И рука его, дотоле лишь лежавшая рядом с моим телом, тронула мое плечо, проскользнула пальцами сквозь прореху в рукаве, нырнули под мышку, дразня плоть мою легкой внутренней дрожью, которую он и не пытался унять, ибо губы наши уже соприкоснулись и огненно-влажный язык его тронул стык моих ланит.Глухое рокотание сбоку заставило меня сжаться. Я сразу узнала голос волка, но впервые в звуке голоса его мне послышалось что-то ужасное.«Надо прекратить!» — мелькнуло в моем сознании.Но Антонио не понял этого. Он, как и все мужчины, обнимающие женщин, жил не разумом, а естеством. И потому вторая рука его уже легла мне на бедро, а первая в поисках шнуровки заскользила от плеча к груди, треща рвущимся шелком и больно корябая мне кожу шершавой ладонью.Я словно проснулась. Сразу ощутила тяжесть в своих чреслах, вонь смеси лука с самогонным перегаром, бьющими из его рта в мой нос, каплю чужой слюны в уголках своих губ.И тогда я закричала. Закричала дико, по-звериному, надсадным воем своим выражая и боль, и протест, и мольбу о помощи. А руки мои при этом молотили его по огромным, вздымающимся надо мной под самые облака бокам, ноги бессильно трепыхались по траве, выискивая точку опоры, чтобы сбросить, свалить с себя это рвущееся внутрь меня животное.Ему бы опомниться, отпустить меня — и пусть даже извиниться и, отвернув морду в сторону, дать понять, что не желал сделать мне больно, не хотел испугать.Но он молча сжимал мое тело, вдавливал меня в мокрую траву и как-то уже чересчур по-хищному хрипел при этом, наслаждаясь ощущением моих нагих ног, между колен которых проник уже его кулак и с силой раздвигал в стороны.Боль и ненависть к Антонио были столь сильны и невыносимы, что я потеряла сознание. Но перед тем, как глаза мои закрылись и душа моя нырнула в темноту, я увидела над головой Антонио волчью морду и застывший вокруг лиловой пасти костяной оскал зубов… 8 Фу, как противно вспоминать об этом!..Сколько раз я слышала от женщин, как насиловали их, и сколько раз порывалась рассказать об этом случае с собой… но всякий раз замолкала, не могла разжать губ. Не от стыда, нет… от чувства мерзости и тошноты, накатывающих на меня с такой силой, что меня порой выворачивало от первых же слов…Мой топороносый никогда бы не позволил себе совершить подобное. Он был из другого теста…1566 год от Рождества Христова. Второй раз я увидела его в замке Леопольдо Медичи, стоящим в толпе придворных, как равный с ними. Был он одет в темно-фиолетовый камзол с в меру большим белым жабо и в такой же темно-фиолетовой испанской шапочке с красиво уложенным белым пером какой-то заморской птицы, перехваченным переливающей жемчугами заколкой. Затянутые в белые чулки ноги его были безукоризненно ровные, красивые, как у античных скульптур из коллекции синьора Мозаретти, подарившего за ночь любви со мной мужу моему целый погреб различных вин и прекрасные две немецкие давильни с выточенными из можжевельника винтами и каменными стоками, по которым бежит, пенясь и благоухая, виноградный сок.Я поднималась, опираясь на руку Жака, по широкой мраморной лестнице, на которой, как водится теперь, не лежало длинных ковров, о которые спотыкаются современные дамы. Я шла степенно, но каблуки мои, нарочно подбитые маленькими подковками, звонко звякали, отражаясь эхом от каменных стен, которые еще не успели завесить гобеленами. Потому лица всех мужчин — и моего топороносого тоже — обернулись в нашу сторону, едва только я вступила на вторую ступень.Все они заулыбались нам, стали махать руками, кто-то что-то произнес приветливое.Но я не слышала никого, не видела. Я не отрывала глаз от мужчины, который был так смел, что едва не расстегнул гульфик на улице передо мной. Этот человек искренне желал меня, я это точно знала. Но теперь ко мне медленно приближалось лицо надменное, чужое, без капли интереса в глазах.«Они — двойняшки, — поняла я. — Иначе быть не может. Не бывает одинакового уродства. Красавчиков, похожих друг на друга, — полно. А чтобы два таких человека, с такими носами и одного возраста… Нет такого не бывает».И мне сразу стал скучен этот человек. Потому, когда мы поднялись по всем сорока четырем ступенькам и меня подвели к этому, оказавшемуся хозяином дома синьору, я даже не протянула руку ему для поцелуя, а лишь кивнула и прикрыла нижнюю часть лица веером — модный в тот сезон жест среди римской аристократии. Этим я как бы говорила Леопольде Медичи, что себе я не хозяйка, могу и уступить, но только с позволения супруга, не по повелению сердца.Света от ряда свечей, воткнутых вдоль всей площадки, на которой хозяин принимал гостей, было немного, но я все же заметила ироническую улыбку, которая тронула лицо Леопольде Потому сложила веер и поднесла его кончик к носу. Этот жест означал, что вход в душу мою и в тело закрыт для него.Тогда он улыбнулся еще откровенней и низко поклонился мне, словно говоря, что с моим мнением считается и посягать на мою честь не будет.Добрые рыцарские времена! Как давно было это, как скучно жить без всего этого сейчас!.. 9
