Эти незатейливые ласки не пробуждали ничего, кроме смутного любопытства, и никак не объясняли те бурные порывы, которых она так стыдилась.
Однако теперь все те же неугомонные потребности вновь ожили, вместе со сладостным предвкушением чего-то неизведанного и незнакомыми желаниями, зажегшими пульсирующую боль внизу живота. Истосковавшиеся по воздуху легкие молили о глотке свежего нектара; затуманенный мозг отказывался работать, зато тело внезапно обрело собственную жизнь и волю.
Деверелл дотронулся до ее грудей, еще скрытых муслином, и она с готовностью выгнулась навстречу его руке, требуя большего. Пульсация между ног усилилась, стала еще настойчивее и с каждым поглаживанием все нарастала.
Он что-то произнес, но смысл слов так и не достиг до нее. Потом сорочка куда-то исчезла, плед ровной полосой лег на пол, и она опустилась на него, глядя на Холта снизу вверх. Его жаркий неумолимый язык раз за разом обводил напряженные соски, жесткие губы потягивали, сосали, терзали, пока они не превратились в твердые острые бугорки. Она билась под ним, ощущая, как каждая свирепая ласка обжигает кожу.
И вдруг он отстранился… пропал… теплые губы и руки больше не грели ее, уступив место ужасающему холоду одиночества и трезвости. Она попыталась сесть, но он тут же оказался рядом и волшебство вернулось: едва различимый утешающий шепот, нежные объятия и ловкие пальцы, безошибочно обнаружившие источник томления между ее бедер.
— О нет, — пробормотала она, пытаясь схватить его запястье, — нет…
— Слишком поздно, милая, — выдохнул он, сопровождая слова восхитительными, неустанными ласками, вызывающими сладостный трепет. И оказался прав, потому что головокружительное наслаждение взорвалось в ней снопом белых искр, унося с собой запоздалое сопротивление.
Опустошенная, потрясенная экстазом, лишившим сил и воли, она как сквозь сон видела, что он нагибается над ней, расстегивая рубашку. Значение этого жеста дошло до Амелии, лишь когда Холт встал на колени между ее разведенными бедрами и, запутавшись руками в ее разметавшихся волосах, вновь запечатал уста поцелуем.
Она сама не помнила, в какой момент забыла обо всем и стала отвечать на поцелуи и, подняв руки, просунула их за распахнутые борта рубашки и погладила его грудь. Холт шевельнулся, подвинулся чуть выше, и в развилку ее бедер уперлось что-то твердое и горячее.
Пусть Амелия никогда не была с мужчиной, но все же оказалась не настолько наивна, чтобы не понять, что за этим последует. Но разве это имело какое-то значение? Если это сон, он скоро развеется, а если нет… жизнь так коротка, а она одинока. Так одинока.
И кроме того, нерешительность не в ее характере, да и оттолкнуть его она все равно не успела бы, потому что Холт приподнялся и резкий бросок застал ее врасплох.
Девушка непроизвольно выгнулась, пронзенная неумолимым выпадом, мгновенным и беспощадным. Тело просверлило болью, молниеносно изгнавшей остатки наслаждения, и Амелия уперлась ему в грудь кулачками.
Что случилось? Почему она чувствует себя так, словно ее разорвали надвое?! Что он с ней сделал? И главное — за что?!
— Убирайся! — охнула она, продолжая отталкивать его.
— Боже! — растерянно прохрипел он, продолжая нависать над ней на руках. Она безуспешно пыталась рассмотреть его лицо, а когда увидела выражение глаз, поскорее зажмурилась. Невозможно выдержать этот пристальный, изучающий взгляд!
Стыд и унижение быстро сменили предчувствие чего-то необычного. Суровая реальность вторглась в ее дурацкие грезы. Как всегда.
— Все-таки цыганочка оказалась невинной, — с тихим смехом сожаления заметил он.
— Да, — тупо пролепетала она, неспособная придумать более связный ответ. Да и попытка выговорить что-то требовала чересчур больших усилий: слишком неожиданным оказался переход от ослепительного блаженства к острой боли — правда, медленно утихавшей.
— Повторю опять, цыганочка: поздно. Непоправимое свершилось.
Непоправимое? О да… наверное, он прав… но разве она думала, что будет именно так? Ничего похожего… совсем ничего…
Он уже мягче коснулся ее щеки, очевидным усилием воли стараясь не шевелиться. Боже, как неприятно это ощущение заполненности… он почти непереносимо растягивает ее, так, что вот-вот проткнет насквозь и она истечет кровью…
Но он, нагнув голову, стал осыпать ее лицо легкими поцелуями, повторяя нежные слова, прижимая к неровно бьющемуся сердцу. Постепенно последствия его жестокого проникновения несколько улеглись, теперь между бедрами лишь слабо саднило, и Холт снова начал двигаться, не убыстряя темпа. На этот раз Амелия не испытывала почти ничего, кроме легкого неудобства, и беспрекословно повиновалась, когда он тихо приказал ей обнять его и поднимать бедра в такт его толчкам. Она безвольно слушалась, предоставив ему определять ритм, и неприятные ощущения исчезли. В эту минуту ей казалось, что все это происходит с кем-то другим. Она даже видела себя и графа со стороны: яркий контраст белоснежной и смуглой кожи, пламенный эротический танец без музыки, под чувственную мелодию ласк.
