Клейдемос коротким жестом отказался от вина; он так долго ничего не ел, что его желудок содрогался от спазмов. Павсаний поставил чашу и подал табурет.
— Присядь, — предложил он. — Ты, наверно устал.
Юноша опустился на сиденье. Глаза его были налиты кровью, лицо усталое, волосы засыпаны пеплом.
Павсаний внимательно посмотрел на него.
— Те же большие темные глаза, — пробормотал он. — Те же тонкие губы — вылитый портрет матери.
Клейдемос вздрогнул и ответил:
— У моей матери маленькие серые глаза…
Павсаний сел в кресло, сжимая в руках персидскую чашу, словно стараясь подобрать нужные слова.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, — произнес он. — Мы все — чужие для тебя. Возможно, враги. Тем не менее, ты обязан выслушать то, что я должен сказать тебе, потому что твоя жизнь среди сынов Спарты будет долгой.
Доспехи, что сейчас на тебе, принадлежали твоему отцу и твоему брату. Твоя мать никогда не забывала тебя. Мы могли бы и дальше с успехом отрицать факт твоего существования, позволить тебе вернуться к горным илотам, чтобы прожить жизнь простого пастуха, но мы убеждены, что ты более не можешь и не должен вести такой образ жизни — ты стал воином. Ты месяцами сражался бок о бок со своим братом Бритосом. Ты был с ним в сражении при Фермопилах, ты вернулся с ним в Спарту, ты помог ему восстановить утраченную честь. И сейчас ты — последний из выживших в этой величественной семье, в роду, который не должен угаснуть.
Клейдемос оторвал глаза от пола.
— Существует много вещей, которых я не могу понять, и многое другое, чего я даже не могу и представить себе. Если правда то, что ты говоришь, то скажи мне, как я могу вернуться к женщине, которая произвела меня на свет только ради того, чтобы бросить меня. И как я могу оставить женщину, которая хотя и не имеет кровной связи со мной, но спасла меня от смерти, вырастила меня и любила меня. Скажи мне, как я могу покинуть несчастных, покорных людей, которые принимали меня за своего, хотя я и был сыном их врага, и вернуться в город, который поработил их? Город, который хотел, чтобы я умер, только потому, что я хромой. Неужели ты веришь, что человек может родиться дважды? Меня вырвали из тисков преисподней. Человек, спасший меня, Критолаос, мудрейший из всех людей на свете, дал мне мое имя, Талос, для того, чтобы я никогда не забывал о своем несчастье. Каким образом сейчас я начну называть себя Клейдемосом? Я никогда не видел свою мать, мой отец — не более чем лицо, взгляд, дракон, украшающий щит Клеоменидов. А мой брат Бритос… сейчас он — всего лишь пепел, прах на поле битвы при Платеях…
Павсаний вытер пот, выступивший на лбу.
— Пожалуйста, выслушай, что я должен сказать. У меня нет ни одного ответа на любой твой вопрос. Но все же не суди нас слишком строго… Много тайн в жизни человека, его судьба в руках богов, но есть и многое такое, что я могу рассказать тебе, и что тебе неизвестно. Спарта не жестока к своим сыновьям. Но мы все должны соблюдать закон, который превыше любого из нас, даже таких, как я… даже превыше царей. Матери Спарты очень хорошо знают об этом, матери, которые должны смотреть, как их сыновья маршируют на смерть. И твой отец хорошо это знал. Когда он нес тебя вверх на гору Тайгет, той ночью, давным-давно… в ту бурную ночь, мучительную ночь, прижимая тебя к своей груди… Тяжесть этого ужасного, но столь необходимого деяния грузом лежала на его сердце в течение всех тех лет, которые ему оставалось прожить. Клинок, пронзивший его сердце в Фермопилах, не был более острым, не был более жестоким, чем страдание, которое разрывало его душу в ту ночь. Черная пелена заволокла его взор, и никто больше никогда не увидел радость в его глазах, хотя бы всего один раз. Ничто не пощадило его: с того самого момента, когда он узнал, что ты еще жив, его мучения стали еще сильнее, еще невыносимее. В ту ночь, когда Бритос пошел в горы, вооруженный, с намерением убить тебя, его кровь застыла, превращаясь в лед. Но все-таки он не мог произнести ни единого слова. Горькие слезы, которых никто не видел, даже твоя мать, проливал он год за годом, в этом бесконечном, невыносимом страдании. Он мучительно любил тебя до самого конца. Он пал, презирая свою жизнь, пролив свою кровь в обжигающую пыль. Он страдал… о тебе. Таким был твой отец, великий Аристарх — Дракон.
Теперь Клейдемос смотрел прямо в глаза царю. Он стоял неподвижно, застыв, как статуя, и руки его примерзли к бедрам. Единственными свидетелями того, что он жив, были две крупные слезинки на лице, словно выточенном из серого камня.
Павсаний поставил чашу на стол, поднес руки к лицу. Он умолк, как будто прислушиваясь к стрекоту цикад, к приглушенному шуму голосов за стенами палатки.
