.. Но что же делает бог? Внушает Лейзер-Волфу мысль взять за себя мою Цейтл, как есть, без приданого... Дважды буду славить тебя, господи, за то, что ты обратил око свое к Тевье, пришел мне на помощь, судил мне радость от дитяти моего... Приеду к ней в гости, увижу ее хозяйкой... шкафы ломятся от белья, кладовые полны банок с гусиным салом и вареньем, во дворе не пройти от кур, гусей и уток...
Вдруг пустился мой коняга куда-то под гору, и, прежде чем я успел поднять голову и сообразить, где нахожусь, я оказался на земле вместе со всеми порожними горшками и крынками, а воз на мне. Кое-как с трудом выкарабкался, встал разбитый, искалеченный и всю свою злость сорвал на коняге:
– Чтоб ты провалился! Кто тебя просил, растяпа эдакий, показывать, что ты мастак под гору бегать? Ведь ты мне чуть бед не натворил, дьявол эдакий!
Задал я ему, сколько влезло. Мой молодец, видно, и сам понял, что сильно набедокурил, стоит, понурив голову, как корова над подойником.
– Прах тебя побери! - говорю я, подымаю воз, собираю посуду и - "пошел к праотцам" - поехали дальше. - Нехорошая примета, - говорю я про себя, - не случилось ли какой-нибудь беды дома?
Так и есть. Отъезжаю еще версты две, уже и дом недалеко, вижу по дороге движется мне навстречу женская фигура. Подъезжаю ближе, вглядываюсь: Цейтл! Не знаю почему, но сердце у меня екнуло, когда я ее увидев. Спрыгнул с воза.
– Цейтл, это ты? Что ты тут делаешь? А она с плачем бросается мне на шею.
– Бог с тобой, - говорю, - доченька, чего ты плачешь?
– Ах, - отвечает она. - Отец, отец! И обливается слезами. В глазах у меня потемнело, сердце защемило.
– Что с тобой, дочь моя, скажи, что случилось? - говорю я и обнимаю ее, ласкаю, целую.
А она:
– Отец, дорогой, сердечный ты мой! Раз в три дня кусок хлеба есть буду... Пожалей меня, пожалей мою молодость! - И снова обливается слезами, слова вымолвить не может.
"Горе мне великое! - думаю я. - Уж я догадываюсь, в чем дело. Понесла меня нелегкая в Бойберик!"
– Зачем же плакать? - говорю я и глажу ее по голове. - Глупенькая, зачем же плакать? Ну что ж поделаешь, - нет так нет, никто тебе насильно ничего не навязывает. Мы хотели тебе же лучше сделать. А если тебе не по сердцу, - что ж поделаешь? Не суждено, видать...
– Спасибо тебе, отец! - отвечает она. - Дай тебе бог долгие годы! - и снова падает ко мне на грудь, снова целует меня и обливается слезами!
– Однако, - говорю, - хватит слез! "Все суета сует" - вареники и те приедаются. Полезай-ка в тележку, поедем домой. Мать небось невесть что передумала.
Короче говоря, уселись, и я стал ее успокаивать разговорами о том о сем.
– Видишь ли, в чем дело, - говорю я. - Мы, конечно, ничего плохого в виду не имели. Бог свидетель, - нам хотелось, так сказать, обеспечить свое дитя на всякий случай. А ежели ничего из этого не выходит, значит, бог так велит. Не суждено тебе, дочь моя, прийти на все готовое, сделаться хозяйкой такого богатства, а нам - дождаться на старости лет утехи за все наши труды: и день и ночь словно к тачке прикованы, ни минуты хорошей, - одна только нищета, нужда, одни неудачи, куда ни сунься!..
– Ах, отец! - отвечает она и снова плачет. - Я в прислуги пойду, глину месить буду, землю рыть!..
