Да еще ласковая песенка, которую мать напевает, склонившись к нему в вечерний час, когда едва мерцают угли догоревшего костра.

18. РАССВЕТ И МОГИЛА ДЛЯ БРАТЬЕВ
Когда снова рассвело и белые воины вместе с краснокожими смогли оглядеться, они поняли, что заплатили хорошую цену за ночную победу. Десять каноэ затонули, и в каждом находилось по четыре воина. Правда, некоторые из них все еще были здесь, но вряд ли в будущем они смогли бы снова выйти на охоту, или спеть песню, или принять пищу… Алгонкины были великие мастера рубить топором и снимать скальпы. Гичита оплакивал их, покрыв голову кожаной робой. Ваваша гладил его забинтованные руки, стараясь как-то утешить. Ноги старого вождя тоже были сильно изранены, так, что он даже не мог подняться. Правда, женщины, которые ухаживали за ним, накладывали на раны целебный мох и делали примочки из травяных отваров, уверяли, что раны Гичиты затянутся еще до наступления полнолуния.
Хеоме, чей страх опять навлек на него всеобщее презрение, сидел в отдалении в полном одиночестве и тупо глядел на воду.
На «Длинном Змее» Харальд и Груммох подсчитывали свои потери. У Харальда на голове была шишка величиной с мужской кулак.
– Благодари Одина, – сказал Великан, – за то что он наградил тебя крепким норвежским черепом, брат мой.
Не в силах ответить на шутку Груммоха, Харальд только молча кивнул и показал взглядом на Ямсгара Хавварссона и Торнфинна Торнфиннссона, лежавших навзничь с повернутыми к небесам лицами. Казалось, они погружены в глубокий сон.
– Гудбруду Гудбрудссону будет одиноко, – сказал Харальд с горестным вздохом. – Не было еще такой дружной пары по эту сторону Валхаллы. Погляди, скольких краснокожих они уложили. Эта парочка не теряла времени даром.
Все поглядели на Гудбруда. Он стоял возле самой мачты, и тела алгонкинов и абнаков громоздились возле него. Харальд окликнул его, но Гудбруд не отозвался. Он стоял, скорбно склонив голову на грудь, видимо горюя о потерянном друге.
Но нет! Не в печали склонил он голову! И не думал он в этот момент о погибших друзьях. Он вообще ни о чем не думал. Две алгонкинские стрелы пригвоздили его к мачте, вот почему не упал он на палубу вместе с другими, кого коснулась смерть.
Кнут Ульфссон, усевшись на планшире, перевязывал раны тряпьем. Глаза его все еще были безумны, в них по-прежнему бушевала битва. Он запел печальную песнь:

Когда молодые олени покидают стадо,
Старый вожак не охладевает к битвам.
Он взбегает вверх по холмам.
Рога его остры, и глаза мечут искры.
Он отыскивает убийц,
И вздымается грудь его жаждою мести.
Старый олень, Кнут Ульфссон, говорит всем вам:
Теперь, когда молодые покинули стадо,
Он найдет погубителей Даже на краю земли!

