https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/nakopitelnye-50/Thermex/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

В этот миг он позабыл, что даже неизвестно, находится ли Фирмен в Бастилии. Может, он давно уже умер или сидит в другой крепости? Голос Жака дрогнул, когда он спросил:
— Ну и что же?
А Круазе, приписав волнение юноши страху, который, по его мнению, естественно должен был испытывать каждый при слове «Бастилия», охотно пояснил:
— Как — что! Еще спрашивает! Влетело нам всем! Еле голова на плечах осталась.
— Ну, а заключенный что?
— Отправился на тот свет. Туда ему и дорога… А еще в нашем ремесле большущая сила нужна. Ведь не все узники спокойные да тихие. Бывают такие, что только держись! Иной раз дашь им тумака, да такого, что у самого рука заболит…
Круазе умолк, боясь сказать лишнее.
Но Жак уже не хотел отступать.
— Так этому выучиться можно… Я уж со всем старанием…
— Молод ты еще да зелен! — сказал Круазе, окидывая юношу недружелюбным взглядом.
— Молод я, это правда, — нашелся Жак. — Зелен — тоже. Но и то и другое дело проходящее. Буду я и старше, и опытнее. А вы думаете, в книжной лавке легко работать?
— Ладно, — снисходительно бросил Круазе. — Хочешь в тюремщики идти, первым делом научись молчать. Знаешь, как в народе Бастилию называют, слыхал? — Круазе пытливо посмотрел на Жака.
«Не сказать бы лишнего. Раз, два, три, четыре», — подумал Жак и сказал:
— Откуда мне знать? Я ведь только недавно из деревни.
— Так вот знай: ее называют Домом молчания. Все потому, что кто в нее попадет, должен молчать. А коли попробует подать голос, его тотчас… — И Круазе сделал рукой такое движение, словно свернул птице голову. — Если же узнику посчастливится, — продолжал он, — и он живым выйдет из Бастилии, то должен поклясться на Библии, что ни единым словом не проговорится о том, что видел в ее стенах…
Жером появился вовремя с тазом кипящей воды. Позади него со щипцами для завивки волос шествовал Люсьен.
Несмотря на то что свидание с тюремщиком оказалось неудачным и совсем не таким, как задумал его Жак, он вызвался проводить Круазе до ворот Бастилии.
«Интересно, как он в нее проникнет? Пока он будет открывать ворота, я загляну в них, а там… « — думал Жак. И он уже слышал, как звенят в кармане страшного Круазе страшные ключи.
Но никаких ключей от ворот и от казематов, как воображал Жак, тюремщик с собой в карманах не носил.
Подойдя к караульному помещению, он крикнул:
— Жиро, это я, Круазе!.. — и всунул на минутку голову в караульное окошко. Тотчас высунулся обратно и буркнул: — А ты, малый, иди своей дорогой и не заглядывай куда не надо!
И Жак даже краешком глаза не увидел тюремного двора.
Глава пятнадцатая
ПРИГОВОР НАРОДА
Имя Ревельона Жаку приходилось слышать часто. В Сент-Антуанском предместье хорошо знали этого богатого человека, владельца большой обойной фабрики. С тех пор как Жак получил последнее письмо из дома, его не оставляла мысль, что хорошо было бы выписать из деревни Мишеля. Не устроить ли его учеником на фабрику Ревельона? Он решил и тут посоветоваться с Гамбри.
— Зачем пожаловал? — спросил Гамбри, который вышел навстречу Жаку, и его серые, широко расставленные глаза ласково блеснули.
— Да вот насчет братишки Мишеля пришел к вам. Невмоготу им там в деревне. Ему уже тринадцать лет. Шарль говорит, чтобы я отдал его в ученики к ювелиру, а по-моему, на фабрике работать лучше. Так вот, я подумал, не поможете ли вы его к Ревельону определить.
— К Ревельону?! Да ты с ума сошел! Разве не знаешь, какой это живодер?! Худший из худших. Как ни трудно сейчас найти работу, а с ним дела иметь нельзя. Не жалеешь ты своего братишку, что ли?
— А как же мне с Мишелем быть? Ведь в Таверни у нас есть нечего.
Брови Гамбри сошлись на переносице. Он дружески потрепал Жака по плечу и сказал:
— Ладно, не вешай носа! Все вы в Париж стремитесь. А здесь скоро будет еще голодней, чем в деревне, если только народ вовремя не скажет свое слово… Завтра мне недосуг, потому что мы собираемся поговорить с Ревельоном по-свойски, а вот послезавтра в это самое время приходи ко мне. Обсудим, посоветуемся, куда твоего братишку девать, чтобы ему и сытно было и чтобы работа была не очень тяжела.
— Хорошо, что послезавтра, — обрадовался Жак. — Завтра с утра госпожа Пежо велела мне отправиться на тот берег Сены в один дом за книгами. Я там весь день проканителюсь.
— Идет! До послезавтра!
С утра 27 апреля, взяв с собой оберточную бумагу, веревки и небольшую сумму денег, Жак по поручению тетушки отправился за книгами в богатый дом, где продавалась целая библиотека.