– Чего ты плачешь, глупая девчонка! - говорю я. - Разве я тебя упрекаю? Или требую чего-нибудь от тебя? Просто жизнь наша горькая, безрадостная, - вот я и изливаю свою душу, с ним толкую, с господом богом, о том, как он со мною обходится. Он - отец милосердый, жалеет меня, силой своей похваляется, - да не накажет он меня за такие речи! - счеты со мной сводит, и делай что хочешь, хоть караул кричи! Но, видно, так уж быть должно. Он там наверху, а мы внизу, глубоко-глубоко в земле... Вот и приходится нам говорить, что он всегда прав и суд его справедлив. Ибо, ежели посмотреть на это с другой стороны, то не дурень ли я? В чем дело? Чего я горячусь? Как это так - я, червяк, ползающий по земле, жалкое создание, которое, если бог захочет, малейшим дуновением ветерка может быть в одно мгновение сметено с лица земли, - я со своим глупым разумом осмеливаюсь указывать ему, как надлежит править миром! Уж если он велит, чтоб было так, а не иначе, значит, так тому и быть, - жалобы не помогут! За сорок дней, - говорю, - так у нас в священных книгах сказано, - за сорок дней до зачатья ребенка в утробе матери прилетает ангел и возглашает: "Дочь такого-то - такому-то!" Пусть дочь Тевье возьмет какой-нибудь Гецл, сын Зораха, а мясник Лейзер-Волф пусть потрудится поискать свою суженую в другом месте. То, что ему положено, от него не уйдет, а тебе пусть господь бог пошлет твоего суженого, только бы порядочного человека, да поскорее. Аминь! Да будет воля его! Хоть бы мать не слишком кричала... Ох, и достанется же мне от нее!..
Словом, приехали домой, распрягли лошаденку, сели возле дома на травке и стали думать да гадать, как тут выйти из положения, какую бы сочинить для моей жены небылицу, сказку из "Тысячи и одной ночи", чтобы выпутаться из беды.
Дело к вечеру. Солнце садится. Теплынь. Вдалеке лягушки квакают, стреноженная лошадь щиплет траву, коровки, только что пригнанные из стада, стоят над подойниками и ждут, пока их подоят; а трава кругом благоухает - рай земной, да и только! Сижу это я, смотрю на все это и думаю, как мудро всевышний устроил свой мир. Каждое существо - от человека, скажем, и до коровы - должно свой хлеб зарабатывать, даром ничего не дается! Ты, коровушка, есть хочешь, - давай молоко, корми хозяина, и жену его, и деток. Ты, лошадка, жевать хочешь, - вози каждый раз горшки в Бойберик и обратно. То же и человек: кусок хлеба хочешь, - изволь трудиться, доить корову, таскать крынки, сбивать масло, готовить сыр, а потом запрягай конягу и тащись чуть свет в Бойберик на дачи, кланяйся, спину гни перед егупецкими богачами, улыбайся, льсти, к каждому в душу влезай, смотри, чтобы они довольны были, чтобы как-нибудь, упаси боже, гонор их не задеть!.. Остается, правда, вопрос: "Чем отличается?" - почему такая разница? Где это сказано, что Тевье должен работать на них, вставать ни свет ни заря, когда сам бог еще спит? А ради чего? Ради того, чтобы доставить им к утреннему кофе свежее масло и сыр... Где это сказано, что Тевье обязан маяться из-за жидкой похлебки, из-за крупенного кулеша, а они, егупецкие богачи, должны косточки свои на дачах нежить, палец о палец не ударять и кушать обязательно пироги, блинчики и вертуты? Не такой же я человек, как и они? Разве не было бы справедливо, чтобы Тевье хоть одно лето на даче пожил? Но опять-таки спрашивается: откуда возьмутся тогда сыр и масло? Кто будет коров доить? Да хотя бы они же, егупецкие аристократы, то есть... И сам расхохотался при этой сумасбродной мысли... Поговорка на этот счет есть: "Послушал бы господь дураков, - был бы свет не таков..."
– Добрый вечер, реб Тевье! - называет меня вдруг кто-то по имени.
Оборачиваюсь, гляжу - знакомый: Мотл Камзол, портновский подмастерье из Анатовки..
– И тебя с добрым вечером! - говорю я. - Вот так гость! Легок на помине... Садись, Мотл, на божью землю. Какими судьбами?
– Какими судьбами? Своими ногами! - отвечает он, присаживается на траву и поглядывает туда, где мои девицы возятся с горшками и крынками.