Харальд подошел к нему и ласково потрепал по израненному плечу.
– Убийцы уже получили свое, берсерк, – сказал он, – их деревни сметены с лица земли, будто их никогда и не было на свете.
Кнут Ульфссон ничего поглядел на Харальда пустым взглядом, точно не осознавая о чем говорит вождь. Потом он продолжил свою песнь, словно тут же и забыл о самом существовании Харальда.
– Бесполезно заговаривать с ним, – заметил Груммох. – Эти берсерки живут в замкнутом мире, где есть место только битве и братству. Потребуется еще какое-то время, чтобы уши Кнута Ульфссона стали снова воспринимать человеческую речь. Он пока находится в боевом угаре. Он сейчас ничего не способен заметить, даже если поднесет к глазам собственную руку. Все берсерки таковы, ты же знаешь.
– Погляди только, – грустно вздохнул Харальд, – мы потеряли четверых из них. Мы заплатили дорогую цену, сокрушив алгонкинов и абнаков ради беотуков, наших краснокожих друзей.
– Враг тоже заплатил не мало, – сказал Груммох, – указывая на человека, наполовину перевесившегося через борт.
Побратимы с усилием подняли тело краснокожего великана и положили на палубные доски.
С головы до ног он был облачен, как полагалось только великому вождю. На нем был колоссальных размеров головной убор из орлиных перьев, кончики которых были выкрашены темно-коричневой краской. К перьям крепились красные пряди волос, как бы выраставшие из распушенных шариков белого гусиного пуха. Могучую шею украшало ожерелье из сотни медвежьих когтей, оправленных в серебро и нанизанных на тоненький кожаный ремешок. Руки великана повыше локтя охватывали кованные медные браслеты с выгравированными на них изображениями «Птицы Грома» – орла. Его одежда была так расшита красными, синими и желтыми бусинами, что между ними не удалось бы просунуть и лезвие ножа. На мокасинах тонкой золотой нитью было вышито изображение восходящего солнца на фоне лазурного неба, расшитого крошечными, с муравьиную головку, бусинками из бирюзы.
Лицо вождя, с нанесенными на него широкими полосами желтой глины, все еще сохраняло гордое выражение. Мертвая рука сжимала оперенный томагавк, точно желая взять его с собой в тот далекий и темный путь, который лежал теперь перед ним.
Ваваша поднялся на корабль и поглядел на покойного.
– Это Боевой Орел, – сказал он, – самый могущественный из алгонкинских вождей. В молодости они были друзьями с моим отцом, пока не поссорились из-за женщины. После этого они поклялись убить друг друга. Но Гичита в глубине души до сих пор любит его. Для отца было бы большим горем узнать, что Боевой Орел погиб на вашем корабле, откуда его дух не сможет прибыть на Последнюю Охоту. Давайте ничего ему не скажем. У него и так горя хватает.
Сказав это, Ваваша встал на колени возле убитого и дотронулся пальцами сперва до правой, потом до левой щеки. Прикоснулся к его груди – сначала справа, потом слева. Затем он ласково что-то прошептал так, чтобы никто не мог услышать, и, склонившись еще ниже, мягко надавил на веки и закрыл Боевому Орлу глаза.
После этого викинги сняли с него роскошное облачение и привязали к его ногам камень.
Они перевалили его за борт, с другой стороны, не там, где находилось каноэ Гичиты, так чтобы старого вождя не постигла еще и эта печаль.
Чуть позже в этот же день они разложили на берегу погребальный костер, положили в ноги каждому воину оружие, чтобы в конце своего пути он мог сразу заняться охотой или принять участие в сражении.
И в этот же самый день, когда солнце оказалось в зените, Гичита повелел Ваваше побрататься с Груммохом и Харальдом, как того требовал обычай краснокожих.
Для этого надевший ради такого случая головной убор с бизоньими рогами знахарь сделал по надрезу на руке у каждого из них, смешал их кровь и помазал ранки. Затем всех троих, крепко взявшихся за руки, положили в неглубокую траншею, заранее выкопанную краснокожими воинами в мягкой прибрежной земле и всех троих этой же землей припорошили.
Обряд обозначал, что все трое должны жить, как братья, и вместе лечь в землю, когда пробьет их последний час.
После этого беотуки начали плясать и распевать свои песни под высокие звуки костяных флейт и мягкие удары кожаных барабанов.
Только Хеоме не выказывал никакой радости. Он сидел один неподалеку от детей и женщин, окидывая всех злобными взглядами.

