Не устаю повторять с глубочайшим убеждением: плохих летчиков в авиации нет. Их просто не может быть в силу специфики летной профессии, тем более такой, как истребитель. Ибо это не просто соответствие человека определенным требованиям, качествам, но и непременно способность к их постоянному развитию, совершенствованию, иначе ему не будет места в небе: отстающих бьют — таков неумолимый закон войны. Причем не обязательно совершенствование это должно выражаться числом сбитых самолетов противника. Далеко не все становились Героями, но ратный труд» всех ковал общую нашу Победу.
И все-таки первый тот наш день над Малой землей памятен не только победными схватками с асами лучших эскадр люфтваффе, не только победными итоговыми сводками подразделений. Как бы ни была умна и напряженна учеба летчика-истребителя, настоящие опыт и мастерство утверждаются только в бою. И вот нехватка их сказалась в тот день. Как выяснилось при разборе, те ошибки в тактике боя, организации взаимодействия в воздухе, что бросились мне в глаза во время нашего с Новиковым вылета, оказались достаточно типичными и распространенными. Но не только летчики, не только командиры подразделений — не всегда на высоте был в тот день и штаб корпуса: ведь для него, по сути, это тоже было боевым крещением. Офицеры штаба в отдельные моменты не успевали правильно понять и проанализировать обстановку над Малой землей и сделать соответствующие выводы: какие силы, в какой последовательности следует сейчас и через пятнадцать, тридцать минут, час вводить в бой над плацдармом. Выяснилось и еще одно крайне печальное обстоятельство, от которого подчас в решающей степени зависит исход воздушного сражения, крупных авиагруппировок: мы еще не сумели наладить оперативное боевое управление истребителями непосредственно в зоне воздушных боев, не научились координировать их взаимопомощь, подстраховку. В результате же всех этих причин — первые потери в личном составе корпуса. Уже к середине дня я знал о гибели хорошо знакомых мне истребителей-дальневосточников П. Заспина, С. Крысова, Д. Тюгаева, летчиков из других полков. Наверное, это самое тягостное для командира на войне — выслушивать доклады о гибели людей, многих из которых ты хорошо знал и с которыми, бывало, разговаривал буквально за минуты или часы перед этим печальным известием. А летчику — еще и представлять такую знакомую, многократно зафиксированную — на всю твою жизнь — картину боя: только что рядом, крыло в крыло, шел самолет, и вдруг — мгновенная вспышка и взрыв, и через секунду на его месте уже пустое пространство. Либо словно споткнется машина на лету, завалится на крыло, на нос, камнем, разваливаясь, пойдет вниз, и там, где она упадет, взметнется дымный столб или водяной фонтан — и все,, и ты бессилен тут, ты ничем не можешь помочь…
Максимально полно и быстро извлечь уроки из проведенных боев — стало для командного и политического состава корпуса задачей номер один. Немало пользы приносил и созданный при штабе 4-й воздушной армии отдел по изучению и внедрению лучшего боевого опыта. Его офицеры в специальном журнале не просто отмечали итоги боевых вылетов, но и подробно описывали самые показательные, результативные примеры тактически грамотного ведения боя. Затем все это обобщалось в информационных листках, с которыми знакомился каждый летчик.
Разумеется, в частях и подразделениях корпуса также постоянно, можно даже сказать — непрерывно и оперативно, — шел разбор вылетов их участниками, офицерами штаба. Выводы делались не только из удачно найденных новых тактических приемов ведения боя, но и из ошибок. Пожалуй, даже в первую очередь — из ошибок, дабы не повторять их. И как ни тяжко было разбирать промахи только что погибших товарищей, приходилось идти и на это. Ради живых, ради тех, кому завтра — снова в бой, но уже во всеоружии дорогой ценой обретенного опыта…
Вполне понятно, видимо, что подробно и глубоко стремились истребители корпуса усвоить все самое ценное из боевых приемов уже тогда знаменитых в 4-й воздушной армии асов И. М. Горбунова, братьев Глинка — Бориса и Дмитрия, Н. К. Наумчика, комэска 16-го гвардейского полка капитана А. И. Покрышкина, чей талант ярко засверкал в небе Кубани. Поучительными оказались и первые победные бои летчиков корпуса капитанов И. Д. Батычко, А. В. Кочетова, В. Г. Лапшина, С. А. Лебедева, С. И. Маковского, Д. Е. Николаенкова, других командиров эскадрилий, звеньев. Первые же схватки вновь и вновь убеждали, сколь велика в бою, в воинском становлении молодежи роль личного примера коммуниста-командира.