– Давно уже, - говорит он, - собираюсь я к вам, реб Тевье, да все времени нет. Один заказ сдаю, за другой принимаюсь. Я теперь от себя работаю, дела, слава богу, хватает. Все портные завалены заказами: лето у нас нынче такое выдалось - все свадьбы да свадьбы. Берл Фонфач дочь замуж выдает, у Иосла Шейгеца свадьба, у Мендла Заики свадьба, у Янкла Пискача свадьба. Свадьбу справляют и Мойше Горгл, и Меер Крапива, и Хаим Лошак, даже у вдовы Трегубихи - и у той свадьба.
– Весь мир, - говорю, - свадьбы справляет, одному только мне не везет. Не заслужил, видать, у бога...
– Нет, - отзывается Мотл, поглядывая на моих девиц, - вы ошибаетесь, реб Тевье. Если бы вы захотели, вы тоже могли бы сейчас готовиться к свадьбе... От вас зависит.
– А именно? - спрашиваю я. - Каким образом? Может быть, есть у тебя на примете жених для моей Цейтл?
– Как по мерке! - отвечает он.
– Что-нибудь стоящее? - спрашиваю и думаю: вот ловко-то будет, если он имеет в виду мясника Лейзер-Волфа!
– И ладно скроено и крепко сшито! - отвечает он на своем портновском языке и все поглядывает на моих дочерей.
– Откуда, - говорю, - жених? Из каких краев? Если пахнет от него мясной лавкой, то я и слышать об этом не желаю!
– Упаси бог! - отвечает он. - Никакой мясной лавкой он не пахнет. Да вы, реб Тевье, его хорошо знаете!
– Но это - подходящее дело?
– Да еще как! - отвечает он. - Подходящее подходящему рознь! Это, как говорится, в облиточку - тютелька в тютельку!
– Кто же это такой, интересно знать?
– Кто такой? - переспрашивает он, все еще не спуская глаз с моих дочерей. - Жених, понимаете ли, реб Тевье, я сам и есть.
Только вымолвил он эти слова, - я, как ошпаренный, вскочил с места, а он следом за мной. Так и застыли друг против друга, нахохлившись, как петухи.
– Рехнулся ты или просто с ума спятил? - говорю я. - Ты и сваха, ты и сват, да ты же и жених? Свадьба, так сказать, с собственной музыкой? Нигде не слыхивал, чтобы парень сам себе невесту сватал.
– Что касается сумасшествия, - отвечает он, - то пускай враги наши с ума сходят. Я еще, можете мне поверить, в своем уме. Вовсе не нужно быть помешанным, чтобы хотеть жениться на вашей Цейтл. Недаром даже Лейзер-Волф, самый богатый человек у нас в местечке, и тот захотел взять ее как есть... Думаете, это секрет? Все местечко уже знает. А насчет того, что вы говорите: "Сам, без сватов", - я, право, удивляюсь вам, реб Тевье: ведь вы же все-таки человек, которому, как говорится, пальца в рот не клади - откусить можете... Но к чему длинные разговоры? Дело, видите ли, в том, что я и ваша дочь Цейтл давно уже, больше года тому назад, дали друг другу слово пожениться...
Лучше бы мне нож в сердце, нежели слышать такие слова. Во-первых, куда ему, портному Мотлу, быть зятем Тевье? А во-вторых, что это за разговор такой - "они дали друг другу слово пожениться"!
– Ну, а я? Где же я? - спрашиваю. - Я тоже как будто бы имею кое-какое, право слово сказать своей дочери! Или меня уж и спрашивать нечего?
– Что вы, помилуйте! - отвечает он. - Ведь я же для того и пришел, чтобы переговорить с вами. Как только я услыхал, что Лейзер-Волф сватается к вашей дочери, которую я уже больше года люблю...
– Скажите, пожалуйста! - говорю я. - У Тевье есть дочь Цейтл, а тебя зовут Мотл Камзол и занимаешься ты портновским ремеслом, - что же ты можешь иметь против нее, за что тебе не любить ее?