Когда он снова заговорил, дрожь в голосе выдала его чувства:
— И с твоей матерью судьба обошлась не лучше… судьба, или недоброжелательность богов. Ее красота увяла рано, разрушенная нестерпимыми муками, после того, как тебя вырвали из ее рук. Она потеряла мужа, человека, которого любила всей душой с раннего девичества. Она увидела своего сына Бритоса, вернувшегося живым после сражения при Фермопилах, когда она уже отдала его смерти… но только для того, чтобы снова потерять его, когда он вновь исчез после самоубийства своего друга Агиаса. А завтра она узнает, что он был жив, когда получит урну с его прахом. Женщины Спарты хорошо знают, что их сыновья рождаются смертными, но от этого им не становится легче. Ты — единственный, кто остался у нее, хотя она никогда и не смела надеяться, что ты можешь вернуть.
Клейдемос вытер глаза.
— Есть другая женщина, которая ждет меня в своем крошечном домике на горе Тайгет. Женщина, которую я всегда называл мамой, — сказал он ровным голосом.
— Я знаю, — отвечал царь. — Эта женщина очень дорога тебе. Ты сможешь видеться с ней всегда, когда пожелаешь. Помни только о том, что она была значительно более счастлива, чем то несчастное создание, которое дало тебе жизнь. Но это далеко не все, что тебе следует знать. Я понимаю, что наши законы безжалостны к тебе, но разве внешний мир отличается хоть чем-нибудь, разве он другой? Мы должны выживать в мире, который безжалостен к побежденным. Вчера вы были свидетелями ярости захватчиков, которые вторглись в нашу страну. Тело царя Леонида нашли обезглавленным и распятым в Фермопилах. Такая же судьба ожидала и меня сегодня, если бы мы проиграли сражение.
Жертва, принесенная Бритосом, спасла жизни тысяч его товарищей, молодых людей, подобных тебе, матери которых должны были бы страдать и оплакивать их до конца своих дней. Ты можешь сказать мне, что он был несправедливо оклеветан и опозорен теми же самыми товарищами всего лишь год назад, что именно они толкнули его на грань самоубийства. Но он отстоял свою честь, его имя будет прославляться в веках, — имя, унаследованное тобой с его последним дыханием. Сейчас Бритос бродит в царстве теней, его душа не найдет успокоения, пока ты не примешь наследие, оставленное его жертвоприношением, и честь, вырезанную на щите Клеоменидов. Перед тобой перекресток, одна дорога которого ведет к тихой жизни, спокойной, но незначительной и незаметной. Вторая дорога приведет тебя к трудному, беспокойному существованию, но предлагает тебе наследие поколения героев. Выбор можешь сделать только ты сам. Боги привели тебя сюда, — туда, где ты находишься сейчас. Твоя участь предопределена, и я не верю, что ты можешь повернуть назад.
Павсаний замолчал. Затем он дотронулся мечом до щита, висевшего на столбе палатки. Вошли несколько женщин, внося воду. Они раздели молодого человека и вымыли его, в то время как другие приготовили постель. Клейдемос позволил им размять его усталые члены, массируя их, и выпил чашу теплого бульона. Затем он лег и заснул крепким сном.
Царь бросил последний взгляд на юношу и улыбнулся сам себе. Он позвал одного из часовых и приказал:
— Никто не должен входить в палатку или нарушить сон этого человека, пока я не вернусь. Если он проснется сам, пусть идет туда, куда хочет. Но следуйте за ним незаметно, не сводите с него глаз, сообщайте мне обо всех его передвижениях.
Часовой занял свой пост. Вскоре после этого царь в полном вооружении вышел из палатки. Он вскочил на коня и галопом понесся в сторону лагеря персов, в сопровождении отряда царской охраны.
С прошлой ночи в этом лагере расположились гарнизоном его войска. Командующие союзными армиями ожидали его в бывшей палатке персидского военачальника.
— Друзья! — воскликнул царь Павсаний, — Друзья мои, давайте выпьем за Зевса, нашего владыку, и Геркулеса, нашего вождя! Они наградили нас победой над варварами. Я пью за согласие всех греков, которое сделало этот день таким великим и незабываемым!
Хор возгласов приветствовал эти слова, а слуги проворно пополняли быстро опустошаемые чаши. Но Павсаний еще не закончил свою речь.
— Мои собратья, товарищи по оружию, — начал он снова, — позвольте мне сказать, что варвары поистине безумны! Они уже владели всеми этими великолепными вещами, но не остановились ни перед какими трудностями и страданиями, чтобы предпринять такое длинное путешествие и сражаться за наш несчастный черный бульон!
Гости рассмеялись в знак одобрения. Пир, который продолжался всю ночь, только начинался.
Но в тот самый день, когда Павсаний был потрясен великолепием несметных сокровищ и роскошью персов, у него возникло чувство неудовлетворенности скромностью Спарты.
