Чего тебе нужно еще?
Госпожа Дакс сложила письмо, водворила его на место в конверт и отправила в свой ридикюль.
– Еще одно мученье! Господь милосердный!.. Алиса, мы пойдем туда завтра в три часа.
– Как? Я тоже?
– Конечно, и ты. Неужели ты воображаешь, будто я пойду одна к этой даме, которую я вовсе не знаю? Если бы у тебя была хоть капля любви ко мне, тебе показалось бы вполне естественным сопровождать свою мать и разделить с нею ее неприятные обязанности. Но нет!.. О! Ты доставишь-таки удовольствие своему мужу!
III
Стоя перед решеткой дома госпожи Терриан, госпожа Дакс, прежде чем позвонить, оглядела его испытующим взглядом.
Решетка была неважная, но красиво увитая жимолостью. Обширная лужайка, обсаженная лиственницами, отделяла дом от дороги.
Дом был едва виден из-за больших развесистых деревьев, но приблизительное представление о нем можно было составить: низкий прямой фасад, без башенок, без колоколенок, без каких бы то ни было острых выступов; фасад из простого крашеного дерева цвета темного кармина, на котором ясно выступало зеленое кружево лиственниц, и много, очень много окон, больших окон без ставен, тесно посаженных одно подле другого.
«Казарма», – решила госпожа Дакс, которая питала слабость к дачкам на морских купаниях.
Она потянула за кольцо звонка на цепочке, поднялся настоящий трезвон: зазвонила добрая дюжина скрытых среди жимолости колокольчиков.
Госпожа Дакс пожала плечами. Над решеткой виднелись железные буквы названия виллы: Кошкин дом.
«Казарма, или сумасшедший дом»…
Впрочем, госпожа Дакс несколько изменила свое первоначальное суждение, когда появился слуга в желтом жилете.
Подъезд – шесть растрескавшихся ступеней с травой в каждой расщелине (наверняка, эту траву растят нарочно!); передняя совершенно необъятных размеров и без всякой мебели; маленькая гостиная, на полу белые циновки, по стенам персидские ткани, большая гостиная с такими же циновками и такими же тканями; средних размеров гостиная – те же циновки, те же ткани. Повсюду плетеная мебель – стулья, кресла, столы, столики, табуреты, глубокие кресла, столики для чтения, шезлонги. И подушки, подушки всех размеров, всех форм, всех цветов: шелковые, бархатные, батистовые, парчовые, кружевные, вышитые, меховые, из восточных ковров и из китайской плетенки – грудами, штабелями, кучами. Они лежат на мебели и под ней, на циновках и вдоль стен – повсюду, и, кроме того, скрипки, гитары, альты, мандолины, виолончели, два концертных рояля, орган. И ничего больше – ни одной безделушки.
Госпожа Дакс и барышня Дакс медленно продвигаются, первая смотрит вокруг презрительно, вторая изумленно, – подушки мешают идти.
Хотя на окнах нет ставен, в комнатах темновато из-за приспущенных от солнца штор. У окон нет ставен, зато есть небольшие деревянные решетки, доходящие до середины окна, – как в турецких городах. Кроме того, высокие потолки выкрашены в какой-то темный цвет: с трудом можно различить балки и перекладины.
Госпожа Дакс и барышня Дакс дошли до порога третьей гостиной средних размеров.
В глубоком кресле кто-то шевельнулся, три-четыре подушки падают. Лежавшая в нем женщина поднимается одним прыжком и идет навстречу гостьям. Она так стройна, что ее можно было бы принять за молодую девушку, не будь ее волосы совсем седыми, как серебро.
– Госпожа Дакс, не так ли? Я госпожа Терриан. Муж предупредил меня о вашем визите. Очень рада познакомиться. Садитесь здесь, хотите? Это кресло очень удобно.
Она поворачивается к кому-то, кто стоит позади нее:
– Позвольте вам представить, сударыня, – мой сын Жильбер.
Госпожа Дакс вспоминает, что у нее есть дочь, она тоже представляет:
– Моя дочь Алиса.
Все садятся. Разглядывают друг друга.
Господин Жильбер Терриан не слишком красив. Ему лет двадцать-двадцать пять, у него прекрасные черные глаза, но сам он слишком невзрачен, слишком костляв, слишком тщедушен. Убогий, по правде сказать – он сильно хромает. Алиса Дакс, хорошо сложенная, здоровая, крепкая, является полной противоположностью ему.
– О! Какая красивая у вас дочь, сударыня, – восторженно восклицает госпожа Терриан. – Садитесь поближе ко мне, деточка.
Госпожа Терриан говорит звонким голосом, интонации у нее часто совсем детские. Алиса покорно приближается к ней.
– Сюда, сюда, на мое кресло, здесь хватит места на двоих, уверяю вас.
Госпожа Терриан улыбается. Она кажется бесконечно доброй, когда улыбается.
– Как вы счастливы, сударыня, что у вас такая дочь – цветущая, здоровая! Знаете, этот мальчик составляет предмет мучений для меня: он болен, его нервы в самом плачевном состоянии; ему необходим отдых, покой. И ничто не причиняет ему такого вреда, как его проклятая музыка: и все же он сочиняет ее день и ночь.