– Нет, - отвечает он, - не в этом дело, вы меня не так поняли. Я хотел сказать, что люблю вашу дочь и что ваша дочь любит меня уже больше года, мы уже друг другу слово дали, что поженимся. Я уже несколько раз собирался потолковать с вами, да все откладывал, пока не сколочу немного денег на покупку швейной машины, а потом - пока не справлю себе одежи, как полагается. Ибо по нынешним временам любой, хоть самый ледащий парень должен иметь два костюма и несколько жилеток...
– Тьфу ты, пропасть! - говорю я. - Рассуждаете вы как дети. А что вы будете делать после свадьбы? Зубы на чердак закинете, или ты жену свою жилетками кормить будешь?
– Удивляюсь я вам, реб Тевье, от вас ли такое слышать? Я полагаю, что и вы, когда собирались жениться, собственного каменного дома не имели, и все же, как видите... Что ж, как люди, так и я... А ведь у меня как-никак и ремесло в руках...
В общем, что тут долго рассказывать, - уговорил он меня. Да и к чему себя обманывать, - а как все молодые люди у нас женятся? Если обращать внимание на такие вещи, то ведь людям нашего достатка и вовсе жениться нельзя было бы... Одно только было мне досадно, и понять я итого никак не мог: что значит -они сами дали друг другу слово? Что это за жизнь такая пошла? Парень встречает девушку и говорит ей: "Дадим друг другу слово, что поженимся..." Так просто, за здорово живешь? Однако, когда я посмотрел на моего Мотла, когда увидел, что стоит он, понурив голову, как грешник, что говорит он серьезно, без задних мыслей, я стал думать по-другому. Давайте, думаю, взглянем на это дело с другой стороны: чего это я ломаюсь и прикидываюсь? Рода я, что ли, очень знатного? Или приданого за моей дочерью даю невесть сколько, или одежу, прости господи, роскошную? Мотл Камзол, конечно, всего лишь портной, но он очень славный парень, работяга, жену прокормить может и честный человек к тому же. Чего же еще мне от него надо? "Тевье, - сказал я самому себе, - перестань чваниться и говори, как в писании сказано: "Прощаю по слову твоему!" Дай бог счастья!"
Да, но как быть с моей старухой? Ведь она же мне такое закатит, что жизни рад не будешь! Как же к ней подъехать, чтобы и она примирилась?
– Знаешь что, Мотл? - обращаюсь я к новоявленному жениху. - Ты ступай домой, а я здесь тем временем все улажу, поговорю с тем, с другим. Как в предании об Эсфири написано: "И питие, как положено", - все это надо обмозговать, как следует. А завтра, бог даст, если ты к тому времени не передумаешь, мы, наверное, увидимся.
– Передумаю? - отвечает он. - Я передумаю? Да не сойти мне с этого места! Да превратиться мне в камень!
– К чему мне твои клятвы? - говорю я. - Я и без клятвы тебе верю. Будь здоров, спокойной тебе ночи и пускай тебе снятся хорошие сны...
Сам я тоже лег спать, но сон меня не берет. Голова пухнет: то одно придумываю, то другое. Наконец придумал-таки. Вот послушайте, что Тевье может прийти в голову.
Около полуночи, - все в доме крепко спят, кто храпит, кто посвистывает, -а я вдруг как закричу не своим голосом: "Гвалт! Гвалт! Гвалт!" И, конечно, переполошил весь дом. Первая вскочила Голда и стала меня тормошить:
– Бог с тобой, Тевье! Проснись! Что случилось? Чего ты кричишь?
Я раскрываю глаза, оглядываюсь по сторонам, точно ищу кого-то, и спрашиваю с дрожью в голосе:
– Где она?
– Кто? Кого ты ищешь?
– Фрума-Сору, - отвечаю, - Фрума-Сора, жена Лейзер-Волфа только что стояла тут...
– Ты бредишь, Тевье! - говорит жена. - Бог с тобой! Фрума-Сора, жена Лейзер-Волфа, - не про нас будь сказано, - давно уже на том свете...
– Знаю, - отвечаю я, - что она умерла, и все же она только что была здесь, возле самой кровати, говорила со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20