Он рассказывал мне, как лихо она отплясывала чарльстон и так высоко подпрыгивала, что ее чулки были хорошо видны. Они вместе удирали с танцев и тайком покуривали, двое взрослых людей, чье поведение было достойно шаловливых и непутевых подростков. Должно быть, в этом для них заключалась особая прелесть. Детство дедушки было довольно безрадостным. А уж когда он женился на бабушке, то со всеми радостями жизни было покончено раз и навсегда.
Но прежде чем умереть, он взял с меня слово, что если у меня родится дочь, я непременно назову ее Аделью. Он, собственно, настаивал на том, чтобы такое имя было дано ребенку любого пола, но, к счастью, моя Адель родилась девочкой.
— И все же это не объясняет вашего присутствия здесь.
— Ну, это объяснить несколько сложнее. Понимаете ли, я видел Саванну глазами своего дедушки как некое волшебное райское место, полное романтики и чудес, и мне захотелось убедиться в этом собственными глазами. Но одно дело сменяло другое, и мне так и не удавалось осуществить свое намерение. До сих пор.
— А как насчет вашей книги?
— Я подумывал написать роман, основанный на реальных фактах их отношений. Эта история казалась мне такой трогательной и такой печальной. Дедушка Ральф был удивительной личностью, и, похоже, ваша тетушка тоже.
— Да, думаю, и она была необычным человеком.
— Я долго вынашивал замысел книги. И вот после несчастного случая с женой взялся за это, просто чтобы сохранить рассудок. У меня не было ни стимула, ни энергии осуществить какой-нибудь другой, более серьезный проект. В моей преподавательской деятельности мне редко приходилось принимать решения. И только сейчас передо мной встал вопрос — теперь или никогда.
На деревьях щебетали птицы, люди переходили через площадь.
— Не знаю, что сказать, с чего начать, — подала я наконец голос.
— А вам ничего и не требуется говорить. Завтра я возвращаюсь в Чикаго.
— Завтра?
— Да, я должен вернуться к Адели. Она осталась там со своим дядей Майком. Я должен навести порядок и в своей преподавательской деятельности.
— Что вы преподаете?
— Хотите верьте — хотите нет, но только я сказал вам правду: немножко того, немножко другого. Ла Саль — не Гарвард, но мне это вполне подходит. В основном я преподаю теорию и историю американского кино, а несколько лет назад начал читать курс психологии, главным образом — как справиться с горем.
— И среди тех, кому вы преподаете, есть взрослые, — заметила я.
— Да, большинство из них вдовые люди, как и я. Некоторые потеряли детей. Я не могу представить, как справиться с таким несчастьем. Эта работа дает новые силы. Это окупается. Я уже готов для новой жизни.
— В Саванне?
Кристофер кивнул. Потом добавил:
— И я мог бы вернуться к прежней работе, которой занимался до того, как перешел в Ла Саль.
— Правда? И что же это за работа?
В первый раз за весь наш ленч он улыбнулся, и на щеках его обозначились ямочки. Ветер растрепал его волосы, и мне захотелось поцеловать его больше, чем кого бы то ни было за всю мою жизнь. Но я не сделала этого. Я ждала его ответа.
— Моя дорогая Николь, — сказал он со смехом. — Я служил в отделении полиции в Чикаго. Хотите удостовериться? — Кристофер протянул мне бумагу.
— Отдел убийств, — прочитала я, слишком ошеломленная всем сегодняшним днем, чтобы реагировать на это сообщение адекватно. — Значит, вы были детективом по расследованию самых тяжких преступлений?..
И тогда прямо на Оглторп-сквер он поцеловал меня.
Глава 10
Кристофер уезжал на следующий день. Как я ни старалась сосредоточиться на работе, как ни тверда была моя решимость показать боссам свои достоинства, мысли мои возвращались все к тому же. Завтра он уезжает, и, возможно, со стороны престранного дедушки Ральфа это было последним, но не менее жестоким для меня ударом.
Не было ничего особенно жестокого в поведении Кристофера по отношению ко мне. В его стремительном ухаживании не было преднамеренной жестокости. Возможно, это было их семейной чертой, ну как, скажем, куриная слепота или слишком большие уши. Ловетты были неким пробным камнем для Куиннов — вот и все.
Он уезжал, а я оставалась в Саванне. Одна. И возможно, мне предстояло рекламировать по телевидению искусственно выращенный жемчуг и шелковые брючные костюмы. И то если повезет.
Отдавая дань своему здравому смыслу, я тем не менее не исключала и такой возможности, что Кристофер Куинн был всего лишь порождением моей больной фантазии. Да нет же. Он был живым, реальным человеком. Хотя, впрочем, придумать воображаемого друга, казавшегося не менее реальным, чем любой живой, было тоже недурно, но я сделала нечто гораздо худшее и разрушительное. Ведь я придумала целую романтическую историю.