– О! – произносит госпожа Дакс самым любезным тоном, на какой она способна, – ваш сын музыкант?
– Увы, нет, сударыня, – протестует, улыбаясь, господин Жильбер Терриан. – Разве что музыкантишка!..
Он улыбается совсем как его мать, и у него тот же ласковый взгляд. Они вообще очень похожи. Она тоже совсем не красива.
Завязывается разговор.
– Вы давно уже здесь? – спрашивает госпожа Дакс.
– Скоро два месяца, и, вероятно, пробудем всю зиму.
– Всю зиму! – восклицает госпожа Дакс, ошеломленная. – Но вы замерзнете!
– Немного, быть может, но Жильберу хочется посмотреть на наши лиственницы под снегом.
– Сударыня, – заявляет Жильбер, – Швейцария – это страна, которую надо видеть зимой. Нужно быть снобом или мещанином, чтобы приезжать сюда только летом. Я даже не понимаю, как это мы очутились здесь теперь.
– Мы можем завтра же уехать, если тебе хочется.
– А Кармен, а Фужер?
– Мы расстанемся с ними. Мы прекрасно можем путешествовать одни.
– А моя опера?
– Верно, останемся.
Госпожа Терриан весело рассмеялась и повернулась к госпоже Дакс:
– Сударыня, мы оба должны казаться вам немного ненормальными. К тому же мой муж, вероятно, говорил вам об этом – про меня по крайней мере. Но что делать? Меня привязывает к жизни только мой сын, и я всегда делаю только то, что он хочет, и вовсе не думаю, разумно это или нет. Должна сказать, что и он тоже делает все то, что я хочу, даже когда это явная нелепица. И вот так-то мы любим друг друга самым смешным в мире образом. Мы настоящая влюбленная парочка.
Сын наклоняется к матери, она привычным движением протягивает руку, и он, словно в подтверждение, целует эту руку подчеркнуто долгим поцелуем.
Барышня Дакс не отрывает глаз от этой руки и от этих губ. Здесь как бы магнит, который притягивает ее душу.
Визит длится уже четверть часа: госпожа Дакс поднимается.
– Нет, нет! – запротестовала госпожа Терриан. – Если вы уйдете теперь, я приму это за личное оскорбление. Во-первых, у нас здесь живут двое наших друзей, с которыми я должна вас познакомить. Я не знаю, где они сейчас, но они придут. А во-вторых – время пить чай. Кроме того, я уверена, что вас не ждут никакие дела.
Госпожа Терриан подходит к самовару, который блестит рядом на накрытом к чаю столе.
– Главное, не подумайте, что мой чай похож на ту траву, которую подают в гостинице! О нет! Это чай для знатоков. Фужер присылает нам его из Пекина через дипломатического курьера.
Она останавливается, чтобы заварить чай ложечкой.
– Фужер – Бертран Фужер – это наш лучший друг. Я познакомлю вас с ним. Он так мил, что проводит с нами свой трехмесячный отпуск. Он секретарь посольства в Константинополе…
Она ставит на место свинцовую коробку с герметически закрывающейся крышкой.
– Вот и готово.
Потом она садится в шезлонг и обнимает за талию барышню Дакс.
– У нас здесь гостья, такая же молодая девушка, как вы, и как вы, очень красивая! Я уверена, что вы знаете ее по имени: мадемуазель Кармен де Ретц.
Барышня Дакс, страшно заинтересованная, спрашивает:
– Та, которая пишет книги?
– Да!.. Та, которая пишет книги. Она даже пишет здесь одну из своих книг: либретто той самой прославленной оперы, музыку к которой сочиняет мой сын.
Госпожа Дакс из вежливости выражает восхищение:
– Опера!.. И большая? Как она называется?
– Большущая опера! – говорит без тени улыбки госпожа Терриан. – Называется она «Дочери Лота». Правда, Жильбер говорит, что это сюжет не для почтенных мамаш! Тем хуже, я не пойду на премьеру. О, сударыня! Современные молодые люди очень смелы, они часто вгоняют в краску наши седины!
Молчание. Госпожа Дакс с некоторым беспокойством поглядывает на дочь.
– Наконец-то! – восклицает вдруг госпожа Терриан. – Вам не придется долго ждать, и чай как раз будет готов. Вот идет наша поэтесса и с ней Фужер.
Действительно, дверь отворяется. И на пороге появляются рука об руку белокурая девушка с дерзким профилем и молодой человек с почти черными волосами, с ласковыми и насмешливыми глазами.
И барышня Дакс в испуге кусает губы, чтоб не вскрикнуть: она узнает их – образ этой четы глубоко запечатлен в ее памяти. Это их она видела вчера на Вышке, обнявшихся, сливших губы в поцелуе.
