https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Nautico/
Отдельных анонимных колодников охраняли специально присланные для этой цели команды. Из камер их никогда не выпускали. Кельи особо опасных секретных преступников не только запирали на замок, но еще запечатывали снаружи специальными печатями. Назначенный для охраны арестантов офицер был снабжен такой инструкцией: «Когда он, колодник, посажен будет в тюрьму, тогда к нему приставить караул, и всегда бы с ружьями было по два человека на часах: один от гвардии, а другой из гарнизонных. Двери б были за замком и за твоей печатью, а у тюрьмы окошко было б малое, где пищу подавать; да и самому тебе в тюрьму к нему не ходить, нежели других кого допускать, и его, колодника, в церковь не допускать. А когда он, колодник, заболеет и будет весьма близок к смерти, то по исповеди приобщить его св. тайн в тюрьме, где он содержится, и для того двери отпереть и распечатать, а по причащении оные двери запереть тебе своею печатью и приказать хранить накрепко…».
Как правило, ссылали в Соловецкий монастырь людей бессрочно. Грамоты XVIII века пестрят выражениями: «послать до кончины живота его никуда неисходно», «навечно», «впредь до исправления». Этим объясняется продолжительность пребывания узников в остроге Соловецкого монастыря. Многие маялись в казематах по 15-25-40 лет и больше. Матрос Никифор Куницын находился в монастыре 22 года, Петр Кальнишевский просидел в одиночной камере 25 лет, Михаил Ратицов — 30 лет, слепой крестьянин Василий Думнов — свыше 30 лет.
Кроме лиц, направляемых в монастырь под караул, то есть в тюрьму, на остров присылали людей под начало «для строгого смирения». Эта форма ссылки была более мягкой. Подначальные жили вместе с монастырским населением и обязаны были работать на «святую обитель». К каждому подначальному приставляли инока. Он «исправлял пороки» подопечного и следил, чтобы тот не ушел из монастыря.
Обычно под начало, как и под караул, присылали пожизненно. В указах XVIII века встречаются выражения: «быть ему в вечных трудах до смерти его неисходно», «вечно быть ему в тягчайших трудах», «навсегда в тягчайшие труды скованным». Иногда в самом определении указывали, на какую работу направить провинившегося. Серапиона Магницкого, например, за его «беспокойный нрав» предлагалось содержать «в поваренных и хлебопекарных трудах неисходно». Архимандрит, бесконтрольно командовавший ссыльными, сам назначал вид работы в том случае, когда в грамотах не было на этот счет указаний.
В редких случаях срок ссылки «в черные труды» оговаривался определенно. В 1730 году «за произношение непристойных и предерзостных слов в Тамбове на торгу» в Соловки доставили попа Венедикта с повелением держать его «в тягчайших монастырских трудах скованным три года под крепким присмотром». В 1757 году «за предерзостные вины» прибыл в монастырь в труды на пять лет сержант Московского полка Алексей Советов. Можно привести еще несколько подобных фактов. На определенный срок или с пометкой «впредь до исправления» присылались на Соловки по просьбе родителей их непутевые сыновья, нарушавшие нравственность, предававшиеся пьянству, блуду. Так, например, в 1762 году, по просьбе отца, в монастырь поступил в труды до исправления купеческий сынок Петр Опащиков «за непотребные и противомерзкие его поступки». Для подобных Опащикову папенькиных и маменькиных сынков Соловецкий монастырь был исправительным домом и своеобразной лечебницей. После истечения положенного срока или исправления присланные на время в труды получали свободу и могли покинуть остров.