И если она была реальностью, а не плодом моего воображения, то об этом, кроме меня, мог знать еще только один человек. И если между нами возникло некое романтическое притяжение, то он должен был это заметить.
Итак, Кристофер был детективом, занимавшимся раскрытием убийств.
Несмотря на свои уязвленные чувства, я улыбнулась при мысли об этом. По крайней мере хоть в чем-то я не ошиблась. Ничего удивительного не было в том, что он взял отпуск после гибели жены. Но сейчас он уже был готов приняться за прежнюю работу и идти дальше своим путем.
Когда мы расставались сегодня днем, он даже не позаботился сказать, что будет мне звонить. Как ни странно, но я не знала, где он остановился в Саванне. Как-то не было случая спросить.
Мэри Клэр передала мне радиотелефон.
— Николь Ловетт, — ответила я.
— У Бу-Бу Майерса есть самолет.
Прошла секунда, прежде чем я оказалась в силах ответить:
— А Биллу Гейтсу принадлежит целый остров.
— Более того, мистер Бу-Бу был в городе, вы об этом знаете?
Кристофер держал себя так, будто мы с ним не расстались всего несколько часов назад и будто все происходящее здесь имело для него значение.
— Нет, я не знала, что он был в городе. Интересно, почему он не позвонил мне, чтобы сказать «Привет!»?
— Возможно, он был занят другой блестящей представительницей вашего выпускного класса, — заявил Кристофер.
— Да, но мне как-то трудно это представить. Особенно если речь идет о Бу-Бу. Знаете, что имело бы смысл?
— Слушаю внимательно.
— Если бы он был политиком. — Я уже увлеклась темой. — Кстати, нет ли здесь поблизости сенаторов, сшивающихся просто так, без дела? Или парочки конгрессменов?
— Но они не всегда при деньгах, дорогая.
— Не имеет значения. Я все думаю о том, что вы говорили о финансовой поддержке. Марте Кокс не требуется финансовая помощь. Ей нужен человек, способный заменить ей отца, кто-то, кто одобрял бы все ее действия без всяких условий.
— А вы не думаете, что Бу-Бу как раз такой человек?
— Никоим образом. Он может быть богатым и могущественным, но для своих старых знакомых он останется все тем же славным прежним Бу-Бу.
— Так вы говорили о политиках?
— Да, но это всего лишь догадка.
— О'кей. Увидимся.
Кристофер повесил трубку. Что же? Возможно, он и собирался завтра уехать, но все же мне предстояло увидеть его еще раз. И эта простая мысль повергла меня в ужасное волнение, в коем я и пребывала остаток дня.
Когда я добралась до дома, Кристофер поджидал меня на веранде.
— Знаете, сегодня вы похожи на Бланш Суит.
— Благодарю вас. А вы на Бадди Роджерса.
— Должен признать, что вы еще никогда не находили во мне сходства с Бадди Роджерсом.
У него была черная сумка на длинном ремешке. Он был похож на человека, покидающего город.
И конечно, таким он и был с головы до ног. Но я запретила себе думать о будущем. На это у меня будет сколько угодно времени, когда он уедет.
— Я кое-что принес вам.
Кристофер сунул руку в сумку и извлек из нее знакомый пакет, обернутый в коричневую бумагу.
— Господи! Да это фруктовый кекс! Где вам удалось раздобыть его?
— Как я уже говорил, бабушка перехватывала их и отсылала обратно. Но однажды она уехала навестить сестру в Ми-луоки. Вот так и появился последний кекс.
— О Кристофер! Благодарю вас!
— На здоровье!
На коричневой оберточной бумаге быль отчетливо видны адрес и имя — мистеру Ральфу Куинну. Я была в нерешительности — развернуть оберточную бумагу или поставить кекс на стол, оставив его в обертке с адресом?
— Вы всегда сможете держать кекс на тарелке нераспакованным.
Безупречное решение! Мы вошли в дом, и я положила кекс на блюдо. Кристофер подошел к одной из фотографий.
— Это мой дедушка!
Он указал на молодого мужчину в жестком крахмальном воротничке. Я могла бы догадаться, что мысль о дедушке Ральфе, запечатленном на одной из фотографий, была первой и последней мыслью моей тетушки Адели ежедневно в течение долгих лет. Кстати, эта фотография была и моей любимой. На ней красивый, щегольски одетый молодой человек держал в руке крокетный молоточек, как теперь принято держать бейсбольную биту.
Лицо его украшала кривоватая улыбка, но по сравнению с другими фотографиями эта производила впечатление наиболее непринужденной. Тетя Адель поместила эту фотографию в самую изящную из всех рамок, серебряную.
— Вот эта фотография вашей тети Адели очень мила, — заметил Кристофер.
— Которая?
— Да вот эта!
Он указал на фотографию спокойной молодой женщины возле портрета его деда. Неудивительно, но я никогда раньше не узнавала ее, свою тетю Адель.