1560 год от Рождества Христова. Очнулась я с ощущением легкости в теле. Пахло мокрой травой и сладкой кровью. Чье-то дыхание справа от моей головы было частым и не походило на человеческое.«Волк!» — поняла я, и повернула голову в сторону дыхания.Желтые глаза зверя смотрели прямо в меня. На серых волосах брыдл ярко блестели капли крови. За спиной волка стояли огромные лохматые ноги гоблина… ГЛАВА ПЯТАЯ,в которой старая София встречается неожиданно со своей первой любовью а молодая получает из рук Лесного Царя дар 1 1601 год от Рождества Христова. В замке появилось новое привидение. Дядюшка Никколо обнаружил его шныряющим по Девичьей башне в такой тревоге и истерике, что старик не сразу решился заговорить с новичком, некоторое время следил за ним, пытаясь вспомнить, что за душа приблудилась в наших родовых стенах, да так и не вспомнил никого и ляпнул наобум:— Молодой человек! Вы что-то потеряли?Тот оглянулся, ойкнул при виде прозрачного, трепыхающегося между полом и потолком старика, пустился бежать вдоль по коридору совсем так же, как это сделал бы при виде призрака живой человек.Дедушка из всего этого заключил, что малыш скончался недавно и поспешил перекрыть новенькому дорогу с тем, чтобы тот, проскочив сквозь старика, понял, что же произошло с ним самим.Но юноша при виде обогнавшего его привидения сиганул в окно. Хорошо, что был вечер, небо заволокло тучами, да и попал он во внутренний двор, прямо в гущу устраивающихся на ночь свиней, а то бы на солнце растаял и сгинул. Вот тут-то новое привидение и увидело, как одна из свиней с безразличным выражением морды сунула сквозь его лицо свое рыло, уткнулась в долбленую колоду с пойлом и стала чавкать, ничуть не заботясь о том, что острое ухо ее торчало прямо из глаза мальчишки.Испуг юного привидения был столь силен, что он взлетел до самой стрехи Девичьей башни, там запутался в сопревшей соломе и, зарывшись в ней, долго плакал.Когда же юноша оторвал голову от щелястых досок, то увидел рядом с собой две дюжины прозрачных мужчин и женщин в старинных прозрачных одеждах.— Кто… вы? — спросил мальчик.— Как и ты, — услышал в ответ. — Не обретшие покоя.— Я… я умер?Привидение молча закивали. Им всем был ведом ужас первого прозрения. Чувства, которые испытывало это юное существо, их не трогали, пришли они сюда вовсе не для того, чтобы успокаивать его, а лишь из любопытства: кто он, откуда взялся? Ведь никто в этом замке в последние месяцы не умирал. Призракам того времени ведь было еще не свойственно покидать место своей кончины и шататься из замка в замок, как это делают нынешние привидения.— К… когда? — спросил между тем мальчик. Все привидения посмотрели почему-то на дядюшку Никколо.Тот солидно откашлялся, потом, почесав клочковатую бороду, строго спросил мальчика:— Кто ты? Назови свое имя.Мальчик назвался.Никто из привидений не слышал ни имени такого, ни фамилии.Тогда он назвался пажом синьора Витторио Аламанти по имени Джованни — и только тогда дядюшка Никколо вспомнил про случай сорокалетней давности со спрятавшимся в тайнике похотливым юношей, и про то, что я еще вчера приказала открыть тайник в стене Девичьей башни, дабы достали слуги оттуда кости моего тринадцатилетнего возлюбленного и похоронили их.— Стало быть, синьор Витторио приказал заделать камни вокруг тайной двери с такой тщательностью, что не только воздух не проник туда, но самый дух твой не сумел покинуть своего саркофага, — торжественно объявил старик, ибо в обществе привидений он вел себя совсем иначе, нежели в моем. — И лишь приказ синьоры Софии взломать дверь и найти труп позволил духу невинно убиенного отрока обрести свободу. И душа его первым делом бросилась на поиски возлюбленной.Дядюшка Никколо сообщил о своем открытии почтенному собранию духов, и предложил всем вместе припомнить, кто и с кем совокуплялся пятьдесят лет тому назад (точнее пятьдесят четыре года и тринадцать месяцев), дабы точно знать: текла кровь Аламанти в жилах пажа либо он чужого рода-племени в этом замке.