Великолепно сайт Водолей 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Маргарет угнетали мысли о деньгах, и ей было не до игр.
Два месяца назад они выручили за мебель огромную, как тогда показалось Маргарет, сумму. И она почти не делала покупок. В конце концов, она в трауре, ей три года предстоит носить только черное. Но, разумеется, ей понадобились чулки и новый корсет, да и ботинки у нее совсем сносились. Но это не означало «делать покупки». Покупками у Маргарет назывались нарядные платья, шляпы и прелестные мелочи вроде муфточек и кружевных носовых платков.
А сколько всего было нужно детям! Они так быстро росли и так небрежно носили вещи. На чулках Пегги появились штопки. А заштопать чулочки Гарден было уже нельзя. Занзи поставила на коленках заплатки.
Маргарет была в отчаянье. Канцоньери, хозяин углового магазина, устроил публичную сцену: он орал на Занзи сквозь запертую калитку, требовал, чтобы к нему вышла Маргарет, и грозил обратиться в полицию, если ему не уплатят.
Занзи всегда считала, что желание Маргарет – это закон. Но теперь даже Занзи начала ворчливо жаловаться на то, к чему привел переезд в город. Мистер Тремейн каждую неделю присылал из Барони продукты и каждый месяц – дрова. По мнению Занзи, цыплята всегда были слишком тощие, ветчина чересчур жирная, а дрова сырые. «Надо перебираться назад в Барони», – каждый день повторяла она.
Но именно этого Маргарет дала себе клятву не делать. «Надо жить экономнее, – решила она. – Не тратить денег на проезд. Стюарт и Пегги вполне могут добираться до школы пешком. Занзи может сама стричь Стюарта. Этот парикмахер – просто грабитель. Брать с маленького мальчика пятнадцать центов за стрижку! Нужно расходовать меньше сахара. И муки… И молока. Мы можем обходиться продуктами только из Барони. Нам не придется покупать ничего, кроме соли… и керосина для ламп… и мыла… и… и…» Маргарет опустила голову и закрыла лицо руками. Как много всего надо и как дорого все стоит!
«Все равно, – решила она, – даже если придется сидеть при лучине, мне это безразлично. Я не вернусь в усадьбу. Никогда».
Стюарт и Пегги громко жаловались на внезапно обрушившийся на них режим экономии. Гарден пыталась вернуть из прошлого ту мать, которую впервые увидела в городе: любящую и счастливую. Она раскрашивала в школе картинки и приносила их домой, матери; она спрашивала: «Мамочка, хочешь, я тебе спою?»; она вставала первой и бесшумно прокрадывалась в спальню Маргарет, чтобы положить на ковер у ее постели газету.
Маргарет оставалась хмурой, холодной, неприступной. Она решила не тратить ни денег, ни чувств. Вскоре к ней вернулась привычка убегать от действительности в мир своих дневных грез. Мостиком в этот мир для нее служила газета. Маргарет впивалась глазами в рекламу и светскую хронику, мысленно видела себя в тех самых платьях и на тех самых раутах. Вот когда Стюарт кончит школу и пойдет на службу… Вот когда они переедут и поселятся по другую сторону Брод-стрит…
Даже Занзи была вынуждена признать, что зимой в городе лучше. Ни в главном доме, ни в лесном ни одну зиму не было так тепло, как под низкими потолками их «квартиры». Но когда в середине мая начались духота и жара, жить в подвале стало тяжело. К началу июня на кирпичных стенах, словно капли пота, проступила влага, ковры напоминали мокрую губку. И что хуже всего, снова появился смрад. В нем угадывались гнилостные испарения прокисшего вина, прогорклого масла, старой стряпни. Воздух в подвале стал спертым, зловонным, почти непереносимым. И виной тому были не только скверные, но понятного происхождения запахи. Помимо них ноздри щекотало что-то другое, какой-то всепроникающий, гнетущий, тошнотворный, сладковатый душок. Запах нищеты. И Маргарет сдалась.
– Мы едем в Барони, – объявила она и разразилась истерическими рыданиями.
22
Жизнь в Барони, разумеется, шла не так, как прежде. Трэдды поселились в главном доме, где почти не осталось мебели, и только Занзи помогала им по хозяйству. Огромные комнаты стали особенно гулкими, несколько десятилетий ими никто не занимался, и это бросалось в глаза. Обитые шелком стены выцвели, ткань на них расползалась от сырости, равно как и парчовые шторы. От дома веяло той же заброшенностью, какая царила на всей Шарлотт-стрит.
Зато ночью с огромной, заросшей сорняками лужайки тянуло прохладой, свежий воздух заполнял высокие комнаты и задерживался в них до вечера, потому что на день внутренние жалюзи закрывали.
Были у жизни в Барони и другие приятные стороны.
Так, Маргарет нашла на чердаке целые залежи сокровищ: там хранился гардероб мисс Джулии Эшли. Мисс Джулия всегда покупала все самое лучшее и последние тридцать лет своей жизни ходила только в черном. Некоторым платьям было по сорок лет, и они остались ненадеванными. И на все юбки ушло огромное количество ткани. Мисс Джулия была консервативна в одежде: она носила только кринолины.