Но, приглядевшись внимательнее, я заметила знакомый блеск в ее глазах, и даже в накрахмаленной блузке и чопорной броши были неоспоримые признаки, обычные для ее туалетов.
— А вы уверены, что это тетя Адель?
— Да, я уверен, что это тетя Адель. Я нашел точно такую же фотографию среди вещей своего дедушки Ральфа после его кончины.
— Вы и не предполагали, что ваш дед ухаживал за другой женщиной в другом городе? Да? Он был женат. Возможно, Саванна была для него волшебной страной, куда он бежал от рутины? — Невольно мой тон стал более жестким, чем мне хотелось бы. — Это место было для него прекрасной сценой, где он мог быть тем, чем хотел всегда стать для женщины, поразившей его воображение. А потом он вдруг встал на дыбы. Такое случается.
Кристофер снова посмотрел на фотографию своего деда, слегка наклонив ее так, чтобы на нее упал свет.
— Ну нет. Он был совсем другим.
— Он был таким, каким его представляю себе я. Неужели вы не понимаете? Вы знали его как славного старичка, милого дедушку, водившего вас в кино и пичкавшего мороженым и леденцами. Я же знаю его как человека, сломавшего жизнь моей тетке, лишившего ее надежды на счастье и сделавшего ее всеобщим посмешищем. И более того, он сделал ее объектом жалости. У нее не оставалось выбора, и она из скромной и нежной молодой женщины превратилась в эксцентричное существо с пурпурными волосами.
— Пурпурными волосами? Не думаю, что старине Ральфу очень бы это понравилось.
— Старина Ральф едва ли имел право высказываться на этот счет. Вы так не думаете?
Незаметно для себя я повысила голос и начала кричать. Я и сама не узнавала своего голоса — в нем теперь звучала непривычная для меня ярость. Кристофер не имел права этого говорить.
Я сорвала фото тети Адели со стены, изъяв из славного окружения, и отошла в угол комнаты, прижимая фотографию к груди.
И в этот момент я поняла, как глупо себя веду. Моя нижняя губа задрожала, и по тому, как защипало у меня в глазах, я поняла, что сейчас из моих глаз хлынут горячие слезы.
Конечно, Кристоферу оставалось только рассмеяться. Он просто обязан был рассмеяться. Вместо этого он взял фотографию своего деда и поднял ее вверх.
— Ты перепутал времена, Ральф. Только потому, что влюбился в мисс Ловетт. Ты не имел права давать воли своим чувствам. Но, по-моему, ты так и не научился их обуздывать? — Опустив фотографию, он посмотрел прямо на меня. В его зеленых глазах отразился мягкий свет напольной лампы. — У тебя было столько проблем и дел. Было бы лучше и правильнее предоставить ее своей судьбе. Конечно, это было трудно. Вероятно, даже невозможно. Но ты ведь никогда так и не узнаешь, что из этого вышло.
— Возможно, вина была не только его, — смягчилась я, глядя на фото тети Адели. — Возможно, она была из породы тех нестойких людей, кто склонен винить в своих неудачах не себя, а других. Сначала для нее это было, должно быть, ужасно. Чудовищно. Она узнала, что значит разделенная любовь. Должно быть, вначале это ее напугало, но потом она решила, что они могли бы быть счастливы.
— Ральф был женат, — твердо заявил Кристофер. — И ничто не могло изменить этого факта. В каком-то смысле он оказался загнанным в угол и не знал, как поступить. Обстоятельства диктовали ему поступки, и в некотором отношении это могло послужить ему утешением. Это снимало с него ответственность и не требовало действий.
— Но настала пора действовать ради всех — ради вас, ради Адели.
— Неужели вы не видите? Я боюсь, Николь. — Голос его стал хриплым. — Я уже любил прежде, я верил в свою удачу в жизни, а потом в какую-то долю секунды все изменилось. И это чуть не прикончило меня.
— Вы должны сделать попытку. Вы должны использовать свой шанс.
— И вы тоже.
Кристофер сделал несколько шагов и оказался рядом со мной. Нежно, очень нежно он взял фотографию из моей руки и, посмотрев на нее с минуту, поставил на полку. Потом водрузил рядом с ней фото своего деда и улыбнулся:
— Вот так. Ну разве они не славная пара? Им многое еще надо решить.
Я была вынуждена признать, что они и впрямь хорошая пара.
— Он женат. Ее родители против их отношений. Они оба мертвы. И все эти небольшие причуды и странности, значившие так много в те времена, теперь утратили свое значение.
Без предупреждения Кристофер подался вперед и поцеловал меня — это был нежный, очень нежный поцелуй. И весь мой гнев, боль и страх — все это мгновенно испарилось. Я была живой, и он был настоящим, и у нас было время наслаждаться и радоваться, а не растрачивать время впустую. И каким-то образом этот поцелуй поставил все на свои места.
И мы провели вечер, старательно избегая в наших разговорах темы его отъезда. Мы говорили о чем угодно, но только не об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11