Как-то в самый разгар очередных боев частей корпуса над Малой землей меня буквально ошеломили сообщением: капитан-дальневосточник П. Т. Тарасов вместе с ведомым лейтенантом С. П. Калугиным посадили на свой аэродром «мессера». Да не просто аса из эскадры «Удет», а потомка некоего древнего тевтонского рода, за плечамд которого был солидный опыт боев на разных фронтах второй мировой войны. Слушаю доклад Тарасова — все вроде бы получилось очень просто, вроде бы само собой. Возвращались с задания не очень удачного — сбить за три вылета ни одного фашиста не удалось. И тут вдруг видят: внизу, у самой земли, пасется «мессер». Резко снизились, встали справа и слева от фашиста, дали ему по курсу предупредительную очередь. Он понял — деваться некуда, пошел, куда повели, но машину посадил на брюхо, шасси не выпустил…
Все было именно так, и все-таки, как я выяснил, не совсем: Не совсем потому, что у Тарасова, видите ли, уже отстоялась идея — хорошо бы комкору, то есть мне, презентовать к Первомаю целехонького «мессера». И вместе с ведомым они обыграли уже несколько вариантов этой операции. Случай же подкинул им, как выяснилось, самый простой. Что стояло за этим дерзким по исполнению эпизодом? Дерзким потому, что ведь наши истребители уже возвращались с задания, у них из боезапаса на двоих оставалась та самая предупредительная очередь, на исходе было горючее. Уверенность мастеров высшего пилотажа? Расчет? Да, но и уже обретенное знание психологии фашистских стервятников: наглых, когда их много против одного, и мгновенно теряющихся, как только их вовлекают в нестандартную, не предусмотренную тактическими схемами ситуацию. И уж совсем редко готовых к самопожертвованию, да еще когда нет вокруг своих, да еще в условиях, в которые поставила фашиста наша пара: пойдешь вниз — наверняка врежешься в близкую землю…
И опять же любопытная для геринговских асов деталь: фашист даже вроде бы утешился тем, что его сбили не простые летчики, а такие, чьи самолеты как символ доблести несли на носу опознавательный знак корпуса — птичье крыло со звездой. Ему и в голову не приходило, что эту эмблему несли на своих машинах как опытные, так и совсем еще молодые пилоты.
Но в данном случае фашист все же попал в яблочко. Капитан Тарасов уже 22 июня 1941 года открыл свой боевой счет, вогнав в землю «хейнкель». В начальный период войны эти бомбардировщики немало бед принесли нашим городам и селам, нашим наземным войскам. Капитан умело, отважно, расчетливо дрался с фашистами в небе Ленинграда, Воронежа, Сталинграда. В одной из схваток, когда корпус прикрывал наши войска, освобождавшие Украину, Павел Тимофеевич уничтожил трех гитлеровских истребителей — двух — пулемет-но-пушечным огнем и одного — тараном. Герой Советского Союза капитан Тарасов смертью храбрых погиб в одном из боев при освобождении Крыма. .
А «мессершмитт» наши механики оперативно подремонтировали, это оказалась к тому же модифицированная машина, и в новой серии учебных боев я постарался как можно полнее познакомить летчиков корпуса с ее особенностями, с ее сильными и слабыми сторонами. Потом «мессер» вытребовали от нас для выставки трофейного оружия в столицу.
Не только учебно-показательными боями стремился я передавать свой опыт подчиненным. И потому, как уже говорил, не имел при боевых вылетах постоянного ведомого. Уверен: каждому из тех, кому доводилось ходить на боевые задания с комкором, это добавляло и уверенности в своих силах, и умения.
Вот один из вылетов.
В самый, пожалуй, жаркий по ожесточению схваток над Малой землей день 20 апреля 1943 года мы не предполагали, что это был крайний срок, назначенный Гитлером своим генералам для уничтожения нашего плацдарма под Новороссийском. Зная из донесений разведки о готовящихся ударах фашистов по его защитникам, командование фронта решило тогда нанести упреждающие контрудары по позициям изготовившихся к атаке гитлеровских частей. С точно заданными интервалами, o волна за волной шли наши и вражеские бомбардировщики, за ними, над ними или по бокам — истребители прикрытия, между собой вступали в схватки одновременно до 50 и более машин. Это было незабываемое зрелище. Неслыханно плотен был шквал артогня и бомбово-штурмовых ударов авиации.
Еще на подходе к Малой земле по радиорепликам летчиков — а зону прикрывали несколько групп наших истребителей — я сделал вывод: обстановка осложняется, к плацдарму рвутся новые группы «мессеров», и значит, как говорит наш опыт минувших дней, надо ждать «юнкерсы». В свою очередь срочно поднимаю в воздух — через связь с наземным пунктом управления — еще пару групп истребителей, и как только в зоне видимости оказывается нашпигованное самолетами пространство над Цемесской бухтой, убеждаюсь, что поступил правильно и своевременно. К фашистам подоспело подкрепление, у них больше сил, но на наших это не действует, они рвутся наперехват врагу, и вот уже один, другой «мессеры» беспорядочно падают вниз, третий дымит и норовит вырваться из боя. Наши дерутся на виражах, в горизонтальной плоскости. Это хорошо — здесь у «яка» определенный выигрыш в скорости. Но плохо, что летчики забывают о других преимуществах «яков» при исполнении различных комплексов высшего пилотажа.