– Занзи, оставь паутину в покое, – прокричала Маргарет, перегнувшись через перила. – Все лето ты будешь шить.
А Пегги все лето читала. Библиотека в Барони была большая и хорошо подобранная. В семействе Эшли образованностью отличались и мужчины, и женщины, а мисс Джулия – особенно.
В дополнение к классике и полным собраниям всех крупных романистов, эссеистов, драматургов и поэтов один шкаф был целиком заполнен книгами в зеленых кожаных переплетах с монограммой Джулии Эшли. Книги эти были написаны женщинами-бунтарками и сторонницами женской независимости. А мисс Джулия своим остроконечным почерком делала на полях заметки еще более бунтарского свойства. Пегги начала самостоятельно изучать французский. Поля французских книг мисс Джулия исписывала особенно густо – и на языке оригинала.
Пока Пегги пыталась совладать с французским, Стюарт учился жевать табак. Сэм Раггс предложил ему работу у себя в магазине, его крыльцо служило подобием клуба для небогатых окрестных фермеров, и они приняли Стюарта в свою компанию. Заработанные деньги мальчик должен был отдавать матери, но это его ничуть не огорчало. Он согласился бы работать и бесплатно, лишь бы проводить долгие сумерки в обществе взрослых, слушая охотничьи рассказы и грубые шуточки. Они помогали ему почувствовать себя мужчиной.
А Гарден возвратилась в свой подлинный дом, к людям, которые ее по-настоящему любили. Она вновь обрела поселок.
В сентябре семейство переехало на Шарлотт-стрит и окунулось в городскую жизнь. Следующие три года Трэдды проводили зиму в городе, а лето в имении.
Им стало немного легче сводить концы с концами. После школы Стюарт работал у Сэма, помогал продавать «форды». Мальчик демонстрировал езду на них потенциальным покупателям.
– Да что вы, мистер, – похохатывал Сэм, – с этой машиной трудностей не бывает, видите, даже ребенок справляется.
Стюарт рос медленно и очень из-за этого переживал, утешало его только одно: Сэм говорил, что такая внешность делает его лучшим торговым агентом.
– И кроме того, парень, ты самый лучший механик, – всегда добавлял Сэм. – Голову даю на отсечение, ты можешь сделать из любого автомобиля все, что тебе вздумается.
Самыми счастливыми в жизни Стюарта были те часы, когда он, в комбинезоне, с жевательным табаком за щекой и гаечным ключом в руках, показывал что-то куда более взрослым автомеханикам и со знанием дела рассуждал о кожухах с водяным охлаждением, съемных цилиндровых головках и планетарной передаче.
Его заработок давал возможность всей семье в воскресенье съездить на экскурсию или сходить в мороженицу, а также покупать такие немаловажные вещи, как туалетная вода и ленты. А иногда и позволить себе нечто большее. Не очень часто, но достаточно регулярно. Стюарт торжественно сопровождал своих дам в Академию музыки на спектакли с такими прославленными актрисами, как Минни Мадерн Фиск или Эвелин Несбит, или в Театр принцесс, где помещался кинематограф. Но четверть жалованья он оставлял себе и каждую среду ходил на варьете в театр «Виктория» вместе с Джимми Фишером, главным автомехаником у Сэма Раггса. Маргарет считала, что он остается по вечерам в школе, в учебном клубе. Отметки у Стюарта были ужасающие.
За это ему устраивали кошмарные сцены. Маргарет покидала свой вымышленный мир и бранилась, как фурия. Все в их жизни зависело от Стюарта. Он обязан закончить школу. Он должен получить приличную работу. Она ругательски ругала его, стыдила и визжала, что он копия своего отца: ни на что не годный, безответственный лентяй. А потом начинала сваливать все его грехи на дурную компанию и, главное, на Сэма Раггса, на эту белую шваль. Маргарет даже грозилась, что заставит Стюарта уйти с работы и учиться как следует.
У мальчика хватало ума не принимать ее угрозы всерьез. Семья очень нуждалась в тех девяти долларах двадцати пяти центах, которые он приносил каждые две недели, и при виде этих денег Маргарет всегда радовалась.
Но Стюарту было больно слышать, что он очень похож на отца. Он помнил, какой была Маргарет при жизни Стюарта-старшего: она была унылой, одинокой, заброшенной, тот ее просто третировал. Когда-то мальчик дал клятву, что вырастет и будет о ней заботиться, и он по-прежнему считал это своим долгом.
Но школу он ненавидел и ничего не мог понять на уроках, хотя старался изо всех сил. Он давал матери обещания исправиться, смутно надеялся на чудо и проводил все больше времени с Джимми Фишером, изобретая лживые предлоги для отлучек из дома.