Если бы присланные «в черноработные монастырские труды» стали чинить непослушание и своевольство, то рекомендовалось смирять их «по монастырскому обыкновению нещадно» (подчеркнуто нами. — Г. Ф.). В монастыре смиряли только нещадно: за малейшее неповиновение пороли плетьми, сажали на цепь, заковывали в кандалы, бросали в погреб. Так, против имени упоминавшегося ранее Серапиона Магницкого в полугодовой ведомости на поле справа рукою монаха сделана пометка: «За происходящие от него беспокойства временно содержится в тюрьме, а иногда в монастырских трудах». Многие подначальные, подобно Магницкому, по воле архимандрита познакомились с крепостными казематами.
Условия содержания присланных в монастырь под караул (кроме особо секретных) и под присмотр в значительной степени определялись двумя обстоятельствами. Во-первых, классовой принадлежностью ссыльного. Богатые и знатные люди могли откупаться от работ, привозили с собою перины, подушки и могли пользоваться ими, имели в услужении крепостных (В. Долгорукий, А. Жуков, П. Салтыков). Во-вторых, строгость режима зависела от настоятеля монастыря, который был «первейшей властью» на острове, полным и неограниченным хозяином с комендантскими правами. Синод предписывал архимандриту поступать с арестантами «по точной силе тех указов», по которым они присланы, но грамоты применять по своему разумению, исходя из конкретной обстановки.
Некоторые авторы утверждают, что ссыльным жилось лучше при гуманных настоятелях. Но беда вся в том, что «добрых» тюремщиков как раз не было. Жестокостью по отношению к ссыльным отличались все соловецкие игумены. Они добровольно и ревностно исполняли обязанности жандармов. По распоряжению архимандритов, за незначительное нарушение тюремных порядков ссыльных «морили гладом», перемещали из казематов в погреба, избивали и калечили. Замеченных в послаблении арестантам и в нарушении инструкций о их содержании также строго наказывали. Известен случай, когда городничий монах (важное лицо в иерархической лестнице соловецкой братии) Сосипатр Круглый был в смирении на цепи двое суток за то, что по своей инициативе увеличил окно в тюрьме одного заключенного путем «отнятия доски».
В монастыре было свое «лобное место», на котором палач в монашеской рясе истязал арестантов, подначальных, работных людей и даже провинившихся иноков. «Обитель мира, любви и прощения» часто оглашалась стонами и воплями наказуемых. На площади, где истязали людей, много было «истрепано плетей, изломано батогов и березовых прутьев; много изуродовано человеческих спин, изорвано у несчастных жертв кожи и мяса! А сколько пролито слез и крови!».
Остается сожалеть, что никто из ссыльных XVIII века не оставил нам подробного описания своих страданий. Причина этого понятна. Если арестант был грамотный, то инструкция всегда и неизменно требовала изъять у него «перо, чернила, бумагу, карандаш, бересту, камень красный и прочее, к письму способное». Караульные обязаны были следить, чтобы никто из посторонних не поднес арестанту письменные принадлежности и чтобы ссыльный «никаких писем ни к кому не писал».
Из нескольких сотен просмотренных нами в архивах арестантских дел переписка обнаружена в XVIII веке только в двух: в деле Гавриила Спичинского и Матвея Непеина. В последнем есть подлинник письма сына арестанта Родиона на Соловки, явившегося ответом на письмо отца. Об этом можно судить по такой фразе: «Благодарствуем, милостивый государь мой батюшка, за твое родительское к нам чрез письменное известие благословение…». Как выяснилось на допросах, колодник М. Непеин вел переписку с семьей при посредстве одного соловьянина, часто съезжавшего на берег. Но это — исключительный случай.
При обнаружении у кого-нибудь из ссыльных «зловредных тетрадишек» или писем виновного наказывали, а записки уничтожали. Неугомонные люди, которые «болтали лишнее» и устно жаловались на свою судьбу, получали в рот кляп.
И все же от XVIII века до нас дошло несколько лаконичных письменных свидетельств тяжести монастырской каторги. Приведем их в хронологической последовательности.
