За время болезни и вынужденного безделья руки стали гладкими и нежными. С кожи исчезли царапины, ногти блестят и ровно подстрижены, а не обломаны от постоянного перебирания земли, пересаживания, прополок и выполнения других бесконечных работ, которых на ферме огромное количество. На ее ладонях не осталось и следа от мозолей, тех толстых, грубых мозолей, которые, как она думала, сохранятся у нее на руках до самой смерти».
В дверь постучали, и Сэйдж, оторвавшись от самосозерцания, откликнулась:
— Войди, Тилли!
Однако, вовсе не высокая, худая кухарка вошла в комнату.
— Ой, это ты, Джим! — испуганно воскликнула женщина с отчаянием подумав о том, что едва одета. В эту минуту на ней было только легкая льняная сорочка, которую она накинула на тело сразу после купания.
Когда Джим закрыл дверь и двинулся к ней, сердце Сэйдж отчаянно забилось. Ах, как он был красив в своем костюме из черного тонкого сукна. Такой же черный тонкий галстук резко выделялся на первозданной белизне рубашки и, казалось, что если долго смотреть на него, то можно ослепнуть. Не случайно женщины на улице оглядывались вслед этому смуглому мужчине с длинными до плеч волосами и темно синими пронзительными глазами.
Сэйдж внезапно поймала себя на том, что ей ужасно хочется положить свои руки на его широкие плечи, прижаться к мускулистой груди, почувствовать прикосновение его губ. Она от смущения даже помотала головой, отгоняя отчетливое ощущение мужской руки на своем бедре и чувствуя, как немеют ноги и теплеет внизу живот от возбуждения. Что же с ней происходит? Почему ей в голову постоянно приходят такие мысли? Ничего подобного с Артуром у нее не было.
Джим понимающе смотрел на молодую женщину. Ее неуверенность не ускользнула от него, и он понимал, что сам в какой-то степени является ее причиной. Он почувствовал, что его спокойствие явно ему изменяет. Под легкой, почти воздушной, тканью отчетливо угадывались мельчайшие подробности ее прекрасной фигуры. По тому, как колыхались ее груди, когда она прошла по комнате, ему стало ясно, что под льняной сорочкой на женщине больше ничего нет.
Джим Латур чуть не заскрипел зубами и сунул руки в карманы, чтобы скрыть явно увеличивающийся холм в районе ширинки и не положить ладони на тонкую женскую талию. Он взглянул на кровать с разложенными на ней платьями и спросил:
— Ты решила, какое платье сегодня оденешь? Голос его был слегка хрипловатым от желания, и он кашлянул, стараясь не показать своего возбуждения.
Сэйдж покачала головой и отошла от туалетного столика, за которым она колдовала над своей внешностью при помощи щетки для волос и крохотных фарфоровых флакончиков с нарисованными на них красными розами.
— Я не могу решить, Джим, — сказала она, подходя к кровати. — Почему бы тебе не помочь мне?
Латур совершенно точно знал, какое платье ему нравится, но понадобилось не менее минуты, чтобы он смог успокоить свое сердцебиение и заставить внезапно потяжелевший язык шевелиться. Джим облизнул пересохшие губы и, боясь даже посмотреть на стоящую рядом маленькую женщину, сделал вид, что внимательно изучает достоинства каждого платья. Наконец, он указал пальцем на одно из них:
— Вот это, зеленое. Мне кажется, оно совсем как твои глаза.
Только после этого он решился посмотреть на Сэйдж. От него не ускользнули ее волнение и напряженность. От ее хрупкой беззащитности щемило сердце, и тогда он поднял руку, пальцами коснулся завитков ее волос, рассыпавшихся по плечам, и нежно произнес:
— Не беспокойся о своем выступлении. Тут совсем нечего бояться. Эта дикая компания непременно полюбит тебя.
Сэйдж страшно хотелось наклонить голову и прижаться щекой к пальцам Джима, лежавшим у нее на плече, ощутить силу и покой, исходящий от его рук. У нее даже мурашки побежали по спине — так велико было это желание. Но Джим мог не правильно истолковать ее движение, мог подумать, что она предлагает ему нечто большее, нежели просто дружбу и чего-то большего ждет от него. Она не должна допустить ничего подобного — по его собственному признанию, он до сих пор по прежнему любит Клео. Он ни за что не позволит себе отношений, которые свяжут его на всю жизнь, а меньше ей не нужно. И все-таки Сэйдж, затаив дыхание, стояла, боясь пошевелиться и желая, чтобы он не убирал свою руку с ее плеча подольше.
Внезапно Джим осознал, что вот уже несколько минут ласкает нежную кожу женщины. Он резко, словно обжегшись, отдернул руку и сделал шаг назад.
— Я там, в зале, устроил для тебя небольшое возвышение, — сказал он. — Нечто, вроде сцены. Там тебя никто не достанет. — Потом Латур положил руку на свой кольт, торчавший из кобуры, и широко улыбнулся, обнажив свои ослепительно белые зубы.
