Он широкоплечий, с хорошо развитыми бицепсами, тонкой талией. Кожа у него плотная, совсем без жира. Недаром он так свободно ложится спиной на доску, сплошь усаженную гвоздями. Эти острые гвозди густо вылезают из доски — кажется, что все они вопьются Иосифу Оржеховскому в кожу. Но ничего. Спокойно, скрестив на груди руки, он лежит на этих гвоздях, словно на перине. Звучит военный вальс «Душа полка».Когда, легко соскочив на ковер, Оржеховский поворачивается к публике спиной, на его коже всюду заметны маленькие точечки, но крови не видно. Вот кожа! Как у кабана.Оржеховский свободно бегает по этой же длинной доске босыми ногами, он укладывается на скамейку и подсовывает себе под голову, под лопатки, под ноги остриями вверх три казацкие шашки, он заколачивает голой ладонью в скамейку длинные гвозди — пять гвоздей подряд! Он гнет на груди толстый прут железа, он разрывает крепкую цепь, тут же, на сцене, он разбивает две бутылки, толчет их в медной ступке, высыпает затем осколки стекла в фанерный ящик из-под спичек и становится туда ногами. В ящик, ногами на стекло!И все ему сходит благополучно!Перерыв…Выйти? Не стоит! Еще займут места, и тогда придется смотреть оттуда, с «Камчатки». Я с Галей остаюсь в зале. Только Петька, положив на свое место шапку, бежит за семечками.Придерживая Петькину шапку рукой, чтобы не украли, я разглядываю публику. Там, на сцене, за плотным занавесом громко смеялись, топали ногами борцы. Мне было все еще досадно, что этот жирный Али Бурхан положил такого ловкого спортсмена. В зале было душно. С улицы в открытые окна доносился сладкий запах цветов акации. Эти цветущие акации стояли на тротуаре рядом с клубом, их белые ветви были хорошо видны в сумраке наступающего вечера.— Интересно, кто ж из публики, какой дурной пойдет с тем богатырем бороться? — спросила Галя, обмахиваясь платочком.— Кто-нибудь пойдет. Может быть, твой Котька пойдет.— Кто тебе сказал, что он мой? Чего ты прицепился?— Ты же страдаешь по Котьке. Что, я не знаю?— Ничего не страдаю… Нужен…— Тише! — оборвал я Галю.Рядом, на улице, громко запели «Интернационал».— Кто это? — спросила Галя.— Держи места! — приказал я и бросился к открытому окну.Высунувшись, я увидел, что верхний этаж типографии освещен. Типография стояла рядом с кафедральным костелом. Черный шпиль минарета и мадонна, стоящая на полумесяце, выделялись на светлом еще небе. В освещенных окнах типографии я заметил людей. Они стояли и пели.— То в ячейке печатников, — объяснил я, возвращаясь. — Наверное, у них кончилось комсомольское собрание.Да, я угадал правильно. Только затихли последние слова «Интернационала», они запели «Молодую гвардию». Вперед, заре навстречу,Товарищи в борьбе!Штыками и картечьюПроложим путь себе. Смелей вперед и тверже шагИ выше юношеский стяг.Мы — молодая гвардияРабочих и крестьян! - очень ясно доносилось оттуда, из типографии.И мне сразу сделалось очень тоскливо здесь, в этом душном, шумном зале, среди незнакомой публики. Там, в соседнем доме, дружно пели комсомольцы — наверное, они решали там важные дела. Может быть, они уславливались, как лучше ловить бандитов; может быть, они принимали кого-нибудь в комсомол? Стало тяжело, что я не с ними. И даже то, что рядом со мной сидела Галя, не могло отогнать тоски, нахлынувшей внезапно вместе с громкой этой песней. Я вспомнил, как тяжело жилось мне в эти дни, вспомнил все свои огорчения, и стало еще больнее, и ничто, казалось, уже не поможет моему горю.Но тут я услышал знакомый голос Маремухи.