Девицы ходят в цветистых платьях, при часах на запястьях, каждая держит в кулаке чистый носовой платочек. Дед Исай мученически морщится - жмут ни разу не надеванные ботинки. Все стараются углубиться в беседу, чтоб не глазеть зря на стол - неприлично вьказывать нетерпение.
Наконец гуляющей походкой подошли гости из района: невысокий, коротко стриженный Пухначев, рослый, начавший полнеть Кучин, осанистый Тужиков из райпотребсоюза, тихий, в очках директор из банка... Подошли, растворились среди масс, примкнули к разговорам о яровых.
А молодых нет. А уже четвертый час и солнце клонится вниз, и кой-кто стягивает с себя шерстяные праздничные пиджаки. Молодых нет, не видать и Артемия Богдановича.
И тут раздался крик:
- Б-бе-ре-егись!
Храпящая тройка, пританцовывая от нетерпения, несла бричку, за кучера, заваливаясь на спину, багровея лицом, - Артем Богданович.
- Бе-ере-егись! Люди добрые, дорогу молодым!
Ветер играет белой накидкой невесты, жених в черном костюме, как скворец, задрал вверх подбородок - душит тугой галстук.
И сразу берег беспокойно зашевелился, одни раступались перед конями, теснили других, эти другие поднапирали, чтоб поглазеть поближе, - толкотня, смех, выкрики:
- Богданыч-то словно Илья-пророк.
- Вместо бороды бы веник приклеить.
- Жаль, бубенцов нет, по-старому-то с бубенцами.
- Вывелись бубенцы...
- Люди добрые! Дорогу!
И визгливые бабьи голоса:
- Гости дорогие! К столу просим! Гости дорогие! Пожалте к столу! Не обессудьте - чем богаты, тем и рады!..
Упрашивать никого не пришлось, хлынули, приступом беря скамьи, потирая руки. Оказывается, как ни длинны столы, а гостей больше, чем нужно. Тесно сдвигались, особенно охотно парни к девкам, смех, советы:
- Прижми-ко Нюрку - сок потечет.
- И так стараюсь.
- Отцепись, банный лист! Василья крикну!
- Твой Василий, глянь, на Дашке сидит, ножки свесил.
Какая-то компания парней развалилась в стороне, развесив по сучьям пиджаки:
- Механизаторы, сюда давай! Дед Исай, ты когда-то прицепщиком был!
- У него теперь своя механизма на четырех ногах.
- Нет уж, браточки, я и здесь ладно угнездился.
Тощая, костистая спина деда Исая - между двух пухлых бабьих спин.
- Тут меня греют.
Во время этой суматохи появились еще два гостя, их заметили только тогда, когда один из них начал выплясывать перед молодыми, целиться из фотоаппарата.
- Кто такие?
Оказывается - область не забыла, из газеты прислали, чтоб описать, сфотографировать, - знай все, как гуляют в колхозе "Богатырь"!
Костя - с растерянно задранным подбородком, потный в черном костюме. Настя - вся белая, горбится от страха, от лютого смущения, кажется вот-вот сползет под стол. И рядом мать, страдающая от беспокойно крутящегося на своем месте Артемия Богдановича. И почетные гости с невнятными, чуть смущенными улыбочками...
У Насти на голове рюшечка, покрывало, заполненное речным воздухом, спадает на плечи. Невестин наряд Насте не очень-то идет, лицо из белого газа - круглое, широкое, с крутыми скулами, как деревянная чаша, и буйная плоть - плечи, груди - слишком решительно выпирает сквозь тонкую ткань. Настя чувствует взгляды, смущается до одеревенения, прячет под стол раздавленные, красные, заскорузлые от работы руки.
Бригадиры за столом и правленческий актив, исполняя волю Артемия Богдановича, шепчут направо и налево:
- Передай-ко, чтоб тут особо не наливались. Как бы при гостях-то какой конфуз не вышел. Особо Егорке Митюхину накажите, он же дурной, когда хлебанет... Вот гости уедут, бражка останется, вечерком возьмем свое...
И всяк, кто бы ни получил такое наставление, понимающе кивал:
- Само собой, раз зазвали - держи марку...
Но сильней всяких уговоров трезвило начало пира.
Первым поднялся со стопкой в руке Артемий Богданович, ему по обязанности положено произнести вступительную речь о том, что колхоз идет в гору - святая правда, давно ли получали триста граммов на трудодень, - что лучших своих людей колхоз умеет ценить, что Настя Сыроегина - прощенья просим за оговорочку, уже Неспанова, - была ничем, а стала всем, что такие, как Настя, - хозяева жизни, что спасибо дорогим гостям, что приехали... Артемий Богданович говорил до тех пор, пока не занемела рука, державшая стопку, и только тогда провозгласил:
- За здоровье молодых!
Поднялся первый секретарь райкома Пухначев, в жизни он был прост, скор на слово, но тут случай особый, быстрота и простота неуместны. Он тоже долго говорил, держа стопку, что растут кадры, что поднимается экономический и культурный уровень, что вот вам наглядный пример - знатная свинарка...