Оказалось, что паж вполне мог быть сыном моего родного дяди Анжело, который как раз пятьдесят пять лет и один месяц тому назад затащил в постель жену какого-то городского дворянина, в течение двух недель наслаждался ее телом, а потом вернул мужу с кошелем золотых цехинов в придачу. Дворянин не вынес оскорбления, стал много пить вина, а спустя год встретил моего дядюшку по дороге из харчевни и всадил доброму Анжело целый заряд рубленой картечи в брюхо. Дядя скончался на месте, а дворянин исчез из нашего герцогства навсегда. Отец же взял себе пажа у вдовой дворянки — это помнили все. Или почти все…Стало быть, как я теперь понимаю, отец мой был вовсе не таким уж негодяем и злыднем, каким он представлялся при его жизни. Хватило же щедроты души у него на то, чтобы разыскать поруганную его братом женщину, приютить ее ребенка, предоставив ему возможность жить на положении почти родственника в нашем доме. Быть может, даже был у отца тайный умысел приобщить племянника к таинству сокровенных знаний семьи Аламанти. Но по каким-то причинам мальчик ему не подошел, а тут как раз попалась ему на глаза я — прямой, так сказать потомок его личный — и отец предпочел меня… Теперь об этом я могу лишь догадываться.Но привидениям было не до подобных рассуждений. Они достаточно долго пробыли на этой земле, видели такое, от чего у живых кровь застывала в жилах. Новенький был им лишь тем и интересен, что с ним можно было развлечься.Какой-то из многочисленных моих пра — (то ли шесть раз, то ли восемь) живо смекнул, что за сорок замурованных лет разум пажа ничуть не изменился, что страстью ко мне он пылает прежней, что о своих новых способностях малыш пока ничего не знает, — и пра — решил подшутить.— Синьор паж, — обратился он со старомодной учтивостью и глубоким поклоном, при котором снятая с головы шляпа подмела перьями пол. — Мы осведомлены о вашей пламенной любви к дочери хозяина замка. Синьорита София — девица прелестная и в высшей степени целомудренная. Между тем, как нам известно, она предоставляла вам кое-какие авансы, которые позволяют надеяться, что вы будете первым мужчиной, который проникнет в запретные чертоги этого прекраснейшего из женских тел. Ваша кузина, синьор паж, находится сейчас в комнате на первом этаже этой вот самой башни. Если вы не будете терять времени и поспешите туда, то сможете лицезреть во всей красе обнаженную плоть ее, страстно жаждущую быть обладаемой вами.Старый пакостник, задумав какую-ни-то гнусь, говорил витиевато. Участник одного из первых Крестовых походов был он столь древен, что настоящее имя его давно забыли, а из-за того, что в бесчисленных рассказах о своем путешествии он что-нибудь всегда да добавлял, его звали все Победителем ста драконов.Родственнички мои покойные, учуяв возможность позабавиться над новичком, тут же загалдели в поддержку старику и поспешили вслед за вконец растерявшимся пажом сквозь потолки и стропила вниз.В коридоре у кухни все разом остановились и рассыпались по потолку, куда не доходил простенок, оставляя щель, сквозь которую могли они видеть печь и очаги с кухонной утварью, моего доброго повара Жана Дэбрюльи, которого привезла я из славящейся своими кулинарами Булони, трех кухарок и любящего здесь отдохнуть дроворуба. Еще там была огромная из стянутых ивовыми лозами дубовых досок кадушка, в которой по моему повелению служанки мылись один раз в неделю. Сегодня был как раз такой день…Первое время, помню, купания эти вызывали у деревенских дур страх, протесты и жалобы падре, что, дескать, решила графиня обучить их ведовству и языческим обрядам. Но после того, как заметили они, что мужики стали к ним в постель лезть с большей охотой именно в первые дни после помывки, протестов я больше не слышала. Некоторые из служанок (мне передавали) додумались подмываться теперь ежевечерне, а кое-кто даже стал брить под мышками. Потными лошадьми теперь от служанок моих не воняет, как прежде, — и я уж тем довольна.Но вернемся к маленькому пажу…Малыш, не заметив, что прошел сквозь потолки и полы башни, оказался в коридоре. Так же, незаметно для себя, проник в кухню сквозь щели в двери и застыл там в тени печи ошеломленный обилием женской наготы, представшей перед ним при свете всполохов от очага, от треножника с семью свечами и от маленькой лучинки, зажженной невесть кем и невесть зачем в дальнем от двери углу. Добрая полудюжина молодух то переглядывались сквозь облака пара, то пропадали в нем, растворяясь плечами, грудями, распущенными волосами, и вдруг вновь обнаруживались то огромным темным соском, то ярким глазом, а то и крутым бедром, за которыми и неопытный глаз замечал пленительную для всякого, кто в штанах, щель с подушкой волос и таинством сродни дьявольскому.А когда самая молоденькая и самая красивая из всех — лет пятнадцати, вся соком налитая и от горячей воды раскрасневшаяся, тающая от неги — принялась из бочки вылезать, обнаружив дивные ноги свои, прелестнейшую из женских попочек и разверзшийся женский вход, паж не выдержал и, сдирая на ходу штаны, рванулся к кадке, наставив восставшее копье свое прямо в как будто специально подставленную ему цель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18