— Семечек нема, а есть только монпансье. Бери, Галя, это кисленькие! — сказал Петька.На клочке газетной бумаги Маремуха держал штук восемь конфеток. Они были разных цветов и слиплись.— Бери, Галя, ну! — твердо сказал Петька.Галя осторожно, двумя пальцами взяла липкую конфетку и захрустела ею. И мне тоже захотелось попробовать сладкого. Я отодрал сразу две конфеты и отправил их, не разъединяя, в рот.Так, хрустя кисленькими конфетами, мы дождались открытия занавеса.— Победитель чемпиона мира, Черной Маски, известный волжский богатырь, мастер стального зажима, никем не победимый Зот Жегулев! — выкрикнул распорядитель и сразу же отбежал в сторону. Он прижался к стене и стал смотреть в глубь сцены так, словно оттуда должен был выскочить не борец, а самый настоящий зверь.Я думал, что волжский богатырь будет фасонить больше всех и выйдет на сцену не скоро, но Зот Жегулев появился сразу, как только оркестр заиграл марш. Он вышел, и мне сперва показалось, что к нам плывет одно туловище безногого человека. А показалось так потому, что Зот Жегулев был в черном трико до пояса. Это плотное, шерстяное трико туго обтягивало его длинные, худощавые ноги в легоньких черных ботинках без каблуков. Очень недоброе, злое было лицо у этого человека: все в шрамах, морщинах, смуглое и сухое, с большими зализами на лбу, редкие черные волосы и нос тонкий, острый, словно клюв хищной птицы. Когда Зот Жегулев, подойдя к рампе и кланяясь, улыбнулся, я увидел белые и крупные его зубы. Я сразу невзлюбил этого человека. Я почувствовал, что Зот Жегулев улыбается нарочно, из-за денег.Поклонившись, волжский богатырь отошел на середину сцены и остановился там, сложив на груди руки и выставив вперед правую ногу.Распорядитель объявил:— Итак, уважаемые граждане, мастер стального зажима волжский богатырь Зот Жегулев принимает вызов любого из вас и будет бороться до полной победы, если вы того пожелаете! Зот Васильевич, прошу подтвердить согласие.Волжский богатырь молча поклонился.В зале стало тихо.Зот Жегулев, прищурившись и сжав узкие губы, глядел прямо на публику.— Ну так что ж, граждане? — спросил старичок распорядитель. — Угодно кому-нибудь попробовать свои силы в схватке с уважаемым Зотом Васильевичем?В зале по-прежнему молчали, только позади кто-то хихикнул.Так же, скрестив руки, стоял, выжидая, Зот Жегулев. Рядом со мной тяжело дышал Петька Маремуха. Вот бы ему, коротышке, выйти попробовать побороть этого длинного богатыря.— По-видимому, желающих нет и не будет? — хитро улыбаясь и подмигивая волжскому богатырю, сказал распорядитель. — Тогда…— Подожди, не торопись! — послышалось сзади.Все обернулись. В проходе стоял Жора Козакевич.— Простите, — спросил распорядитель, — вы что-то сказали?— Я буду бороться! — твердо выкрикнул Жора.— Простите, а спортивный костюм у вас есть?— Как-нибудь! — крикнул Жора и, не сходя с места, стал стягивать рубашку.Только он стащил ее, мы увидели широкую загорелую его грудь, очень сильные его руки.— Барышни, прошу не смотреть! — крикнул Козакевич и, согнувшись, ловко сбросил штаны, оставшись в одних трусах и тяжелых ботинках.— Костик, дай-ка твои тапочки! — попросил он, протягивая в ряды рубаху и штаны.Ему сразу же подали взамен белые, на лосевой подошве, тапочки. Козакевич разулся, надел тапочки, попробовал, хороши ли они, и, увидев, что хороши, приглаживая пальцами взъерошенные волосы, прошел мимо нас к сцене.Вытянув шею, старичок в толстовке силился разглядеть его.