В перерыве между вторым и третьим актом оперы «Жизнь за царя» Николай II с дочерьми Ольгой и Татьяной вышли из ложи и вдруг «услышали два звука, похожие на стук падающего предмета, — писал он через девять дней матери, — я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу». Но это был не бинокль. Несколько секунд назад к стоявшему возле оркестровой ямы лицом к залу Столыпину подошел молодой человек во фраке и, выхватив браунинг, дважды выстрелил. «Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, — продолжает царь, делая разницу между „людьми“ и „офицерами“, — несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой. Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь… В коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей; по-моему — к сожалению, полиция отбила его от публики», — замечает законолюбивый царь.Убийцей оказался киевлянин, помощник присяжного поверенного Дмитрий Богров — он же «Аленский», донесший на мифических террористов. 5 сентября Столыпин скончался, 9-го состоялся военный суд, и 12-го Богров был повешен.Убийство Столыпина остается загадкой. Наиболее вероятной мне кажется гипотеза, что Богров замышлял убить Столыпина еще в 1907 году и именно с этой целью установил связь с охранкой. Чтобы убийство не выглядело делом рук одиночки, но революционным актом, он предложил представителям партии социалистов-революционеров «в случае убийства Столыпина» объявить, что это сделано по их приказу. Те отказались, и тогда Богров решил создать впечатление, что убийство — дело охранки, и тем скомпрометировать власти. Убивать царя он не хотел — как еврей, он боялся, что это вызовет погром в Киеве, как революционер, он считал, что Столыпин может предотвратить революцию, а Николай II только ускорить. Если эта гипотеза верна, она не снимает вопроса, насколько Кулябко, Спиридович, Веригин и Курлов были «обмануты» Богровым.Правда, Курлов не был особенно опытен в делах секретной полиции, но Кулябко, Спиридович и Веригин на этом, можно сказать, собаку съели, а директор Департамента полиции Н. П. Зуев телеграфировал Курлову, чтобы он не доверял Богрову. Либо хотели довести покушение — чье бы то ни было и на кого бы то ни было — до самой грани, чтобы террористу не избегнуть петли, а охранникам наград, либо Курлов с товарищами решили использовать предоставившуюся возможность избавиться самим и избавить царя от Столыпина.«Столыпин любил театральные жесты, громкие фразы, соответственно своей натуре он и погиб в совершенно исключительной театральной обстановке… — записал Витте. — Открывается третье действие после 17 октября. Первое действие — мое министерство, второе — столыпинское». Царь стоял перед дилеммой: идти ли по пути ликвидации реформ 1905 года, как ему подсказывало сердце, или по пути их развития, как ему подсказывал если не ум, то страх перед революцией. Как будто склонялся он поручить «третье действие» А. Н. Хвостову. Крайним консерватизмом, молодостью и нахрапистостью подавал тот надежду, что решится на то, от чего уклонился Столыпин, — окончательно покончить с законодательными палатами. Но провести его сразу из губернаторов в главы правительства было бы слишком — нужен был покладистый премьер, который своими костями устелил бы ему дорогу, как Горемыкин Столыпину. Витте, несмотря на поддержку его Распутиным, царь не пригласил бы — и не только из-за личной неприязни, даже согласись царь на него, а он на Хвостова, скорее Витте оседлал бы Хвостова, а не наоборот. После недолгих колебаний царь поручил возглавить правительство министру финансов В. Н. Коковцову, стороннику статус-кво, опытному бюрократу без сильного политического темперамента.Однако Коковцов в случае назначения Хвостова министром внутренних дел от поста председателя Совета министров отказался, сказав, что Хвостова «никто в России не уважает».Николай II уступил, скорее всего сообразуясь не с мнением «всей России», но со взглядом Распутина, что Хвостов «шустер, но молод». С. Е. Крыжановского, правую руку Столыпина, царь отверг, назначение ценимого царем П. Г. Курлова после его неясной роли в покушении на Столыпина носило бы слишком демонстративный характер. Сошлись на А. А. Макарове, которого Курлов сменил два с половиной года назад на посту товарища министра. Теперь пришлось уйти в отставку ему самому. Но царь — с присущим ему тихим упрямством — ни о Хвостове, ни о Курлове не забыл.