Второй секретарь по пропаганде, Кучин, долго увязывал свадьбу Насти с международным положением, с посягательствами империалистов...
Однако дальше пошло быстрей, так как Тужиков, председатель райпотребсоюза, речей гладко говорить не умел: колупнул международное положение спутался, завязал было речь о светлом будущем - и тут спутался, махнул рукой и рявкнул:
- Горька-а!!
И столы охотно подхватили:
- Го-орь-ка-а!!
Костя, путаясь в невестиной газовой накидке, послушно потянулся к Насте, клюнул носом в щеку.
- Э-що горь-ка-а!!
Снова клюнул.
Тут кончилась организованность, начался разброд, чокались кто с кем хотел:
- Ой, кум, будь здоров!
- Пашка, едрена-матрена! Забыл? Дотянись!
Пробовали говорить речи в честь гостей, но не получилось, хотя за их здоровье охотно пили.
Грянули дружно две сыгравшиеся гармошки, молодежь зашевелилась, полезла танцевать, но танцы сбил шофер Женька Кручинин со своей Глашкой. Женька выскочил и начал выкаблучивать - мелькали начищенные голенища, летали ладони, моталась разлохмаченная голова, с разгона врастал в землю перед Глашкой:
Эх, хвать да похвать
Я в прямом расстройстве!
Надоть бы свинарку сватать
Ту, что попородистей!
Глашка, чернявая, узкобедрая - сама в невесты годна, хотя и двое детей, - каменея в бровях, вихляя плечиками, плыла, потрясая скомканным платочком в руке:
Ой, мил соколок,
Не держу за локоток:
Приживи свинарочке
Свиночек три парочки...
А их, припадая на колено, фотографировал репортер из областной газеты.
- Товарищи! Граждане! Упустили!! - надрывался Артемий Богданович. Товарищи! Выпить забыли!
- Не забыли - пьем!
- За здоровье забыли выпить! За мать Насти! За ту, которая родила нам, которая для нас вырастила...
- Ура-а Анне Егоровне!
- Ур-ра-а!!
Для всех неожиданно вынырнула пригнувшаяся к столу старушка. Фотограф из газеты сломя голову кинулся к ней... Вынырнула и снова канула, снова куролесил Женька, сверкая начищенными голенищами.
До самого вечера было шумно и весело над рекой Курчавкой, но праздник не дорос до того горячего уровня, когда враги нежно мирятся, а друзья ссорятся. Только деда Исая вывели из-за стола - слишком ослаб, - уложили под ближайший куст, сняли тесные ботинки, чтоб не жали. Да председатель райпотребсоюза Тужиков вдруг вспомнил, что он несчастлив в жизни, и пошел было к реке топиться, но и его отговорили вовремя.
Настя была трезва, сидела за столом как связанная, а Костя обнимал за плечи Артемия Богдановича, втолковывая ему:
- Первый человек у нас - она! - и указывал на Настю. - Второй - ты. А третий - я!
Артемий Богданович, красный, маслянистый, довольный всем, ухмылялся:
- Может быть, может быть... Я ведь, сам знаешь, в гору-то не ползу, могу и без номера походить.
- Нет, ты второй человек. Признаю! Она - первая! А третий - я!
На берегу реки вечер кончился, начинался по деревням. Далеко за полночь надрывались гармошки во славу Насти в девичестве Сыроегиной, ныне Неспановой. Далеко за полночь кипел праздник - и враги мирились, и друзья ссорились.
14
Ранним утром бежала сломя голову на свинарник, затапливала печь под котлом и, пока котел закипал, опять сломя голову мчалась домой, чтоб успеть накормить Костю, проводить его на работу.
А дома ее встречал музыкой пущенный на полную силу приемник, и Костя, уставясь в зеркало, гримасничая, брился, и мать словно бы ожила, воевала с ухватами, тащила к столу топленое молоко.
Костя, робкий, нескладный, какой-то ломкий, и Настя рядом с ним чувствовала себя грубой, сильной, с каждым днем все ощутимей материнская ответственность за него, и, когда уходил из дому, почему-то боялась - а не случится ли там на стороне с ним беды, хотя знала: какая беда, занимается, как и занимался, сельсоветовскими делами. Мало-помалу приходила вера, что не случайно к ней потянулся Костя, что без нее ему трудно, а значит - прочно, значит - надолго, не упорхнет.
До сих пор бабью жалостливость тратила на какого-нибудь полудохлого поросенка, больше некуда, кто ее примет, эту неизбывную жалостливость, кому нужна? Сейчас ее принимает, по ночам, косноязыча от удивления, шепчет:
- Жару в тебе, что в печи, право.
И Настя бешено крутилась между домом и свинарником - ни минуты свободной, некогда оглянуться по сторонам. Вот это жизнь! Даже загадай раньше не смогла бы представить лучше.