– Да не мучайся ты, – втолковывал ему Джимми. – Твоя беда только в том, что тебя бабы заездили. Мать, две сестры да еще эта огромная черная ведьма. Дома у тебя просто возможности нет быть мужчиной. А чуть-чуть приврать не велика беда. Женщины еще не до того довести могут.
Когда Маргарет вступала в очередную схватку со Стюартом, Пегги непременно пыталась вмешаться. Она просто расцветала от громких и страстных споров. В старших классах она превратилась в высокую, неуклюжую девушку. Она была крупнее брата и большинства своих соучениц. Красивыми у нее по праву могли считаться только руки и ноги. Ее лицо помимо оспин было усыпано воспаленными ярко-красными подростковыми прыщами, а волосы казались воплощением полыхавшего у нее в душе огня. Огненно-рыжие, как у всех Трэддов, и жесткие, как проволока, они закручивались в тугие, непокорные завитки. Пегги по тогдашней моде убирала их назад и завязывала большим бантом низко на затылке. Они не лежали, а топорщились и при всем своем обилии были некрасивы.
К любым общественным событиям Пегги относилась со страстью. По примеру Ганди, который был тогда в центре внимания, она пыталась голодать. В школе она ходила по коридорам с плакатиком женщин к выборам», и ее отправили в кабинет директора. Ее идеалом была Эмелина Пэнкхерст с дочерью. Свои контрольные и домашние работы она подписывала «суфражистка Пегги Трэдд».
Любая власть и любые авторитеты приводили ее в ярость, но в школе она перед ними смирялась. Да, она жаждала борьбы, но еще больше жаждала знаний.
Дома роль власти играла Маргарет, и Маргарет раздражала Пегги больше всего. Обратить на себя ее внимание было почти невозможно, это удавалось одному Стюарту. А если Маргарет иногда и замечала существование старшей дочери, то воспринимала все ее поступки совершенно неправильно. Например, когда Пегги голодала, Маргарет решила, что дочь села на диету, и одобрила «ее желание наконец-то заняться своей фигурой». А в суфражистки, по презрительному отзыву Маргарет, шли те, кому не удалось выйти замуж, и, уж конечно, не леди.
Поэтому роль аудитории для Пегги могла играть только Гарден. В их общей комнате, в часы, когда обеим уже полагалось спать, Пегги выплескивала на сестру все накопившееся в душе негодование и бессильную ярость.
– Да знаешь ли ты, что в Индии люди выпрашивают корку хлеба, а англичане спокойно проходят мимо и оставляют их умирать с голода? А миссис Пэнкхерст назначили принудительное питание, ей просто запихнули в горло какую-то гадкую резиновую трубку и влили туда кашицу. Мне худо делается, стоит мне об этом подумать.
Ты скажешь, ну, это же англичане. И ты думаешь, что этим будет сказано все? Нет, ты не права.
Гарден, которая не проронила ни звука и вообще не понимала, о чем речь, изо всех сил затрясла головой – она соглашалась, что не сказанные ею слова были ошибочными.
– Не права, – с нажимом в голосе повторила Пегги, – потому что и здесь, в этой стране, положение такое же ужасающее. Когда суфражистки проводили манифестацию в Вашингтоне, против них бросили кавалерию. Их сбивали с ног, и они падали под копыта лошадей. И знаешь, кто послал кавалерию? Политики, вот кто. Им безразлично, что справедливо, а что нет. А ты знаешь, Гарден, что по всей Европе люди убивают друг друга? Боши штыками вспарывают животы детям, и кого это здесь волнует? Ни-ко-го! «Это нас не касается», – говорят политики.
Ну, если их не касается даже убийство мирных жителей, что же тогда этих господ касается? Кому-то должно быть дело до того, что справедливо, а что нет. Но всем все безразлично. Даже учителям в школе. Пусть Европа сама о себе заботится – вот что они говорят. Им куда важнее, чем занимается Ирен Касл и какие туфли она носит. Их шокирует, что Ирен Касл остригла волосы, но им некогда думать о том, что ежедневно умирают миллионы и миллионы людей. Это их не шокирует. Клянусь тебе, Гарден, когда я обо всем этом думаю, мне так противно, что хочется плюнуть.
Гарден от всей души сочувствовала сестре.
– Мне тоже хочется, – подхватила она и, открыв ближайшее к своей постели окно, изо всех сил плюнула во двор.
Пегги была так изумлена, что перестала ораторствовать.
– Ничего себе! Гарден, я и не знала, что ты так умеешь. По-моему, ты доплюнула до соседнего дома.
Гарден торжествующе ухмыльнулась:
– Я плююсь лучше всех. Меня учил Джон, это старший сын Ребы, сперва он был чемпионом поселка, но потом я его переплюнула. Хочешь, я тебя научу?
Если бы Маргарет увидела, как ее дочери старательно плюются в окно, она бы, наверное, упала в обморок. А те газетные новости, о которых так презрительно отзывалась Пегги, казались Маргарет очень важными и, главное, очень тревожными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87


А-П

П-Я