Первое по времени описание ужасов монастырской неволи принадлежит секретарю Белгородской провинции Максиму Пархомову. Сосланный при Елизавете в монастырь под начало, а не под караул, Пархомов писал, что он с великой радостью готов пойти на каторгу в Петербург, чем быть «в сем крайсветном, заморском, темном и студеном, прегорьком и прескорбном месте».
Высланный на поселение среди братии разжалованный архимандрит одного из монастырей Г. Спичинский через год после прибытия на остров писал архангельскому епископу, что он измучен «здешним по несродству зловредным воздухом, перемят разными здешними ж ознобами во всех костях, через которые повреждения не только в тяжелой работе быть, но и легкого послушания нести не могу; равномерно и в церкви долговременного стояния чрез неукротимую в ногах ломь терпеть силы не имею».
Можно представить себе положение заживо погребенных в казематах арестантов, если такова судьба подначальных — Пархомов просил, как милостыни, каторги, а Спичинский за год потерял силы и здоровье.
В первые годы XIX века ужасы одиночного заключения в соловецких казематах довелось испытать известному в XVIII веке составителю пророческих книг монаху Авелю. В своей автобиографии прорицатель сообщал, что за одиннадцать лет (без двух месяцев) тюремной жизни он «десять раз был под смертью, сто раз приходил в отчаяние, тысячу раз находился в непрестанных подвигах, а прочих искусов было отцу Авелю число многочисленное и число бесчисленное». Из этого же источника мы узнаем, что архимандрит Иларион хотел вовсе «сжить со света» Авеля, но если этого не удалось сделать с пророком, то на других узниках «эксперимент» удался. Архимандрит-убийца «уморил невинно двух колодников, посадил их и запер в смертельную тюрьму, в которой не только человеку жить нельзя, но и всякому животному невмесно: первое — в той тюрьме темнота и теснота паче меры, второе — голод и холод… стужа выше естества; третье — дым и угар и сим подобное… и от солдат истязание и ругание…» Так в «душегубках» средневековой соловецкой тюрьмы истребляли всех тех, кто по номенклатуре XVIII века считался «вором» или «еретиком».
Во второй главе рассказывается о судьбе пяти самых известных соловецких колодников XVIII века. Большинство из них были секретными узниками. «Арестантские биографии» составлены на основании документальных данных столичных и областного Архангельского архивов.
Глава вторая
ПОЛИТИЧЕСКИЕ УЗНИКИ XVIII ВЕКА
Петр Андреевич Толстой
В ряду некогда великих и сильных мира сего, страдальчески закончивших свою жизнь в тюремных казематах Соловков, далеко не последнее место занимает Петр Андреевич Толстой.
Любимец и наперсник Петра Великого, его ближайший и деятельный сотрудник, первый постоянный русский резидент в Турции, сенатор с чином тайного советника, лейб-гвардии капитан, с 1717 года президент коммерц-коллегии, а с момента образования Тайной канцелярии ее бессменный управляющий, тот самый Толстой, который оказал Петру важную услугу — вывез из Неаполя царевича Алексея, вел следствие по его делу и вместе с другими сановниками империи подписал наследнику смертный приговор, за что был осыпан милостями, получил редкий тогда орден Андрея Первозванного, а позднее и графский титул, — этот государственный чиновник высшего ранга на склоне лет был лишен власти, славы, богатства, отвергнут обществом и отправлен в рубище арестанта в край, куда ворон костей не заносил.