На молебне о выздоровлении Столыпина не присутствовало ни одного члена царской семьи и даже свиты, ни один пункт расписания торжеств в связи с его ранением и смертью нарушен не был. По словам царя, известие о покушении на Столыпина царица приняла «довольно спокойно». Через месяц в разговоре с Коковцовым она сказала: «Верьте мне, что не надо так жалеть тех, кого не стало… Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить Вам место, и что это — для блага России». Да и в отчете царя матери не чувствуется потрясения. Единственная фраза, отмеченная восклицательным знаком: «Радость огромная попасть снова на яхту!»Как принял известие о смерти Столыпина Распутин, я не знаю. В Киеве, однако, он встречался с императрицей — в первый день отказался к ней пойти, потому что дежурный адъютант «собака», но во время визита царя в Чернигов — между покушением на Столыпина и его смертью — разговаривал с ней и скорее всего обсуждал, кого назначить на освободившиеся посты. Илиодор в Царицыне отказался служить по Столыпину панихиду и начал рыть под монастырем катакомбы, чтобы защищаться от нового премьера. Глава XIII ГРОМ И МОЛНИЯ
Царская семья из Киева отправилась в Ливадию, в Крым, — «радость огромная попасть снова на яхту'» — туда же приехал и Распутин. Столыпина больше не было, доверие царя и царицы не поколебалось — новый удар, однако, пришел от недавних друзей.Епископ Гермоген и иеромонах Илиодор, ободренные поддержкой царя и смертью Столыпина, двинулись в крестовый поход против «либерализма». Илиодор вздумал издавать газету «Гром и молния», а Гермоген ополчился на предполагаемое введение корпорации дьяконисс и «заупокойного чина» по инославным христианам. За дьяконисс, со ссылкой на первые века христианства, но более чтобы угодить сестре царицы Елизавете Федоровне, настоятельнице Марфо-Марьинской обители, ратовал первоприсутствующий в Синоде Московский митрополит Владимир. Гермоген, в то время член Синода, 15 декабря 1911 года послал «всеподданнейшую телеграмму» с осуждением «еретических» и «противоканонических» нововведений.Симпатии царя и царицы были опять на стороне Гермогена. Против дьяконисс был и Распутин, считавший, что «архиереи делают диаконисс для того, чтобы завести у себя в покоях бардаки». По дороге из Ливадии он послал Гермогену телеграмму, что царь с царицей ему кланяются, но просят с Феофаном и Вениамином не говорить.Однако Гермогену и Илиодору казалось, что они уже сами имеют прямой доступ к царю. Как это бывало раньше и как это будет потом, люди, выдвигавшие Распутина в своих целях, сочли, что цели эти достигнуты — и Распутин только помеха. Его близость к царской семье, «лечение от блудного беса» и примиренческое отношение к «либералам» раздражали фанатичных монахов. Гермоген еще колебался, но Илиодор, приехавший хлопотать о «Громе и молнии» и остановившийся у Гермогена в Ярославском подворье, подталкивал его пригласить Распутина якобы для дружеской беседы, «обличить его, запереть его в угловую комнату, никого до него не допускать… подавать в комнату пищу и даже горшок», а тем временем «послать хороших людей в Покровское, сжечь весь дом со всеми вещами, чтобы сгорели все царские подарки», Гермогену же броситься царю в ноги и добиться ссылки для Распутина. Посоветовались с министром юстиции И. Г. Щегловитовым, тот их внимательно слушал, улыбался и «глубокомысленно молчал». Илиодора же занесло настолько, что он хотел «с самими царями сцепиться».16 декабря утром, сразу по приезде в Петербург, Распутин позвонил Илиодору, и тот заехал за ним.— А что, как владыка? Ничего? На меня не сердится? Телеграмму мою получил? — спросил Распутин.— Ничего. Получил. Доволен. Ждет тебя.— Вот, брат, что поклон-то царский ему сделал, — обрадовался Распутин. — А летом-то, когда я уехал от тебя, он на меня в Саратове во как нападал!— Брат Григорий, а я не люблю царя! — вдруг вырвалось у Илиодора. — Не понравился он мне, такой слабый, очень табак курит, говорить не умеет, весь истрепанный, рукой дергает, да, должно быть, и не умный.— У, у, ты так не говори! Боже тебя спаси! Разве этак можно? — и «старец» погрозил пальцем, а когда уже подъезжали к подворью, спросил: — Слушай-ка, голубчик, а Митя у владыки будет?— Я, право, не знаю. Разве он в Петербурге? Я его не видел. А что?— Да так. Я его не люблю. Он такой бешеный…Митя Козельский, отстраненный от двора после появления Распутина, обиды не простил и у себя в Козельске устроил «бюро для записи лиц женского пола, так или иначе пострадавших от „старческой“ деятельности», а из дворца его снабжали информацией В. А. Дедюлин, князь В. Н. Орлов и князь М. Н. Путятин. Митя был приглашен Гермогеном и Илиодором вместе с писателем А. И. Родионовым и еще четырьмя свидетелями — священниками и купцом.