ГЛАВА 2
Возвращение домой
В небе медленно проплывали облака, подгоняемые легким ветерком. Они скрыли солнечный диск, наплывая на него, когда солнце уже клонилось к западу и бросало длинные тени на равнину. Клейдемос увидел вершину горы Тайгет, охваченную золотистым пламенем. Он так долго не был здесь… И уже почти слышал лай собак, блеяние овец у входа в овчарню на верхнем пастбище.
Он вспомнил могилу Критолаоса, мудрейшего человека, занесенную дубовыми листьями. Он снова увидел себя ребенком, сидящим на берегу Еврота с отарой, малыша Криоса, весело виляющего хвостом. И женщину, которую он всегда считал своей матерью; он представил себе, как она сидит на пороге своего крошечного домика в горах, печальная и одинокая, прядет свою пряжу мозолистыми пальцами, пристально глядя на горизонт серыми глазами, полными надежды.
Тропа, которая вела наверх, в гору, была всего в нескольких шагах от того места, где остановился Клейдемос, опираясь на свое копье. Всадник умчался галопом, поднимая столб пыли и исчезая так же внезапно, как он появился.
Ветер стих, но большие черные облака превратились в огромную тучу в середине неба. Казалось, что она медленно пульсирует, как живое существо. Клейдемос смотрел на нее, когда совершенно неожиданно в центре гигантской тучи сверкнула молния. Затем, пока он смотрел на небо, вся эта масса облаков потеряла форму, растянулась, перевернулась, изогнулась, образуя в небе какие-то новые очертания.
Четкие, безошибочные очертания: очертания дракона.
В сознании Клейдемоса эхом прозвучал голос Критолаоса, который давным-давно, той далекой ночью заявил:
— Боги иногда посылают людям знамения…
Он повернул назад, оставляя позади себя тропу, ведущую наверх, в горы. Его сердце наполнилось печалью. Он продолжил свой путь вниз по пыльной дороге, словно подгоняемый какой-то неведомой силой, до тех пор, пока не понял, что стоит перед домом Клеоменидов, охраняемым величественными дубами. Едва заметная светлая полоска, пробивающаяся от света лампы внизу окна, была единственным признаком жизни в большом, строгом доме.
Клейдемос остановился, ожидая услышать лай Меласа, но ничто не нарушило полную тишину. Он прошел в центр двора, но внезапно в ужасе отпрянул назад: пес лежал на фамильном алтаре с перерезанным горлом. Белые клыки обнажились в страшной гримасе. Животное было принесено в жертву тени Бритоса, его злая душа бродила теперь по дорогам Гадеса в поисках своего хозяина.
Клейдемос прошел к входу в дом, на котором висел черный занавес. Протянул руку к двери, и она со скрипом открылась.
Он увидел огромный, слабо освещенный атриум. В центре на табурете сидела, обнимая колени руками, женщина, одетая в черное. Она взглянула на него горящими глазами; ее тело, казалось, окоченело, как при смерти.
Клейдемос застыл на пороге, словно окаменев от такого зрелища. Женщина, покачиваясь, поднялась на ноги и направилась к нему. Она протянула бледные руки:
— Я так долго тебя ждала, — прошептала она. — Мой сын, тебе потребовалось так много времени, чтобы вернуться ко мне…
Клейдемос промолчал в ответ
— Я понимаю, — сказала она. — Ты не знаешь, что сказать, но ты же узнал меня, разве нет?
Ее руки безвольно повисли вдоль тела.
— Я твоя мать. Исмена, супруга Аристарха, мать Бритоса…
Она обратила свой обезумевший взор к священным изображениям героев Клеоменидов, закрытых полосами черных тканей.
— Мертвы… они все мертвы. Ты тоже был мертвым, Клейдемос.
Юноша задрожал, когда Исмена подняла руку, чтобы коснуться его лица.
— Но сейчас ты вернулся в свой дом, — сказала она, указывая на открытую дверь. — Двадцать два года… прошло двадцать два года с тех пор, как я видела тебя в последний раз на этом же пороге, на руках у твоего отца.
— Моего отца? — безучастно пробормотал Клейдемос. — Мой отец оставил меня в горах на растерзание волкам.
Исмена опустилась на колени.
— Нет, нет! Нет, сын мой, твой отец оставил тебя на милость богов. Он принес в жертву всех ягнят своей отары для того, чтобы боги смилостивились. Его страдания были бесконечны, его муки ни на одно мгновенье не давали ему ни сна, ни отдыха. Он глотал свои слезы, они душили его. А когда боль превосходила все возможные пределы, он убегал из этого дома, надев плащ. Он бежал в лес… в горы…
Клейдемос посмотрел на стену, где на гвозде висел серый шерстяной плащ с капюшоном. Он вздрогнул. Своим внутренним зрением он видел этого человека, лицо которого было полностью скрыто под капюшоном, там, около верхнего ручья, в тот ветреный день… Его отец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48