Любовь… должно быть, это любовь… иначе разве целовал бы он ее так нежно, приговаривая что-то?
Движения его все убыстрялись… еще один, последний, беспощадный выпад, громкий стон — и он откатился от нее и, притянув к себе, обнял. Сердце под ее ладонью стучало уже ровнее, тише, спокойнее.
Магическая безмятежность окутала Амелию, блаженное состояние покоя. Буря пронеслась, боль прошла…
Он снова целует ее, едва прикасаясь губами, и говорит, говорит…
И ей снова кажется, что все это лишь во сне, что она проснется и все исчезнет, что грань между явью и грезами почти незаметна, и все это полубред, от которого невозможно очнуться. По его команде она послушно подняла руки, и он натянул на нее сорочку, а потом, подняв с пола, почти вынес из библиотеки, протащил через темный вестибюль вверх по лестнице. Рывком распахнув дверь в спальню, он уложил Амелию в кровать, укрыл и натянул одеяла ей до подбородка. Девушка счастливо вздохнула и осторожно дотронулась до едва поджившего рубца.
— Тебя ранили, — расстроилась она, и он некрепко сжал ее руку.
— Спи, цыганочка. Ты, должно быть, не совсем трезва. Проклятый посеет! Мне следовало бы помнить! — сдавленно засмеялся он, прижавшись губами к ее лбу.
Ответить на это было нечего, и Амелия мгновенно погрузилась в дремоту, хотя позже, проснувшись, поняла, что все случившееся не было сном, особенно если судить по пятнам крови на подоле.
Совсем не сон… Что же скажет граф, когда они снова увидятся?

Часть третья
ОБМАНЫ
Луизиана. Февраль 1812 года
Глава 11
В шестидесяти милях к югу от Нового Орлеана в побережье Луизианы врезалась болотистая впадина, названная бухтой Баратария и отделенная от Мексиканского залива плоскими песчаными островами Гран-Терр и Гран-Иль. Несколько заболоченных рукавов в северном конце бухты вели в бездонные болота, поросшие кипарисами и кишевшие аллигаторами. Горе неопытному, незнакомому с местностью человеку! Попав в этот лабиринт, он рискует навсегда остаться под толстым слоем ила. В этих водах опасно плавать в одиночку: смерть грозит равно от животных и недоброжелателей.
Густая роща на Гран-Терр скрывала бурную, хотя и незаконную, деятельность со стороны залива и пролетающих мимо катеров таможенников. Толстые деревья и узловатые корни возникали из стоячей воды, лениво лижущей край болота. Здесь, на задворках цивилизации, царили дикие нравы и законы хищников, однако совсем неподалеку, на твердой земле, были разбросаны коттеджи, выкрашенные в яркие желтые и оранжевые тона, не ощущалось недостатка в игорных домах, кафе, процветали бордели, а в гигантских складах хранилась награбленная добыча. Повсюду шла бойкая торговля, звенели смех и песни, сопровождаемые негромким звоном переходивших из кармана в карман монет, отдавались приказы переправить товар в Новый Орлеан.
Кит Силвер, как его звали теперь, прислонившись к крепкому стволу кипариса, лениво оглядывался вокруг.
Мужчина, стоявший рядом, с удовлетворением наблюдал, как владельцы известнейших магазинов Нового Орлеана выходили из величественного особняка, возвышавшегося в самом центре колонии. Гости «Лафит траст» служили источником немалых доходов Баратарии.
— Дела идут неплохо, Кит, — заметил Пьер Лафит, щурясь от солнечного света, проникавшего через увешанные испанским мхом ветки деревьев.
— А как насчет распоряжения губернатора Клейборна? — осведомился Кит, изогнув бровь; — Он потребовал от граждан Нового Орлеана не вести никаких дел с обитателями Баратарии.
— Назойливый тип, — прокомментировал Пьер, с типично галльским фатализмом пожимая плечами. — Мы с Жаном сегодня возвращаемся в Новый Орлеан. Тебе тоже следовало бы поехать.
— Благодарю, я уже там бывал. Кроме того, у меня другие дела.
— Ах да, помню, — кивнул Пьер, и Кит подумал, что, несмотря на дорогой костюм, длинные тонкие усики действительно придают ему вид завзятого пирата. — Ты наконец решил поискать родных, не так ли?
— Почти. У меня нет никого, кроме сестры, и, насколько я знаю, она сейчас в Лондоне, но, к сожалению, убеждена в моей смерти.