19. ОЗЕРО БОГОВ
И вот настало время великого и многотрудного перехода. Случалось, что река становилась совершенно непреодолимой: она стремглав неслась по порогам, кидалась в разные стороны, как зверь, стараясь проглотить и корабль викингов, и каноэ краснокожих. В такие моменты краснокожие устремлялись в маленькие речушки, которые спокойно текли под низко нависающими над водой ветками деревьев. Однажды какое-то странное существо, похожее на кошку, соскользнуло с ветки, угодив прямо в одно из каноэ. Это было так неожиданно, что воины все до одного попрыгали в воду. Они плавали вокруг каноэ и били зверя томагавками до тех пор, пока он перестал скалить на них свои страшные зубищи и не затих. Женщины и дети, наблюдавшие всю эту сцену из других каноэ, захлопали в ладоши и засмеялись от радости. Они тут же подняли крик, потому что каждый хотел сшить себе одежду из красивой шкуры убитого зверя.
Иногда перед путниками вырастали сплошной стеной скалы. По отвесным стенам грохоча низвергались потоки вспенившейся ледяной воды.
Тогда всем приходилось высаживаться на берег и нести лодки на плечах, обходя водопады. Это были моменты тяжелых испытаний. «Длинный Змей» был малость тяжеловат, чтобы таскать его на руках! Приходилось викингам валить деревья и ставить корабль на катки. И викинги, и краснокожие, и женщины, и даже детишки, схватившись за крепчайший, сплетенный из кожи канат волокли корабль по суше к верховьям реки, где течение было поспокойнее.
– Нам уже приходилось перетаскивать суда волоком в Гардарики, – заметил Харальд. – Например, попался нам на пути волок, когда мы возвращались из Миклагарда на кораблях, которыми владел Хокон Свиной Жир.
– М-да, – хмыкнул в ответ Груммох, прикрыв глаза ладонью и пытаясь разглядеть вершину горы, с которой река срывалась вниз бешеным потоком. – Разве это был волок! Такого, что здесь твориться, наверно, больше не встретишь на всей земле!
Но они в конце концов добрались до верховьев, стерев в кровь руки, хребет у мужчин чуть не переламывался пополам, а кровь стучала и пела в голове. На вершине горы они расположились на ночь. Усталость валила их с ног, ни у кого не было сил двигаться дальше.
Однажды они расположились на ночь на опушке сосновой рощи. Женщины тихонько ударяли по натянутой коже маленьких барабанов, а подростки плясали у костра.
Вдруг неожиданно для всех Хеоме вскочил на ноги, размахивая искалеченными руками, с искаженным злобой лицом.
– Почему, отец мой, – вскричал он, – эти белые чужестранцы сидят с тобой и моим братом Вавашей у костра, а мне место находится только среди ребятишек?! Разве я не доказал всем, что я мужчина, как и любой другой?
На морщинистом лице Гичиты, освещенным желтыми отблесками огня, появилась печальная улыбка.
– Хеоме, сын мой, – начал он ласково, – я не могу нарушать обычаи народа, требуя того, что желательно мне или тебе. Все из нашего племени знают, что я люблю обоих моих сыновей одинаково, как и полагается отцу. Оба мои сына для меня равны, несмотря на то, что один большой и сильный, а другой маленький и слабый. Даже среди медвежьего народа отец одинаково забавляется и с калечным медвежонком, и со здоровым и сильным, который может повзрослев, прогнать его.
– А не сможет ли и калечный медвежонок прогнать старого матерого медведя с помощью хитрости, которая и в голову-то не придет старику? – спросил Хеоме, щуря свой недобрые глаза.
У Гичиты сильно болели ноги, доставляя ему большие страдания. Он как-то не обратил внимания на слова сына, продолжая говорить свое:
– Это верно, что ты принес волка, убитого неподалеку от нашего стойбища. Но когда мы столкнулись с алгонкинами и абнаками, ты не показал себя воином и истинным сыном вождя. Люди говорят о том, что когда они сражались, ты лежал в каноэ, укрывшись шкурами, точно тебя там вовсе и не было. Вот почему твое место сейчас не рядом со мной и твоим братом. И с этим я ничего не могу поделать до тех пор, пока тебе не выпадет случай вновь проявить себя мужчиной. Тогда и ты, сын мой, будешь сидеть со мной рядом вместе с остальными, и ты тоже принесешь клятву кровного братства с великими белыми воинами, и тебя положат рядом с ними в могилу братства и прикроют землей.
На это раздался визгливый голос Хеоме:
– Я лучше умру, Гичита, чем побратаюсь с этими чужаками! Это просто белые волки, вот кто они есть! Эти белые волки пришли сюда ради собственной добычи, а вовсе не из любви к нашему народу!
Харальд и Груммох сидели у костра молча, воззрившись на Хеоме, но он избегал встречаться с ними взглядом. Зато другие викинги не проявили такого же спокойствия. Среди них поднялся ропот.
Они громко заявили, что потеряли отличных воинов в битве, которая вовсе их не касалась. А иные говорили, что если бы Харальд вовремя к ним прислушался, то «Длинный Змей» был бы уже на полпути к дому.
Но Ваваша постарался всех примирить. Он поднялся и стал исполнять у костра Танец Орла, широко раскинув руки, кружась и подпрыгивая, словно птица, которую он изображал, парила в воздухе над костром. Время от времени он издавал клич: «Ку-и-и-и! Ку-и-и-и!»
Женщины у отдаленных костров подхватили этот клич «Ку-и-и-и! Ку-и-и-и!». И кричали до тех пор, пока лесное эхо многократно его не повторило.
Когда барабанные палочки из молодого ясеня и орешника начали выбивать легкую дробь, Ваваша застыл на месте, поднялся на цыпочки, и колыша руками, точно трепеща крыльями, сомкнул кончики пальцев над головой.
И пока все молчали, застыв в восхищении перед дивно исполненными танцем, Хеоме встал и с презрением плюнул в огонь.
Но никто даже и не взглянул на него. Все взоры были устремлены на юного воина, который однажды сделается вождем их племени.
Когда Ваваша замер, вытянувшись на носках, барабаны ударили – туанг! – точно слетела стрела с тетивы огромного лука.
И затем, в полной тишине, Ваваша, выкрикнув высоким голосом «Ку-и-и-и-ок!», закружился на месте, опускаясь все ниже и ниже, кругами обходя костры, пока наконец не опустился на землю, все еще трепеща одной рукой-крылом.
Наконец, и эта рука замерла, и бой барабанов стал стихать, пока не превратился в еле слышный шепот, и замер вместе с затихшей на земле птицей.
Глаза у женщины сделались влажными от слез, дети подползли поближе к матерям, пряча лица в их кожаных одеждах. И только воины продолжали молча взирать на Вавашу, их медные лица оставались неподвижны и бесстрастны. Они молча выражали свое восхищение.
Гичита наклонил свою старую голову и произнес молитву, обращенную к Богу-Орлу:

О Птица Грома! О Птица Грома!
Мы покланяемся тебе!
Мы, племя беотуков, взываем к тебе о помощи!
Помоги нам завершить это путешествие,
О, Птица Грома!
Помоги нам вернуться домой невредимыми!
Мы молим тебя только об этом.
О, Птица Грома!

Тогда Ваваша поднялся и подошел к отцу.
– Хорошо ли я танцевал, отец? – спросил он с улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16