Весна в этом году не предвещала французам ничего доброго.
Позади были два неурожайных года. А нынче поля уже пострадали от жестокого града. В городах и деревнях опять не хватало хлеба.
Бремя налогов становилось все тяжелее для населения.
Недовольство охватило всю Францию. В деревнях то и дело вспыхивали крестьянские бунты. Роптал и Париж. А особенно волновалось и роптало рабочее население Сент-Антуанского предместья.
Здесь жили преимущественно мебельщики и мастеровые, изготовлявшие соломенные сиденья для стульев. Кто из них не знал Ревельона! У него на фабрике работало четыреста рабочих, значит, четыреста семей кормилось около господина Ревельона. Но как кормилось, это другое дело.
Ревельон пользовался дурной славой. Еще не прошло и двух лет с тех пор, как он круто расправился с рабочими своей другой фабрики, в Курталине. Рабочие там вздумали бастовать, но с Ревельоном не шути! Он был накоротке с полицией и, чуть что, прибегал к ее помощи.
А сейчас Ревельон снова выступил против рабочих. На собрании избирателей третьего сословия в округе святой Mapгариты он во всеуслышание заявил, что рабочий с семьей может вполне прокормиться на пятнадцать су в день. Поэтому-де он сокращает наполовину жалованье своим рабочим. Но ведь хлеб-то стоил теперь четырнадцать с половиной су — разве не знал об этом Ревельон? А если знал, то чего добивался — не хотел ли просто довести до отчаяния тех, кто своими руками строил его благополучие?
Вдобавок Ревельон редактировал наказ третьего сословия от своего района и, подыгрывая аристократам, отказался включить в него требования рабочих.
Когда о выступлении Ревельона на собрании избирателей узнали в Сент-Антуанском предместье, возмутились не только рабочие с его фабрики, но и другой трудовой люд. Не составляли ли все рабочие и ремесленники одну большую семью бесправных, у которых теперь хотели отнять и то немногое, что они имели?
О том, что рабочие могут еще туже подтянуть животы, говорил на собрании не только Ревельон, говорил и селитровар Анрио. Один стоил другого.
С утра 27 апреля над Сент-Антуанским предместьем как будто нависла тяжелая туча. На бульварах деревья зловеще шелестели листьями, разросшимися так, словно то был не апрель, а знойное лето. Казалось, вот-вот разразится гроза, какое-то общее смятение чувствовалось в воздухе. Словно повинуясь неслышному приказу, лавки стали закрываться, с шумом захлопывались ставни жилых домов. Праздношатающиеся поспешили очистить улицы, не дожидаясь, чтобы их об этом попросили. А на улицах появились новые толпы. Откуда взялось столько людей?
Все взволнованы. В руках палки, жерди. Но что это? Идет группа людей. На вытянутых руках одни несут чучела, изображающие хозяев предместья — Ревельона и Анрио, другие — большой кусок картона с надписью: «Приговор третьего сословия; Ревельона и Анрио повесить и сжечь на Гревской площади!»
— На Гревскую площадь! Там свершим правый суд! — слышатся голоса.
— На Гревскую! — вторят другие.
Все понимают: там собираются уничтожить не самих предпринимателей, а только их чучела. Парижане привыкли к такому зрелищу. Оно служит предупреждением; народ хочет, чтобы хозяева знали и понимали — кары им не избежать.
Еле пробиваясь по мостовой сквозь стену людей, медленно двигается роскошная коляска, в которой сидят два аристократа.
Гамбри отделяется от толпы, подбегает к экипажу, выхватывает из рук кучера поводья и спрашивает у седоков:
— Кто вы такие?
— Моя фамилия дю Тийе.
— А ваша?
— Я — герцог де Люин, — робко произнес второй.
— В таком случае, кричите: «Да здравствует третье сословие!» Да погромче! — требует Гамбри.
— Да здравствует третье сословие! — покорно крикнули аристократы.
Власти встревожились. Дело не шуточное — ведь в Сент-Антуанском предместье рабочих тысячи. На свои войска для подавления, пожалуй, рассчитывать не приходится, иноземные надежнее. Всего лучше для этого швейцарцы. Их много сейчас скопилось в Версале, где они охраняют королевский дворец.
Часть восставших направилась к роскошному особняку Ревельона, но тут перед ними возникло неожиданное препятствие: охранявшие его военные отряды. Кто же так быстро осведомил полицию? Откуда взялись войска?
Замешательство длилось недолго.
— Друзья! — крикнул Гамбри. Он шел теперь впереди, неся на вытянутых руках модель виселицы с болтавшейся на ней фигуркой Ревельона. — Селитровар Анрио ничем не лучше Ревельона. Идем к особняку Анрио!
И все бросились к дому селитровара. В толпе замелькали длинные шесты. У многих в руках оказался инструмент: у кого молоток, пила, у кого лекало. Это потому, что к восставшим присоединилось много рабочих-инструментальщиков.
— Вот как живут те, кто предлагают нам кормиться на пятнадцать су в день!