IV
Барышня Дакс, девушка достаточно осведомленная во всем, что касается реальной жизни, знала прекрасно, что поцелуи – это разменная монета в здешней юдоли. Но ее несколько прямолинейный ум разделял их на две категории: категорию законную, к которой относятся поцелуи семейные и супружеские, и категорию скандальную, которая обнимает все те ужасные поцелуи, которыми обмениваются легкомысленные молодые люди и скверные женщины – накрашенные женщины, которых иногда встречаешь в колясках бирюзового цвета. Но поцелуй, которым обменялись Бертран Фужер, дипломат, и Кармен де Ретц, знаменитая женщина, не подходил ни под ту, ни под другую категорию. И барышня Дакс была смущена, сбита с толку.
Тем временем Бертран Фужер поклонился госпоже Дакс со светской любезностью, от которой за версту веяло дипломатическим корпусом, а Кармен де Ретц сделала полуреверанс, немного романтический, казавшийся от этого еще более вежливым.
Потом оба приблизились к барышне Дакс, которая не спускала с них глаз. Она находила их обоих еще прекраснее, чем они показались ей на Вышке. Кармен де Ретц в самом деле была очень красива: волосы всех оттенков золота, глаза, как синеватые угли, и какая-то решительность и смелость в выражении лица, которые делали крайне современным ее почти античной правильности черты. Что касается Бертрана Фужера, он пленял тем легким изяществом ума, которое процветало во времена вельмож и маленьких аббатов, – казалось, будто на нем надет не пиджак, а камзол. Он казался героем романа. Барышня Дакс должна была сознаться в этом. И хотя из них обоих Кармен де Ретц, автор «Дочерей Лота» и «Не зная почему», была, без сомнения, личностью более значительной, барышня Дакс больше смотрела на Бертрана Фужера.
Он сел рядом с нею, а Кармен де Ретц начала разливать чай. Госпожа Терриан продолжала вести разговор с госпожой Дакс и сообщила ей секрет приготовления настоящего турецкого кофе. Алиса слушала Фужера, который сидел у ее ног на груде подушек.
Он не говорил ничего особенного. Это были те приятные банальности, которые всякий молодой человек считает своим долгом говорить всякой барышне при первой встрече. Но Фужер произносил самые ужасные пошлости со вкусом, сдабривая их неожиданными блестками остроумия и умело составляя самые благопристойные фразы из слов, которые вовсе не были столь благопристойны.
Барышня Дакс, не избалованная вниманием, восторгалась и дивилась. Она чувствовала себя уверенно: в голосе Фужера, как бы ласков он ни был, все время проскальзывали легкомысленные и насмешливые интонации, как бы побуждавшие не вдаваться в обман.
Госпожа Терриан сделала глоток и поморщилась.
– Перестоялся!.. Вот что значит ждать опоздавших. Где вы оба пропадали?
Фужер объяснил:
– Нашей музе захотелось искать вдохновения на какой-нибудь подлинно девственной вершине. Мне, прозаику, это желание показалось, с позволения сказать, нелепым. Я лично стал бы писать здесь «Дочерей Лота» за закрытыми ставнями. Тем не менее мы взобрались на Фрюнтьер де Нион. Тысяча триста тридцать шесть метров над уровнем моря во время отлива! Но там, наверху, сердца наши наполнились скорбью и тоской: там была целая куча гельветов, животных и туристов.
Госпожа Терриан засмеялась и запротестовала:
– Фужер! Что бы вам стоило в вашем перечислении поставить животных после людей?
– Но я именно так и поступаю: я сказал, целая куча гельветов, животных и туристов. Не станете же вы утверждать, будто туристы отличаются от животных низшего порядка? Гнусное стадо баранов, которых, как плеть, гоняет повсюду их снобизм! Сударыня, – обратился он к госпоже Дакс, резко повернувшись на куче подушек, – сударыня, разрешите мне выразить вам, которых жизнь в гостинице обрекает на общение с означенными баранами, мое искреннее соболезнование.
– Но…
– Все так, как я сказал. Вы изволите проживать у кальвинистов или у кек-уокистов?
Госпожа Терриан сочла своею обязанностью дать пояснение:
– Этот полоумный называет так – я предпочитаю не искать причин – две небольшие гостиницы в Сен-Серге: пансионат Бротт и пансионат Калури.
– Мы живем в Гранд-Отеле, выше поселка, – заявила с вполне простительным тщеславием госпожа Дакс.
Бертран Фужер преклонил голову.
– Поздравляю вас, сударыня, насколько это в моих скромных силах. Вы таким образом спаслись от общего стола, где все называют друг друга уменьшительными именами раньше, чем пройдет три недели. И что за стол, что за семейства в этой благословенной стране! В пансионате кальвинистов, который стыдится так называться и принял, неведомо почему, прозвище «Бротт»…
– Это фамилия владелицы, – вставил Жильбер Терриан, невидный из-за органа.
– …Потерявшая стыд женщина, которая не стесняется поместить на вывеске свое имя, непорочное имя вдовицы по Господу! Да, сударыня, по Господу: в пансионате Бротт имя Господне чтят по женевскому обычаю. Там ни за что не приютят ни одной четы, если она не представит предварительно брачного свидетельства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21