Митя запоздал, и с его приездом Распутин почувствовал, что готовится что-то недоброе. "Только я хотел раскрыть рот, — вспоминает Илиодор, — как… Митя с диким криком: «А-а-а! Ты безбожник, ты много мамок обидел! Ты много нянек обидел! Ты с царицею живешь! Подлец ты!» — начал хватать «старца» за член. «Старец» очень испугался, губы у него запеклись, он, пятясь назад к дверям, сгибался дугою… Наконец… он дрожащим голосом произнес: «Нет, ты — безбожник! Ты безбожник!» Не знаю, до каких бы пор «старцы» препирались между собою и обдавали друг друга слюною, если бы «не вмешался» Гермоген. Он приказал Распутину подойти, а Илиодору начать «обличения».Когда тот закончил рассказ об «изгнании блудных бесов», "Гермоген в епитрахили и с крестом в руках закричал на Григория:— Говори, бесов сын… правду ли про тебя говорил отец Илиодор?«Старец»… проговорил замогильным голосом со спазмами в горле:— Правда, правда, все правда!Гермоген продолжал: — Какою же ты силою делаешь это?— Силою Божию! — уже более решительно отвечал «старец».Гермоген, схватив «старца» кистью левой руки за череп, правою начал бить его крестом по голове и страшным голосом, прямо-таки потрясающим, начал кричать: «Диавол! Именем Божиим запрещаю тебе прикасаться к женскому полу! Запрещаю тебе входить в царский дом и иметь дело с царицей… Святая церковь своими молитвами, благословениями, подвигами вынянчила великую святыню народную — самодержавие царей. А теперь ты, гад, рубишь, разбиваешь наши священные сосуды — носителей самодержавной власти!»Гермоген потащил Распутина в храм, только Илиодор и Родионов последовали за ними, «а остальные, пораженные странным зрелищем, остановились в дверях храма и с испуганным видом дожидались, что будет дальше… Гермоген по-прежнему дико кричал: „Поднимай руку! Становись на колени! Говори: клянусь здесь, пред святыми мощами, без благословения епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора не преступать порога царских дворцов!…“ Григорий, вытянувшись в струнку, трясясь, бледный, окончательно убитый, делал и говорил все, что ему приказывал Гермоген… Что было дальше, я положительно не помню».Не знаю, всю ли правду пишет Илиодор, во всяком случае он ни слова не говорит, как Распутину удалось спастись. По словам самого Распутина, его хотели убить или хотя бы оскопить, и это не исключено, Гермоген по окончании семинарии как будто сам себя оскопил. Он многим говорил открыто, что Распутин сожительствует с царицей, — не берусь судить, как это соединялось у него с желанием охранить «священные сосуды — носителей самодержавной власти».Из Ярославского подворья Распутин бросился к Марии Головиной и Ольге Лохтиной, те звонили Илиодору и уговаривали помириться, а на следующий день приехал и сам Распутин и попросил помирить его с Гермогеном: «Папа и мама шума боятся… пожалей папу и маму, ведь они тебя так любят…» Гермоген согласился встретиться с Распутиным, только повернувшись к нему задом. Увидев епископский зад, Распутин воскликнул: «Владыка!» — «и как бы кем ужаленный, выбежал из покоев, на ходу надевая шубу и шапку…»Илиодор, на этот раз более осторожный, все-таки поехал вечером 17 декабря к Головиной — увидев Распутина, он понял, что «ответ от царей Григорием получен, и ответ для Гермогена и для меня убийственный». Он довольно живо описывает, как на него наседали Вырубова, Головина и Лохтина. «С бабами-то я расправлюсь одним маленьким креслом. Как махну им, так и разбегутся все, — рассудил он, — но вот Пистолькорс, драгунский офицер, с сильными большими кулаками, как с ним-то справлюсь?» Схватив подсвечник, Илиодор закричал, что если только к нему прикоснутся, он разобьет окно и по-казацки закричит караул! «Да что вы думаете, мы вас бить, что ли, будем?» — удивились поклонники Распутина, но Илиодор поспешил надеть свою шапочку, выйти из дома и уехать из Петербурга.Примирения не состоялось, и раздраженный Распутин говорил, что «Митю нужно прибрать, а владыке достанется за то, что он так про царицу говорил, будто она живет со мной». 3 января 1912 года последовало «высочайшее соизволение» на увольнение Гермогена, за нападки на Синод в деле о дьякониссах, от присутствия в Синоде, официально объявленное ему 7 января. На следующий день Илиодор получил в Царицыне телеграмму: «Враги разрушают все наши дела. Меня удалили из Синода, Вам запрещают разрешенные уже типографию, газету и журнал. Вовсю работают два семенящих старца и не зарезанный, виденный вами во сне филин пакостный. Скорее езжайте сюда. Будем бороться с общим врагом». 12 января Илиодор приехал, и тут же появился Митя Козельский с известием от дворцовых осведомителей, что царица предлагала Илиодора расстричь, но царь «не захотел устраивать соблазнительный скандал».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39