— За тобой присмотрит не только эта штуковина, но там еще будет и Джейк. Он приготовил тяжелую дубинку из здоровой дубовой ветки. А теперь, — Джим повернулся к двери, — Тилли угощает тебя своим фирменным соусом. После того, как ты подкрепишься, она поможет тебе одеться и сделать прическу. Между прочим, она очень приличный парикмахер и всегда делала прическу Джонти, когда та приезжала сюда сыграть в покер.
Сэйдж изумленно уставилась на Джима:
— Джонти играла в покер здесь, в «Кончике Хвоста»?
— Угу, представьте себе, — Джим усмехнулся. — Она играла до тех пор, пока дикий муженек не отвез ее к себе на ранчо.
— Ну и как же с ней обращались твои посетители?
— Ха, обращались превосходно! Интересно, кто бы осмелился поднять руку на дочь Джима Латура?! — Он насмешливо посмотрел на Сэйдж и добавил:
— И вряд ли найдется парень, который осмелится протянуть лапы к женщине Латура.
Сэйдж почувствовала, как у нее загорелось лицо. Она уже и сама не знала, нравится ей или нет то, что все считают, будто она спит с обворожительным владельцем салуна. Во всяком случае, это к лучшему, если все пирующие ковбои, чьи голоса были слышны ей сквозь тонкие стены, будут считать, что Джим спит с ней.
— Примерно через часик я зайду за тобой, чтобы представить тебя джентльменам, — произнес Латур, сделав шутливое ударение на слове «джентльмены».
Сэйдж сидела в кухне, протирая гитару тряпочкой, когда за нею зашел Джим.
Не прошло еще и двадцати минут, как Тилли помогла Сэйдж одеть зеленое парчовое платье и кольцами заплела ее волосы на висках, скрепив их сатиновой лентой под цвет платья. Сэйдж часто слышала фразу «птица с прекрасным оперением» и сейчас, посмотрев на себя в зеркало, она вымучено улыбнулась. «Ну что ж, по крайней мере, эта испуганная „певчая птичка“ имеет красивое оперение. Неважно, что, может быть, у нее пропадет голос, когда придется покинуть безопасную кухню и ее хозяйку Тилли».
Женщина взволнованно посмотрела на Джима, стараясь догадаться, какое впечатление на него произвела. Одобряет он или нет ее внешний облик?
Голубые глаза мужчины пристально рассматривали хрупкую, тонкую женскую фигуру. Он поймал ее неуверенный взгляд и ободряюще улыбнулся. Ему было совершенно ясно, что в мире больше нет другой такой же прекрасной женщины, как Сэйдж Ларкин. Ни у кого нет таких горделиво прекрасных белоснежных плеч, как у нее, такой вызывающе красивой и нежной груди, едва скрытой под глубоким вырезом платья! У Джима всякий раз кровь бросается в голову, когда он вспоминает их обнаженными с вишневыми коронами сосками на вершине. А ладонь до сих пор помнит их совершенную форму и податливую упругость под тканью, которой он обтирал женщину.
Внезапно Джим понял, что не хочет, чтобы все эти пьяные грубые люди в соседней комнате видели Сэйдж, чтобы их алчные взгляды тянулись к ее красивому лицу и пачкали ее невинность. Потому что она невинна, невзирая на все свои годы замужества. Заглядывая в жаркие глубины ее зеленых глаз, Латур точно знал, что в них на самом дне дремлет удивительная страстность и желание любить, так и не разбуженные ее несчастным мужем.
— Ну, Джим, — прервала молчание Тилли, — как она выглядит?
Хриплым, низким голосом он ответил, все так же не отрывая глаз от прекрасного лица молодой женщины:
— Она выглядит так, будто зеленоглазый ангел спустился к нам с небес.
Сэйдж смущенно улыбнулась:
— Ты мне льстишь, Джим. Тебе очень хорошо известно, что у меня нет крыльев.
Почувствовав двусмысленность этой фразы, о которой женщина даже не подумала, Джим многозначительно улыбнулся и подтвердил:
— Да, уж это мне известно совершенно точно.
Сэйдж залилась краской, но ничего не сказала. Да и что можно было ответить? Возможно, он знает ее тело так же хорошо, как свое собственное.
Она опустила глаза, не имея сил выдержать горячий мужской взгляд. А Джим, будто решив, наконец, сжалиться над ней, произнес нормальным своим голосом:
— Ну что, Сэйдж, пойдем, пожалуй? Порадуем их так, чтобы чертям тошно стало!
Женщина почувствовала, что нервы напряглись до предела; ее руки, когда она взяла гитару, дрожали.
— Ну же, расслабься, детка!
Тилли похлопала ее по спине, а Джим взял под руку и повел к двери в зал. Словно сквозь туман до Сэйдж донеслись слова кухарки:
— Не бойся, просто думай, что поешь для нас с Джимом.
Когда Сэйдж вслед за Латуром вошла в салун, она почувствовала, как ее ноги сразу будто приросли к полу. Словно парализованный инвалид женщина доковыляла вслед за хозяином заведения до стойки бара, и когда Латур остановился, чтобы переброситься парой слов с Джейком, она мутным взором окинула помещение, сизое от табачного дыма. От того, что ей удалось увидеть, она чуть не лишилась чувств.