До своего внезапного и глубокого падения П. Толстой как начальник карательного органа крепостнического государства сам визировал бумаги, по которым людей калечили, ссылали в Соловки и в другие отдаленные места. Нам известно, что в декабре 1722 года по указу царя из Тайной канцелярии за подписью П. Толстого был направлен в Соловецкий монастырь князь Ефим Мещерский «за показанные от него противности благочестию». Характер «противных благочестию» дел, совершенных Мещерским, состоял в том, что он созывал к себе в дом народ и устраивал богомолье не по установленным церковным канонам: начинал службу ударом в стеклянный колокол, который висел у него в горнице, затем кропил водою приходящих, раздавал им хлеб. За эти вольности и новаторство в вопросах веры велено было Е. Мещерского содержать до кончины жизни его «в крепкой тюрьме» и под караулом, чтоб он ни с кем о вере никогда никаких разговоров не имел, лишен был возможности размножать «вымышленную свою прелесть» и совершать «противные благочестию дерзости», но «пребывал бы в покаянии и питаем бы был хлебом слезным…»
Не прошло после этого полных пяти лет, как фортуна изменила Толстому, и вчерашний царедворец вместе с сыном Иваном разделил судьбу Мещерского, превратился в беспомощного и жалкого, убитого горем узника.
6 мая 1727 года архангельскому губернатору Измайлову был направлен «высочайший указ» такого содержания: «Велено Петра Толстого за многие его вины, лиша всех чинов и чести, послать в ссылку в Соловецкий монастырь, и с ним сына его Ивана. И вам, генерал-майору и губернатору, оного Толстого и сына его у посланного гвардии капитан-лейтенанта Лаврова, приняв, послать на судах в Соловецкий монастырь и для караула отправить тамошнего гарнизона обер-офицера, придав ему одного капрала и рядовых двенадцать человек, и велеть им в том монастыре отвесть келью, и содержать его, Толстого, с сыном под крепким караулом, писем писать не давать и никого к ним не допускать, и тайно говорить не велеть, токмо до церкви пускать за караулом же, и довольствовать братскою пищею, и тем посланным за ними офицеру, капралу и рядовым быть бессменно».
12 июня 1727 года Толстых доставили в Архангельск. На следующий день графов отправили на острова, а 18 июня водворили в келью «в добром состоянии».
Причина ссылки П. Толстого и последующего бесцеремонного с ним обращения довольно прозрачно пояснена в манифесте Петра II от 27 мая 1727 года. Манифест оповещал россиян, что в стране «открылись такие мятежники», которые, несмотря на закон Петра I о престолонаследии и духовное завещание Екатерины I, в последние дни жизни императрицы-вдовы, предчувствуя ее близкую кончину, стали вымышлять «злые способы», как бы лишить престола Петра II и выбрать императора «по своей воле». Кучка «изменников и клятвопреступников», оказывается, настойчиво отклоняла сватовство наследника на принцессе Меньшиковой и хотела отправить внука-преобразователя «в чужие края».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Как правило, ссылали в Соловецкий монастырь людей бессрочно. Грамоты XVIII века пестрят выражениями: «послать до кончины живота его никуда неисходно», «навечно», «впредь до исправления». Этим объясняется продолжительность пребывания узников в остроге Соловецкого монастыря. Многие маялись в казематах по 15-25-40 лет и больше. Матрос Никифор Куницын находился в монастыре 22 года, Петр Кальнишевский просидел в одиночной камере 25 лет, Михаил Ратицов — 30 лет, слепой крестьянин Василий Думнов — свыше 30 лет.
Кроме лиц, направляемых в монастырь под караул, то есть в тюрьму, на остров присылали людей под начало «для строгого смирения». Эта форма ссылки была более мягкой. Подначальные жили вместе с монастырским населением и обязаны были работать на «святую обитель». К каждому подначальному приставляли инока. Он «исправлял пороки» подопечного и следил, чтобы тот не ушел из монастыря.
Обычно под начало, как и под караул, присылали пожизненно. В указах XVIII века встречаются выражения: «быть ему в вечных трудах до смерти его неисходно», «вечно быть ему в тягчайших трудах», «навсегда в тягчайшие труды скованным». Иногда в самом определении указывали, на какую работу направить провинившегося. Серапиона Магницкого, например, за его «беспокойный нрав» предлагалось содержать «в поваренных и хлебопекарных трудах неисходно». Архимандрит, бесконтрольно командовавший ссыльными, сам назначал вид работы в том случае, когда в грамотах не было на этот счет указаний.