А давно уже газеты из номера в номер печатали статьи и заметки под общей шапкой: "Навстречу областному совещанию животноводов!" Давно уже в колхозной конторе подбивали итоги: за такой-то квартал надоено, выращено, продано... И где-то в незнакомом Насте Густоборовском районе жила соперница, тоже свинарка, тоже знатная, знатнее Насти, потому что гремела по области давно, потому что и теперь приплод у нее больше, потому что в свое время была награждена орденом, - Ольга Карпова! С полгода назад Настя и думать не думала с ней сравняться - высока, рукой не достанешь. А теперь Артемий Богданович сказал без обиняков: "Вызывай ее на соревнование, не робей, воробей!" Помог составить Насте письмо.
И, как всегда, Артемий Богданович не остановился на полдороге: "Мало сделать похвальное дело - надо добиться, чтоб за него похвалили..." И он добился, что Настино письмо напечатали сразу в трех газетах: у себя в Загарье, в незнакомом Густоборье и в области.
- И наши утки по верхам летают. - Артемий Богданович потирал руки.
Он поднимал Настю, а сам-то говорил: "Умный в гору не пойдет..." И Настя смутно понимала - хитер, удобно для него посылать в гору кого-то другого, попробуй только попрекнуть: с молоком недовыполнил, с зерном заминка - ан нет, обождите, мы другим славны, все разом не охватишь. Под горой сиди, а на горе-то свой флажок поставь, без этого никак нельзя.
Этот человек все сделал для Насти - вознес, прославил, даже мужа нашел. Должна бы отцом родным величать, благодетелем, но почему-то боялась Артемия Богдановича. Как ни растет вверх Настя, а над ним не вырастет, попробуй только поперек пойти - мягонько эдак ссадит, и славу сдует, и знатность слетит... Ох, Артемий Богданович, Артемий Богданович, благодетель!
Тем свирепей Настя орудовала на свинарнике. Что она без него? Простая баба, каких много. Сорвись, Костя потерпит, потерпит, да и возьмется за шапку. Он-то с образованием - книжки читает, статьи пишет, политические моменты в докладах освещает...
Прошел летний опорос, он был куда обильнее весеннего. Рябина родила одиннадцать поросят, даже неприметная раньше Канитель удивила - девятерых, все крепкие, здоровые, любо-дорого глядеть. Тут-то бы и снять грех с души, покрыть старые прорехи, но уж время очень неудачное - перед совещанием-то животноводов, когда пришлось вызвать на соревнование знатную Ольгу Карпову. У всех свинарок - удача, у тебя одной провал, на белом черное сразу заметят, каждый пальцем ткнет, позлорадствует - эге, мол, оплошечка у знатной. Нет уж, назвалась груздем - полезай в кузов. У Насти до областного рекорда не хватало несколько голов. Всего несколько, чтоб перешагнуть Ольгу Карпову. Все ждут этого, пуще всех ждет Артемий Богданович. Всего несколько, чтоб "знамя колхоза" стало "знаменем" всей области. И эти головы выросли. Опасно, с огнем, Настя, играешь.
По первой зорьке, заспанная, едва успевшая ополоснуть лицо, мчалась к свинарнику. Со свинарника - иноходью домой. Дома включенный приемник играл бодрые утренние марши. Костя-аккуратист брился за столом, перебросив через плечо чистое полотенце.
С огнем играешь, - тревожило. "Навстречу совещанию!" - газетные заголовки. На это совещание Настю собираются проводить с почетом - значит, она кому-то должна сдать с рук на руки свой свинарник со всей живностью. С рук на руки той же Павле, и тут - мало ли что может случиться?
Павла была всего на год старше Насти, крупнокостная, плоскогрудая, из тех, кого называют неладно скроена, да крепко сшита, лицо грубое, голос с сипотцой, замужем не столь давно, а успела обложиться детишками. В свое время ее сватали в свинарки - отказалась. Работа хлопотная, с утра до вечера торчи на ферме, порой и ночами нет покою, забудь дом, а заработаешь или нет - это еще бабка надвое гадала. А за мужней спиной Павлу нужда не особо подпирала.
Она одно время считала себя удачливей Насти - без отца выросла, мать больна, суженый да гаданый на стороне где-то застрял, как не пожалеть. И жалела, и за Кешку сватала. Но теперь-то жалеть нет причин, теперь сама Павла возле Насти крохи подбирает. Настю-то частенько в район вызывают, иногда целыми днями приходится сидеть по совещаниям, нельзя свиней без присмотру оставлять. Павле за случайный догляд приплачивают, но, конечно, не густо, обнов с этого не нашьешь и ребятишек не накормишь, работай в поле, как все.
Одно дело оставить на Павлу свинарник на день, на вечер, другое - на неделю, на две. За неделю она так освоится, так приглядится, что откроет под крышей-то не одни живые души живут, но и мертвые. А уж коль откроет, в секрете держать не станет, не-ет, Павла - не святая, не утерпит ковырнуть знатную соседушку.
Пришел с работы Костя, жесткий ежик торчит внушительно, на лице выражение со строжинкой: или только что председательствовал на собрании и еще не остыл, или принес какие-то новости - портрет Насти в газете напечатали, правление премию выделить собирается...
- Командируют тебя.
- Куда?
- Хватит сидеть на месте, такой человек должен делиться с другими опытом.
- Значит, уезжать?
- А ты хочешь быть в командировке да дома на печке лежать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11