Вдоль всей стойки, на высоких вращающихся табуретах, сидели мужчины. Столики тоже практически все были заняты. Особо выделялся огромный угол, где еще большее число посетителей стояло, сидело, ссорилось, курило, играя в азартные игры.
В глубине зала под звуки пианино несколько размалеванных шлюх отплясывали с подвыпившими посетителями.
Оглушенная и подавленная шумом, запахами и всей такой чужой ей обстановкой, Сэйдж отшатнулась и вскрикнула:
— Я не могу, Джим! Я не перенесу этого! Джим подхватил ее, притянул к себе:
— Сможешь, ты сможешь, Сэйдж! Тебе тут нечего бояться.
Он приподнял ее голову за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.
— Уже пронесся слух о том, что сегодня вечером в «Кончике Хвоста» будет петь одна женщина. Если ты не выйдешь на сцену и не споешь, то у меня тут будет грандиозная заваруха. Парни разнесут салун.
Плечи Сэйдж покорно опустились. Она, конечно, не могла допустить, чтобы это произошло. Слишком много для нее сделал Джим.
Призывая всю свою храбрость, остатки которой сохранились в сердце, женщина собралась с силами и едва слышно произнесла:
— Я постараюсь…
«Я поганый шакал, — сказал себе Джим, держа руку Сэйдж и чувствуя, как она дрожит. Но, черт побери, она же умрет от своей гордости, если и дальше будет от меня зависеть. А эти пьяницы набросают ей к ногам столько монет, что ей удастся стать абсолютно независимой от любого. И очень скоро эта маленькая гордячка сможет уехать в любой большой город. А с таким голосом да плюс с такой внешностью она сможет устроиться в самых прекрасных местах в любом из крупных центров».
Неожиданно у Джима на сердце стало очень тяжело. Стараясь ничем не выдать своего состояния, он помог женщине взойти на сцену, усадил ее на высоком табурете и сошел с возвышения.
Шум в салуне смолк, как по команде, и все находившиеся в зале резко вздохнули, увидев гордую красоту той, кого вывел на сцену Латур.
— Интересно, а петь она может? — раздался чей то вопрос. Но тут же в полной тишине кто-то ответил:
— Да какая разница! Мне достаточно просто на нее смотреть!
Волны напряженного ожидания расходились все дальше от бара, прекращались разговоры, стихали споры и смех. Карты были отложены в сторону, и остановилось никому не нужное колесо рулетки.
Сэйдж почувствовала, как дрожат у нее ноги. Волнение в зале словно передалось и ей и от нее назад в зал. Она расправила ленту на гитаре, одела узкую полоску ленты через голову на плечо. Потом ее глаза скользнули поверх голов, не замечая лиц, жадно, с напряженным вниманием и восхищением смотревших на нее, и, наконец, ее тонкие пальцы легли на струны.
Взгляд Сэйдж упал на Джима, который в полном одиночестве сидел за столиком напротив маленькой сцены. На его лице и в глазах она прочитала выражение одобрения и поддержки. И тогда Сэйдж глубоко вздохнула, взяла несколько аккордов так, как учил ее отец и после вступления запела.
Когда она допела заключительные строки песни «Старики дома» и звуки ее сильного, нежного голоса растаяли в ночной тьме, глаза у этих огрубевших мужчин, не раз попадавших в суровые переделки, подозрительно заблестели. Как только смолкла гитара, раздался шквал яростных аплодисментов, восторженный рев благодарных слушателей и звон множества серебряных долларов, дождем посыпавшихся к ногам певицы.
Сэйдж посмотрела вниз, на Джима. В его синих, блестящих от волнения глазах она увидела гордость за нее. Они улыбнулись друг другу, и ей стало удивительно хорошо и спокойно. Никто из мужчин, ни один, даже не сделал попытки как-то обидеть ее или оскорбить. Наоборот, они, к ее удивлению, явно были довольны ее пением. Да что там довольны! Оно им просто нравилось, это же видно!
Ей стоило больших усилий не соскочить с табурета и не броситься собирать гору серебряных монет скопившихся у ее ног. На свое счастье, Сэйдж вспомнила, что ей советовала Тилли, когда они обсуждали предстоящее выступление: «Ты всегда должна держать себя перед этими пьяницами, как настоящая леди. Даже последний выпивоха знает, что леди выше того, чтобы елозить по полу, собирая монеты. Пусть потаскухи собирают деньги, которые им бросают. А ты себе этого не позволяй. Когда ты уйдешь, Джейк соберет все до последнего цента».
Сэйдж нервно провела рукой по струнам, подождала несколько секунд и начала петь «Кемптаунские скачки». И с первых же слов к ней присоединились все бывшие в зале мужчины и проститутки. Сэйдж исполнила еще две песни, стараясь не обращать внимания на продолжавшие сыпаться к ее ногам деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48