— Неплохо бы и оставить ее при этом мнении, — рассмеялся Пьер, подмигнув собственной шутке. — Кроме того, рано или поздно ты все равно умрешь в петле. Не слишком приятная кончина — судорожно дергаться и приплясывать на веревке ради развлечения губернатора.
Но смерть в любом виде — печальное событие, верно?
Кит, не ответив, устремил взор на противоположную сторону людной площади, где по вымощенному брусчаткой тротуару шествовал Босс в обществе Джона Р. Граймса, главного прокурора округа Нового Орлеана. Здесь Жан Лафит был в своей стихии, в созданной им империи, подданными которой были речные матросы и всякий пиратский сброд. Влиятельные господа часто посещали Баратарию, привозя с собой жен, которым не терпелось порыться в сказочных сокровищах, собранных обитателями колонии, ибо «импортная контора» братьев Лафит была широко известна в здешних местах.
Жан Лафит, или, как его называли, Босс, имел немало друзей и среди знати. Высокий светлокожий брюнет с чисто выбритым лицом и темными глазами, он производил впечатление истинного джентльмена: настоящий эрудит, полиглот и процветающий бизнесмен, умевший вовремя польстить, уговорить, а если нужно, и запугать.
Кит невольно усмехнулся при воспоминании о листовках, выпущенных пиратским предводителем только на прошлой неделе. В ответ на ультиматум губернатора он пообещал полторы тысячи долларов тому, кто захватит и привезет на Большую Землю злосчастного Клейборна: наглый ответ на предложение последнего выплатить пятьсот долларов награды за доставку Жана Лафита в офис новоорлеанского шерифа.
Патовая ситуация. Пока все оставалось на своих местах.
— Ба! — воскликнул Пьер. — Взгляни-ка на Граймса!
Он обязан защищать нас от людей, подобных Клейборну, и все же мы вынуждены постоянно обороняться. Трудно вести дела, когда приходится тратить время на идиотов-таможенников и освобождение несправедливо захваченных людей.
— В один прекрасный день нас попросту сотрут с лица земли, — предрек Кит.
— Возможно. Но до этого еще далеко, — отмахнулся Пьер.
Кит оттолкнулся от дерева и повернул к тропинке, которая вела к воде. Скоро. Уже скоро. Он готовился к этому дню два года. С того момента, как удалось незаметно покинуть корабль капитана Джека после свирепой битвы с Лафитом, протестовавшим против незаконной охоты на своей территории. Измученный Кит, стоявший едва не по колено в крови, невольно восхитился холодной выдержкой Жана. Тот спокойно, не повышая голоса, требовал, чтобы капитан Джек убрался из его «угодий».
Кит, не задумываясь, перешел на сторону Лафита. И ни разу об этом не пожалел. Решение это, ко всему прочему, оказалось провидческим: вскоре судно капитана Джека было захвачено береговой охраной, а вся команда Довешена.
Теперь у Кита был собственный корабль, купленный на долю добычи, захваченной на испанских судах, имевших неосторожность зайти в воды Мексиканского залива. Под командованием Лафита служила тысяча человек; на пятидесяти судах развевался флаг Картахены, знаменитый стяг каперов. У каждого капитана имелось каперское свидетельство колумбийского правительства. Жизнь была не так уж плоха, но полна опасностей, и такое положение не могло долго продлиться. Губернатор был всего лишь первым звеном в цепи неприятностей, ожидавших Баратарию.
Добравшись до берега, Кит увидел, что прилив уже начался. С окончанием зимы можно отплывать. Его корабль снаряжен, провизия поднята на борт. Все готово для выхода в Атлантический океан. Это будет его первое путешествие в качестве капитана.
«Какафуэго» был всего лишь малым корветом, щетинившимся пушками. Отсюда и его название, в переводе означающее «Плюющийся огнем», хотя команда любовно называла посудину «Плюющийся дерьмом». Прекрасный корабль — и теперь, с гибелью предыдущего владельца, целиком принадлежит Киту. Когда-то он был построен в Испании, но теперь пересекал моря как одно из судов флота «Лафит траст», торговой компании пиратов и каперов.
Иногда Кит вспоминал, каким наивным был в молодости, считая, что жизнь моряка — сплошные романтические приключения. На самом же деле нет ничего ужаснее дней, заполненных непосильным трудом и жестокими боями, под палящим солнцем или проливным дождем. Однако судьба была милостива к нему: он до сих пор жив.
Самыми трудными оказались первые месяцы, едва не приведшие его к гибели. И если бы не своевременное вмешательство Жана Лафита, он, возможно, давно уже нашел бы себе могилу на дне океана.
И вот теперь настало время известить Амелию о том, что у нее по-прежнему есть брат. Беда только, что он не знает, как это сделать без риска быть повешенным. Вряд ли он обрадует ее приглашением на свою казнь.
С тех пор как их разлучили, прошло больше четырех лет. Наконец он близок к осуществлению цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37