Когда Жора подошел к подмосткам, распорядитель спросил:— Гражданин, а вы знаете правила французской борьбы?— Как-нибудь! — ответил Жора и, задрав ногу, вскочил на сцену.Жмурясь от внезапно нахлынувшего на него света, он стал возле рампы спиной к волжскому богатырю и, улыбаясь, хлопнул себя ладонью по груди. В зале засмеялись. Тогда Жора повернулся к Жегулеву и вытянул руки, чтобы бороться.— Погодите, молодой человек, — остановил Жору распорядитель. — Еще успеете. Скажите вашу фамилию.— Козакевич, Георгий Павлович! — весело тряхнув головой, ответил Жора.Из зала закричали:— Жора, а ты пил боржом?— Жора, завещание напиши, Жора! — крикнул мой сосед, толстый усатый кузнец Приходько.— Ничего, как-нибудь! — сложив лодочкой ладони, прокричал в публику Козакевич.Зот Жегулев тем временем поправил свой широкий резиновый пояс и, взяв со стола кусочек мела, стал медленно натирать им ладони.— Скажите вашу профессию, гражданин Козакевич, — осторожно попросил старичок.— Металлист! — гордо ответил Козакевич.— Жора, адрес оставь, — не унимался какой-то крикун в задних рядах.Старичок распорядитель пошептался с волжским богатырем и объявил:— Итак, мы продолжаем: следующая пара: волжский богатырь, мастер стального зажима, непобедимый Зот Жегулев и любитель французской борьбы металлист Георгий Павлович Козакевич! Музыку, прошу!Дрогнули сияющие трубы в руках у пожарников.Борцы шагнули друг к другу. Жегулев пригнулся.Он протягивает навстречу Жоре длинные руки — видно, хочет выведать, каков Жора на простом захвате. Но Жора, не дожидаясь, хватает Жегулева прямым поясом и поднимает его вверх. Черные ноги богатыря уже в воздухе, он болтает ими, готовый ко всему.Тряхни его как следует, стукни ногами об пол!Жегулев ловко выбрасывает вперед обе свои руки, одной из них он упирается в шею Козакевича, отталкивается. Жора покраснел, но не отпускает богатыря. Жегулев жмет его сильнее. Тогда Жора круто поворачивается и пробует стать на колено, но Жегулев, громко крякнув, вырывается… Бросились снова друг другу навстречу.Жора неловко повернулся, и Жегулев сразу захватил его руку под мышку. Жмет. Крепко жмет! Слышно, как хрустят кости. Вот он, стальной зажим!Пропал Жора, недаром он такой красный. Поворот.— Здорово!Жора выскользнул и сразу поднял Жегулева на бедро. Богатырь пробует высвободиться, хочет опоясать Жору, но тот широк и ловок.Козакевич быстро подхватывает Жегулева, потом с размаху опускается на колено и швыряет его на спину.Богатырь успел вывернуться.Он падает на бок. Оба они возятся на ковре, богатырь кряхтит, силится вырваться. Но Жора крепко держит его обеими руками, а потом приказывает стать в партер.И вот этот черный длинноногий борец покорно переползает на карачках на середину сцены и устраивается там на ковре; его недобрые глаза блестят, на локте краснеет ссадина.— Жора, дай «макароны»! — закричал Приходько.Жора не слышит. Он нежно похлопывает богатыря по спине — видно, не знает, каким приемом схватить его.— Бери двойным, Жора! — заорали с «Камчатки».Козакевич услышал.Он пробует схватить Жегулева двойным нельсоном, но тот быстро прижимает обе руки к туловищу, — двойной не получился. Тогда Козакевич ловко и словно невзначай хватает Жегулева обеими руками за плечо, рвет его на себя. Богатырь хотел вскочить, но поскользнулся, — он лежит на боку, Жора наваливается изо всей силы. Еще немного, и Жегулев будет придавлен спиной к полу. Слышно, как тяжело кряхтит он, сопротивляясь, быстрые его ноги елозят по ковру, он пробует задержаться ими.Ну еще, еще!— Жми его сильней!