Передо мной отчетливо, словно на ладони, вся панорама воздушного сражения над плацдармом: гитлеровцев больше, но мне видны и подходящие группы вызванных мною дополнительно истребителей. Значит, все идет пока нормально…
Однако через мгновение вдруг вижу идущие со стороны моря к Малой земле «юнкерсы». Ситуацию оценить несложно: первая наша группа истребителей уже ввязывается в схватку с врагом, помогая своим товарищам, вторая сможет встретить пикирующие бомбардировщики Ю-87 только над самым плацдармом. Чего доброго, те еще успеют обработать наши позиции. Решение приходит мгновенно, предупреждаю — так, для страховки, ибо он и без этого должен тут же повторять все мои маневры, — ведомого лейтенанта Геннадия Бородина:
— Атакуем! Я — «Дракон»! Атакуем!
У нас запас высоты и преимущество в скорости, и я уже знаю, что буду бить по флагманской машине, и также знаю, как именно буду бить: переворотом вниз через правую плоскость сваливаю машину в пикирование и сразу атакую цель. Тут главное — точность: не проскочить перед носом «юнкерсов», но и не запоздать, не подставить себя под плотный огонь врага. На долю секунды бросаю взгляд в сторону ведомого: молодец, лейтенант, идет, словно привязан к моему «яку», и не забывает осматриваться вокруг.
Пора! «Як» послушно выполняет маневр, стремительно растет скорость, сектор обзора, в котором первоначально находилась вся закамуфлированная группа крадущихся к плацдарму бомбардировщиков, застывает на ведущей машине, она укрупняется в прицеле, сетка его центром ложится на кабину, жму на гашетку, потом чуть доворачиваю нос «яка» и бью уже по крыльевым бакам бомбовоза — он разваливается от взрыва на кучу обломков. Иду с набором высоты. Ведомый — рядом. Смотрю, что же поменялось над плацдармом? Вижу — «мессерам» приходится туго, еще одна группа «яков» рвется к «юнкерсам», строй которых после нашей атаки уже трудно назвать строем. Один из них дымит и со снижением удирает от плацдарма. Да, но «мой»-то разнесло вдребезги! Значит, этот на счету ведомого лейтенанта Г. Бородина.
Обстановка усложняется. К плацдарму тянутся новые партии «мессеров» и «фокке-вульфов», «яков» и «лаггов», «юнкерсов» и «пешек» (Пе-2). Карусель эта нескончаемая: истратив боезапас и горючее, самолеты уходят на свои базы, вновь заправляются и опять идут в это пекло песмолкающего воздушного сражения. Оно длится несколько дней, но сегодня, судя по всему, перевес определенно и четко на нашей стороне.
— Я — «Дракон!» Уходи домой!
Собственно, я мог и не давать этой команды ведомому, но мне приятно хоть так пока высказать одобрение молодому летчику.
Позывной мой у многих, знаю, вызывал если не усмешку, то уж недоумение. Но все было очень прозаично: когда под Москвой решено было давать авиационным командирам персональные позывные, то мы долго не могли остановиться на подходящем слове. Все они расплывались, звучали очень нечетко при плохо отработанной тогда радиосвязи. Предложенное мне нашим связистом — «дракон» — оказалось прямо находкой: его не забивали никакие шумы, оно четко звучало на любом фоне.
Конечно, иронические усмешки поначалу, я понимаю, вызывались ассоциацией с аналогичной символикой в люфтваффе. Да, были у них асы, весьма и очень даже склонные к устрашающе-мрачной геральдике: чего только не малевали на своих самолетах!.. Один из них, фигура довольно известная в вермахте, майор Мебус, разрисовал весь фюзеляж «мессера» под дракона. И вел он себя коварно — любил одиночную охоту из засады. Обычно подкарауливал у какого-нибудь из наших аэродромов возвращающихся с задания летчиков, налетал стервятником и сразу же скрывался. Опытный был бандит, воевал в Испании, Польше, Франции. Свалил же его в яростном поединке морской летчик-истребитель капитан Н. С. Зимин в июне 1944 года над Баренцевым морем. Свалил, кстати, на «яке», использовав его преимущество перед «мессером» при выполнении виража. Но это так, к слову. Мы побеждали фашистов не устрашающей геральдикой, она была нам чужда. Побеждали в упорных боях умением и отвагой. Уже после Победы из архивных документов я узнал, что по истребительным эскадрам фашистов был отдан приказ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13