В самом деле, пышный дом Анрио с лепными украшениями на стенах и тяжелыми шелковыми драпри на окнах выглядел особенно богатым и роскошным, когда возле него толпились сейчас плохо одетые, истощенные голодом бедняки.
— Тащи мебель! Выноси из дома! Мы устроим сейчас хороший костер!
Десятки крепких рук стали выбрасывать из окон дорогую мебель фабриканта. Внизу ее подхватывали такие же уверенные руки; и восставшие по двое, а то и по трое тащили ее прямо на Гревскую площадь.
— Сжечь ее! Проучим богачей!.. — такова была воля сотен собравшихся людей.
Слухи о восстании в Сент-Антуанском предместье быстро распространились по Парижу. Толпы рабочих из квартала Нотр-Дам присоединились к восставшим. Появился еще другой плакат: «Пусть будут снижены цены на хлеб и на мясо!»
К рабочим с ревельоновской фабрики присоединились рабочие со стекольной.
— Закрывайте лавки! Идите к нам! — приглашают восставшие владельцев маленьких лавчонок.
Но их голоса перекрывает испуганный возглас:
— Солдаты! Идут солдаты!
В самом деле, солдаты французской и швейцарской гвардии, королевского и драгунского полков вытянулись в линию от Монмартрского бульвара до Сент-Антуанского предместья.
В солдат полетели камни, вывороченные из мостовой.
Но разве камни, дубины, жерди, молотки могут противостоять ружейным залпам?
Вот упали первые раненые, среди них — случайные прохожие. Но это не испугало смельчаков. Отчаянная борьба продолжалась.
Как будто очищена мостовая от людей, но это только кажется; там, наверху, на крышах, между трубами, засели восставшие, и сверху летят в солдат и полицейских куски сорванной черепицы.
Однако солдаты не дремали. Один из них бросился к Гамбри.
— Эй, кто там, подсоби! — крикнул Гамбри.
И паренек лет шестнадцати бросился ему на подмогу. Гамбри дубиной оглушил солдата, и вдвоем они вмиг отняли у него шляпу и саблю.
Еще через минуту Гамбри, вооруженный саблей солдата, насадил первый трофей — солдатскую шляпу — на свою дубинку и высоко поднял ее над головой.
Глава шестнадцатая
ПРИГОВОР ВЛАСТЕЙ
Ничего не подозревая, Жак с тяжелыми тюками, в которых лежали выгодно приобретенные книги, направлялся домой. Он был доволен своей покупкой.
Но добраться до дому Жаку оказалось не так просто: все Сент-Антуанское предместье было оцеплено войсками. Проносили раненых, среди них были и женщины. До Жака долетали отдельные слова:
— Швейцарцам легко стрелять в бедняков, у которых все оружие — камни, куски черепицы и дубины!
Богатое население возмущалось, в свою очередь:
— До какой наглости дошли! Останавливали кареты и заставляли дворян кричать: «Да здравствует третье сословие!» И тем приходилось подчиняться.
Жак еле добрался домой. Там уже слышали о происходящих событиях.
— Какой ужас! Говорят, арестовали многих, многие убиты! — со страхом сообщила ему Виолетта.
А наутро узнали страшное.
Восставшим все-таки удалось пройти на Гревскую площадь и совершить там правый суд: сжечь изображения Ревельона и Анрио. Демонстрантам дали уйти с площади, но в узких улицах их настигли пули. До четырех часов утра продолжалась пальба и охота за восставшими. А потом подсчитали: несколько сот убитых и раненых. А сколько арестовано? Числа не называли, только многозначительно качали головой.
Сестры Пежо ничего не знали, и Жак понадеялся, что ему все расскажет Гамбри.
Жак вышел пораньше из дому. Но тут же на улице услышал от соседей, что Гамбри арестовали вместе с другими «зачинщиками». Говорят, с приговором тянуть не будут. Сегодня же объявят.
Жак сидел в лавке как на иголках. Перед глазами стоял Гамбри, каким он видел его всего два дня назад: решительный, уверенный, веселый. Взбудораженные происшедшим, завсегдатаи кабинета для чтения сегодня не пришли. И Жак решил, что можно пораньше закрыть лавку. Но не тут-то было. Впервые у него произошла ссора с Жанеттой.
Увидев, что Жак собирается уходить, она бросила:
— Еще рано! Могут прийти посетители!
— Какие там посетители! — раздраженно ответил Жак. — Сегодня людям не до книг!
— Так, по-твоему, из-за каких-то смутьянов и книги перестанут читать? Может, прикажешь и вовсе лавку закрыть?..
Уши Жака залила краска.
— Как ты можешь так говорить! У тебя что, сердца нет?
— На всех сердца не хватит!
Жак не мог больше сдерживаться. Он с силой бросил связку ключей на конторку и ринулся к двери, крикнув на ходу:
— Возьми ключи! И торгуй книгами сама!
Жанетта раскрыла рот от удивления. Жака словно подменили. Она никогда не видела его в такой ярости.
— Жак! — беспомощно крикнула она.
Но он даже не обернулся и выбежал на улицу.
Первое, что бросилось в глаза Жаку, — было огромное скопление народа у столба с объявлениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27


А-П

П-Я