В редких случаях срок ссылки «в черные труды» оговаривался определенно. В 1730 году «за произношение непристойных и предерзостных слов в Тамбове на торгу» в Соловки доставили попа Венедикта с повелением держать его «в тягчайших монастырских трудах скованным три года под крепким присмотром». В 1757 году «за предерзостные вины» прибыл в монастырь в труды на пять лет сержант Московского полка Алексей Советов. Можно привести еще несколько подобных фактов. На определенный срок или с пометкой «впредь до исправления» присылались на Соловки по просьбе родителей их непутевые сыновья, нарушавшие нравственность, предававшиеся пьянству, блуду. Так, например, в 1762 году, по просьбе отца, в монастырь поступил в труды до исправления купеческий сынок Петр Опащиков «за непотребные и противомерзкие его поступки». Для подобных Опащикову папенькиных и маменькиных сынков Соловецкий монастырь был исправительным домом и своеобразной лечебницей. После истечения положенного срока или исправления присланные на время в труды получали свободу и могли покинуть остров.
Если бы присланные «в черноработные монастырские труды» стали чинить непослушание и своевольство, то рекомендовалось смирять их «по монастырскому обыкновению нещадно» (подчеркнуто нами. — Г. Ф.). В монастыре смиряли только нещадно: за малейшее неповиновение пороли плетьми, сажали на цепь, заковывали в кандалы, бросали в погреб. Так, против имени упоминавшегося ранее Серапиона Магницкого в полугодовой ведомости на поле справа рукою монаха сделана пометка: «За происходящие от него беспокойства временно содержится в тюрьме, а иногда в монастырских трудах». Многие подначальные, подобно Магницкому, по воле архимандрита познакомились с крепостными казематами.
Условия содержания присланных в монастырь под караул (кроме особо секретных) и под присмотр в значительной степени определялись двумя обстоятельствами. Во-первых, классовой принадлежностью ссыльного. Богатые и знатные люди могли откупаться от работ, привозили с собою перины, подушки и могли пользоваться ими, имели в услужении крепостных (В. Долгорукий, А. Жуков, П. Салтыков). Во-вторых, строгость режима зависела от настоятеля монастыря, который был «первейшей властью» на острове, полным и неограниченным хозяином с комендантскими правами. Синод предписывал архимандриту поступать с арестантами «по точной силе тех указов», по которым они присланы, но грамоты применять по своему разумению, исходя из конкретной обстановки.
Некоторые авторы утверждают, что ссыльным жилось лучше при гуманных настоятелях. Но беда вся в том, что «добрых» тюремщиков как раз не было. Жестокостью по отношению к ссыльным отличались все соловецкие игумены. Они добровольно и ревностно исполняли обязанности жандармов. По распоряжению архимандритов, за незначительное нарушение тюремных порядков ссыльных «морили гладом», перемещали из казематов в погреба, избивали и калечили. Замеченных в послаблении арестантам и в нарушении инструкций о их содержании также строго наказывали. Известен случай, когда городничий монах (важное лицо в иерархической лестнице соловецкой братии) Сосипатр Круглый был в смирении на цепи двое суток за то, что по своей инициативе увеличил окно в тюрьме одного заключенного путем «отнятия доски».
В монастыре было свое «лобное место», на котором палач в монашеской рясе истязал арестантов, подначальных, работных людей и даже провинившихся иноков. «Обитель мира, любви и прощения» часто оглашалась стонами и воплями наказуемых. На площади, где истязали людей, много было «истрепано плетей, изломано батогов и березовых прутьев; много изуродовано человеческих спин, изорвано у несчастных жертв кожи и мяса! А сколько пролито слез и крови!».