В зале зашумели.Все вскакивают. Стучат скамейки.— Давай, давай, Жора! Прибавь давления! — кричит усатый Приходько.— Жора, ты же пил боржом! Не подкачай! — крикнули сзади.Даже музыканты, побросав свои трубы, столпились у рампы.Козакевич жмет богатыря широкой грудью, одна его тапочка отлетела под судейский столик, он упирается в Жегулева левым плечом, давит его изо всей силы вниз, вот-вот щека Козакевича коснется острого богатырского носа, — как бы этот Жегулев со злости не откусил нашему Жоре ухо. Остается еще капелька до полной победы, как вдруг Козакевич круто вскакивает и, задыхаясь, кричит в зал:— Это жульничество! Он меня мажет!А Жегулев тем временем вскочил и налетает на Козакевича сзади — видно, не хочет, чтобы тот его выдавал.Жегулев хватает Козакевича двойным нельсоном, давит ему на шею, — это очень опасный прием, но Козакевич рассердился не на шутку. Собрав последние силы, он нагибается, падает на колено и перебрасывает богатыря через себя.Падая на спину, Жегулев ударяет ногой по жестяной рампе. Точно ведро бросили! Рампа погнулась.Жора бросается к богатырю и, схватив его за плечи, оттаскивает на середину ковра и с ходу — на обе лопатки.Полагутин зазвонил.Жегулев опомнился. Он хочет вырваться, он вертится на ковре так, словно это не ковер, а раскаленная плита. Теперь он страшен, очень страшен, этот никем не победимый и побежденный Козакевичем богатырь, но ему не вырваться. Жора навалился на него и не пускает ни в какую.— Хватит! Хватит! — кричит на ухо Жоре Полагутин.К борющимся подбегает Котька Григоренко, трогает Жору за локоть. Козакевич бьет локтем назад, Котьке по колену.— Правильно! Не лезь!Котька отскочил.Полагутин смеется. Широко расставив ноги в красных бархатных брюках, он подносит звоночек к самому Жориному уху. Козакевич, сообразив наконец, что победил, вскакивает и подбегает к рампе.— Граждане! Граждане! — силится перекричать он шум и аплодисменты.Жора потерял и вторую тапочку, он стоит теперь на сцене в одних серых носках, волосы его слиплись на лбу, нос блестит, щеки мокрые, на потной груди очень хорошо заметна татуировка: русалка с длинным рыбьим хвостом и серп и молот.— Та тихше, нехай скаже! — обернувшись к публике, басом кричит усатый Приходько.Когда шум затихает, Жора Козакевич, тяжело дыша и не глядя даже на Жегулева, выкрикивает:— Я с этим бугаем борюсь… а он… дам тебе, говорит, десятку, только поддайся… Слышите?— То жулик, а не мастер! — кричит в ответ Приходько.— Он врет!.. Врет!.. — порываясь подойти к Жоре, кричит со стороны сцены Жегулев.Полагутин его не пускает.Старичок распорядитель дрожащими руками распутывает веревку занавеса.— Ну, давай тогда еще бороться. Посмотрим, кто кого! — кричит богатырь.Жора Козакевич тяжело прыгает в зал.Уже снизу он отвечает Жегулеву:— Хватит. В Одессе, на Молдаванке, поищи себе партнеров, а я с такими жуликами больше не борюсь…— Жора, тапочки! — через весь зал кричит приятель Козакевича.Услышав этот крик, Котька Григоренко подбирает белые тапочки и протягивает их Козакевичу.Зажимая их под мышкой, взволнованный Жора в одних носках быстро шагает в глубь зала. И не успевает он подойти туда, крашенный масляными красками тяжелый холщовый занавес, раскручиваясь, падает вниз и закрывает сцену, судей и злого, побежденного волжского богатыря, мастера стального зажима Зота Жегулева.
Мы вышли не сразу. Мне казалось, что скандал на этом не закончился, и я предложил подождать немного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28