взглядов скота и диких зверушек. Но этот пациент… на картинки не реагировал, разве что стал меньше раскачиваться. Да рот открылся, пошла слюна… Мне как-то тяжело было с ним работать. Неприятное существо, хотя и больное. Чувствовалась в нем обреченность. Решил попробовать крайнее средство — показал ему живой результат моих экспериментов, живого гибрида. Средство почти что из арсенала Бога, из разряда китов и бегемотов. Однако-с этот упрямый германский Иов не излечился. Напротив, умер. Резкое сокращение сердечной мышцы и пневмосудорога в кризисной форме. В общем-то, хорошая смерть, но его товарищи не поняли, засуетились. С криками, с шепотом уехали, оставив несколько человек при автоматах, для надзора… Через несколько часов пришли грузовики, в них — солдаты. Согнали всех селян, вслух прочли бумагу о том, что опыты над животными в Третьем Рейхе запрещены. Я, дескать, издевался над бессловесными бестиями, а партизанам оказывал медицинскую помощь. За это я приговаривался к повешению, селяне — к выселению. Всех деревенских увезли в грузовиках — не знаю, какова их судьба. Деревню сожгли, меня повесили. Так вот сложились обстоятельства, Владимир Петрович. Игра случайностей, не более… Скрещения… Хотите взглянуть на другой любопытный гибрид? Точнее, не гибрид, просто удвоение. Я горжусь им. Взгляните, какая штука…Врач щелкнул о ствол дерева петлей и издал странный звук. Тут же из тумана послышалось ржание и из белой пелены выдвинулась стройная верховая лошадь вороной масти. Впрочем лошадью она могла показаться лишь на первый взгляд. Голова увенчана прямым и острым рогом, так что это был явно не кто иной, как черный единорог. Однако этим монструозность этого существа не ограничивалась. Существо обладало двумя одинаковыми головами — одна спереди, другая сзади. Оно было симметричным, как карточный валет.С первого взгляда становилось понятно, что искусственное существо обречено лишь на краткую жизнь, поскольку органов продолжения рода оно было лишено начисто. Тем не менее двуглавый единорог гарцевал, ржал и грациозно потряхивал двумя шелковистыми гривами.— А вы, оказывается, жестокий, Павел Андреевич, — произнес Дунаев осуждающе. — Нацисты правильно наказали вас. Так издеваться над созданиями Божьими, скрещивать, дробить и удваивать их так и сяк. За такое Господь по седой голове вас не погладит. Выводить таких нежизнеспособных… А я-то, грешным делом, думал, что вы и есть Бог.Глаза врача ярко зажглись желтым светом — яростным светом орлов, змей и ястребов. Видимо, его честь экспериментатора была задета.— Нежизнеспособных, говорите? Скороспелое суждение, Владимир Петрович! Извольте оценить его боевые качества! Вызываю вас на рыцарский турнир.Арзамасов снял с левой руки хирургическую перчатку и бросил ее к ногам дунаевского коня. Дунаев поднял перчатку, надел на руку. Она приятно скрипела.— Вызов принят, Павел Андреевич. Дуэль есть дуэль. Дело чести. Так ведь, хуй постный?Врач легко прыгнул с ветки и оседлал вороного двухголового единорога. Собственно, называть его единорогом не поворачивался язык, у него ведь было два рога — по одному на голову. Тут же всадник ударил каблуками по черным бокам своего скакуна, тот заржал о два голоса и помчался прямо на Дунаева. Если бы парторг не поднял своего коня на дыбы, в груди у него уже через секунду зияла бы дыра от рога. Черный мутант с наездником промчались мимо, мокрая петля хлестнула Дунаева по лицу — врач пытался использовать петлю как лассо. Дунаев не успел развернуться, а врач уже снова несся на него. Желтые глаза яростно сверкали, белый пламень седины полыхал на запрокинутой голове всадника. Таким вот — грозным, хрупким и величественным — видел его парторг на вершине Иерархии. Петля снова хлестнула по лицу, захватила шею, сдавила и дернула. Пока на свете есть петля,До той поры живет и нож.Пока сидит во рту змея,Святой Георгий в гости вхож. Два всадника схлестнулись вновь,Чтоб вспомнить слово «поединок».Пускай наполнят дождь и кровьСледы копыт, следы ботинок. Лассо сдернуло парторга с седла, он ударился о мокрую землю, разбрызгивая слякоть. Его бы удавило, но он успел продеть руку между петлей и шеей. А врач тащил его по земле, разгоняя кругом своего двурогого монстра. Брызги земли летели в лицо Дунаеву, кусты и жесткие пучки травы беспощадно царапали лицо. Но чувствовалось, что он уже не новичок в боевых делах — он изогнулся и выбросил руку в сторону врага. Со свистом раскрутился в воздухе ослиный хвост, и петля обхватила шею доктора. Сцена до боли напоминала вестерн, когда два ковбоя симметрично накинули свои лассо на глотки друг друга. Не хватало только широкополых шляп и кольтов.— Дави, дави его, ослик! Души доктора, родной! — прохрипел парторг, хотя и сам давился от удушья. Доктор побагровел, седины его встали дыбом, очки упали и были тут же раздавлены копытами топчущегося мутанта. Вытаращились его многослойные глаза. Оба противника, задыхаясь, производили одно и то же движение — одной рукой пытались ослабить хватку петли, а другой шарили по телу в поисках ножа, чтобы обрубить удавку. Первым преуспел врач — в руке у него блеснул скальпель, и он одним движением рассек живое тело ослиного хвоста. Но не рассчитал. Ослиный хвост был натянут как струна — обрубив его, Арзамасов не удержался в седле и опрокинулся назад. Двухголовый мутант метнулся, встал на дыбы. Врач вылетел из седла и упал на землю, выпустив из рук лассо. Скальпель вылетел из его всплеснувшей руки и упал недалеко от парторга. Парторг, почувствовав себя свободным, тут же схватил скальпель, перерезал им петлю на своем горле (скальпель был остр как бритва) и метнулся к врагу. Противник не успел подняться — он шарил по земле в поисках очков. Дунаев обрушился на него, прижал к земле и занес скальпель.В этот момент мутное солнце пробилось сквозь седые облака, и скальпель ярко вспыхнул в его занесенной руке.— Остановись! Я твой учитель, — надтреснуто прошептал врач.— Что-то много учителей развелось! — злобно выкрикнул Дунаев, — Сейчас я наколю тебя, как блоху. Ты убил мой Подарок на День Рожденья! За это тебе не жить!Парторг приготовился привести угрозу в исполнение и вогнать скальпель в жилистое горло врача. Кстати, скальпель был из чистого серебра и вполне годился для истребления оборотней и вампиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77