Остается сожалеть, что никто из ссыльных XVIII века не оставил нам подробного описания своих страданий. Причина этого понятна. Если арестант был грамотный, то инструкция всегда и неизменно требовала изъять у него «перо, чернила, бумагу, карандаш, бересту, камень красный и прочее, к письму способное». Караульные обязаны были следить, чтобы никто из посторонних не поднес арестанту письменные принадлежности и чтобы ссыльный «никаких писем ни к кому не писал».
Из нескольких сотен просмотренных нами в архивах арестантских дел переписка обнаружена в XVIII веке только в двух: в деле Гавриила Спичинского и Матвея Непеина. В последнем есть подлинник письма сына арестанта Родиона на Соловки, явившегося ответом на письмо отца. Об этом можно судить по такой фразе: «Благодарствуем, милостивый государь мой батюшка, за твое родительское к нам чрез письменное известие благословение…». Как выяснилось на допросах, колодник М. Непеин вел переписку с семьей при посредстве одного соловьянина, часто съезжавшего на берег. Но это — исключительный случай.
При обнаружении у кого-нибудь из ссыльных «зловредных тетрадишек» или писем виновного наказывали, а записки уничтожали. Неугомонные люди, которые «болтали лишнее» и устно жаловались на свою судьбу, получали в рот кляп.
И все же от XVIII века до нас дошло несколько лаконичных письменных свидетельств тяжести монастырской каторги. Приведем их в хронологической последовательности.
Первое по времени описание ужасов монастырской неволи принадлежит секретарю Белгородской провинции Максиму Пархомову. Сосланный при Елизавете в монастырь под начало, а не под караул, Пархомов писал, что он с великой радостью готов пойти на каторгу в Петербург, чем быть «в сем крайсветном, заморском, темном и студеном, прегорьком и прескорбном месте».
Высланный на поселение среди братии разжалованный архимандрит одного из монастырей Г. Спичинский через год после прибытия на остров писал архангельскому епископу, что он измучен «здешним по несродству зловредным воздухом, перемят разными здешними ж ознобами во всех костях, через которые повреждения не только в тяжелой работе быть, но и легкого послушания нести не могу; равномерно и в церкви долговременного стояния чрез неукротимую в ногах ломь терпеть силы не имею».
Можно представить себе положение заживо погребенных в казематах арестантов, если такова судьба подначальных — Пархомов просил, как милостыни, каторги, а Спичинский за год потерял силы и здоровье.
В первые годы XIX века ужасы одиночного заключения в соловецких казематах довелось испытать известному в XVIII веке составителю пророческих книг монаху Авелю. В своей автобиографии прорицатель сообщал, что за одиннадцать лет (без двух месяцев) тюремной жизни он «десять раз был под смертью, сто раз приходил в отчаяние, тысячу раз находился в непрестанных подвигах, а прочих искусов было отцу Авелю число многочисленное и число бесчисленное». Из этого же источника мы узнаем, что архимандрит Иларион хотел вовсе «сжить со света» Авеля, но если этого не удалось сделать с пророком, то на других узниках «эксперимент» удался. Архимандрит-убийца «уморил невинно двух колодников, посадил их и запер в смертельную тюрьму, в которой не только человеку жить нельзя, но и всякому животному невмесно: первое — в той тюрьме темнота и теснота паче меры, второе — голод и холод… стужа выше естества; третье — дым и угар и сим подобное… и от солдат истязание и ругание…» Так в «душегубках» средневековой соловецкой тюрьмы истребляли всех тех, кто по номенклатуре XVIII века считался «вором» или «еретиком».
Во второй главе рассказывается о судьбе пяти самых известных соловецких колодников XVIII века. Большинство из них были секретными узниками. «Арестантские биографии» составлены на основании документальных данных столичных и областного Архангельского архивов.
Глава вторая
ПОЛИТИЧЕСКИЕ УЗНИКИ XVIII ВЕКА
Петр Андреевич Толстой
В ряду некогда великих и сильных мира сего, страдальчески закончивших свою жизнь в тюремных казематах Соловков, далеко не последнее место занимает Петр Андреевич Толстой.
Любимец и наперсник Петра Великого, его ближайший и деятельный сотрудник, первый постоянный русский резидент в Турции, сенатор с чином тайного советника, лейб-гвардии капитан, с 1717 года президент коммерц-коллегии, а с момента образования Тайной канцелярии ее бессменный управляющий, тот самый Толстой, который оказал Петру важную услугу — вывез из Неаполя царевича Алексея, вел следствие по его делу и вместе с другими сановниками империи подписал наследнику смертный приговор, за что был осыпан милостями, получил редкий тогда орден Андрея Первозванного, а позднее и графский титул, — этот государственный чиновник высшего ранга на склоне лет был лишен власти, славы, богатства, отвергнут обществом и отправлен в рубище арестанта в край, куда ворон костей не заносил.
До своего внезапного и глубокого падения П. Толстой как начальник карательного органа крепостнического государства сам визировал бумаги, по которым людей калечили, ссылали в Соловки и в другие отдаленные места. Нам известно, что в декабре 1722 года по указу царя из Тайной канцелярии за подписью П. Толстого был направлен в Соловецкий монастырь князь Ефим Мещерский «за показанные от него противности благочестию». Характер «противных благочестию» дел, совершенных Мещерским, состоял в том, что он созывал к себе в дом народ и устраивал богомолье не по установленным церковным канонам: начинал службу ударом в стеклянный колокол, который висел у него в горнице, затем кропил водою приходящих, раздавал им хлеб. За эти вольности и новаторство в вопросах веры велено было Е. Мещерского содержать до кончины жизни его «в крепкой тюрьме» и под караулом, чтоб он ни с кем о вере никогда никаких разговоров не имел, лишен был возможности размножать «вымышленную свою прелесть» и совершать «противные благочестию дерзости», но «пребывал бы в покаянии и питаем бы был хлебом слезным…»
Не прошло после этого полных пяти лет, как фортуна изменила Толстому, и вчерашний царедворец вместе с сыном Иваном разделил судьбу Мещерского, превратился в беспомощного и жалкого, убитого горем узника.
6 мая 1727 года архангельскому губернатору Измайлову был направлен «высочайший указ» такого содержания: «Велено Петра Толстого за многие его вины, лиша всех чинов и чести, послать в ссылку в Соловецкий монастырь, и с ним сына его Ивана. И вам, генерал-майору и губернатору, оного Толстого и сына его у посланного гвардии капитан-лейтенанта Лаврова, приняв, послать на судах в Соловецкий монастырь и для караула отправить тамошнего гарнизона обер-офицера, придав ему одного капрала и рядовых двенадцать человек, и велеть им в том монастыре отвесть келью, и содержать его, Толстого, с сыном под крепким караулом, писем писать не давать и никого к ним не допускать, и тайно говорить не велеть, токмо до церкви пускать за караулом же, и довольствовать братскою пищею, и тем посланным за ними офицеру, капралу и рядовым быть бессменно».
12 июня 1727 года Толстых доставили в Архангельск. На следующий день графов отправили на острова, а 18 июня водворили в келью «в добром состоянии».
Причина ссылки П. Толстого и последующего бесцеремонного с ним обращения довольно прозрачно пояснена в манифесте Петра II от 27 мая 1727 года. Манифест оповещал россиян, что в стране «открылись такие мятежники», которые, несмотря на закон Петра I о престолонаследии и духовное завещание Екатерины I, в последние дни жизни императрицы-вдовы, предчувствуя ее близкую кончину, стали вымышлять «злые способы», как бы лишить престола Петра II и выбрать императора «по своей воле». Кучка «изменников и клятвопреступников», оказывается, настойчиво отклоняла сватовство наследника на принцессе Меньшиковой и хотела отправить внука-преобразователя «в чужие края».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19