– Да нет, никуда он не денется: он нас ждет.
– Где это?
– В церкви.
Жибасье смотрел на г-на Жакаля со всевозраставшим любопытством. Каким образом начальник полиции оказался почти так же хорошо осведомлен, как сам Жибасье?
Впрочем, не это главное. Жибасье решил проверить, до каких пределов простиралась осведомленность г-на Жакаля.
– В церкви?! – вскричал он. – Мне бы следовало об этом догадаться.
– Почему? – поинтересовался г-н Жакаль.
– Человека, который мчится сломя голову, может извинить только одно: он торопится спасти свою душу.
– Чем дальше, тем интереснее, дорогой господин Жибасье! – хмыкнул начальник полиции. – Я вижу, вы наблюдательны, с чем я вас и поздравляю, потому что отныне вашей задачей будет наблюдение. Итак, повторяю, вашего подопечного вы найдете в церкви.
Жибасье хотел убедиться в том, что г-н Жакаль получил самые точные сведения.
– В какой именно? – спросил он в надежде захватить его врасплох.
– В церкви Успения, – просто ответил г-н Жакаль.
Жибасье не переставал изумляться.
– Вы знаете эту церковь? – продолжал настаивать г-н Жакаль, видя, что Жибасье не отвечает.
– Еще бы, черт побери! – отозвался Жибасье.
– Должно быть, только понаслышке, потому что на очень набожного человека вы непохожи.
– Я такой же, как все, – отвечал Жибасье, с безмятежным видом подняв глаза к потолку.
– Я не прочь укрепить с вашей помощью свою веру, – проговорил г-н Жакаль, наливая Жибасье кофе, – и если у нас будет время, я с удовольствием попрошу вас изложить ваши теологические принципы. У нас тут, на Иерусалимской улице, можно встретить величайших теологов, как вам, должно быть, известно. Вы привыкли жить в заточении и, верно, научились медитации. Вот почему я с истинным наслаждением когда-нибудь вас выслушаю. К сожалению, время идет, а сегодня у нас с вами еще много дел.
Но слово вы дали, просто мы отложим это дело до другого раза.
Жибасье слушал, хлопая глазами и смакуя кофе.
– Итак, – продолжал г-н Жакаль, – вы найдете своего подопечного в церкви Успения.
– Во время заутрени, обедни или вечерни? – спросил Жибасье с непередаваемым выражением, то ли лукавым, то ли наивным.
– Во время обедни с певчими.
– Значит, в половине двенадцатого?
– Приходите к половине двенадцатого, если угодно; ваш подопечный прибудет не раньше двенадцати.
Именно в это время условились встретиться заговорщики.
– Сейчас уже одиннадцать! – вскричал Жибасье, бросив взгляд на часы.
– Да погодите вы, господин Торопыга! Вы еще успеете пропеть свою глорию Игра слов: «глория» – это и католическая молитва, и напиток (кос с водкой).

.
И он подлил водки в чашку Жибасье.
– «Gloria in excelsis» «Слава в вышних» (латин.)

, – проговорил Жибасье, поднимая чашку двумя руками на манер кадила, словно собирался воскурить ладан в честь начальника полиции.
Господин Жакаль наклонил голову с видом человека, убежденного в том, что заслуживает этой чести.
– А теперь, – продолжал Жибасье, – позвольте вам сказать нечто такое, что ничуть не умаляет вашей заслуги, перед которой я преклоняюсь и выражаю вам свое глубочайшее почтение.
– Слушаю вас!
– Я знал все это не хуже вашего.
– Неужели?
– Да. И вот каким образом мне удалось это разузнать.
Жибасье поведал г-ну Жакалю обо всем, что произошло на Почтовой улице: как он выдал себя за заговорщика, проник в таинственный дом и условился о встрече в полдень в церкви Успения.
Господин Жакаль слушал молча, а про себя восхищался проницательностью собеседника.
– Так вы полагаете, что на похоронах соберется много народу? – спросил он, когда Жибасье закончил свой рассказ.
– Не меньше ста тысяч человек.
– А в самой церкви?
– Сколько сможет там поместиться: две-три тысячи, может быть.
– В такой толчее разыскать вашего подопечного будет не так-то просто, дорогой Жибасье.
– Как говорится в Евангелии: «Иди да обрящешь».
– Я облегчу вам задачу.
– Вы?!
– Да! Ровно в полдень он будет стоять прислонившись к третьему пилястру слева от входа и разговаривать с монахомдоминиканцем.
На этот раз дар провидения, отпущенный г-ну Жакалю, настолько потряс Жибасье, что тот склонился, не проронив ни слова; подавленный его превосходством, Жибасье взял шляпу и вышел.

VI.
Два джентльмена с большой дороги

Жибасье вышел из особняка на Иерусалимской улице как раз в ту минуту, как Доминик торопливо зашагал вниз по улице Турнон, после того как занес Кармелите портрет св. Гиацинта.
Во дворе префектуры не было никого, кроме трех человек.
Один из них отделился от остальных; это был невысокий худой человек.
– Вам поручено арестовать господина Сарранти?
– А вот и нет! Господина Дюбрея – такое имя он сам себе избрал, так пусть не жалуется!
– И вы арестуете его как заговорщика?
– Нет! Как бунтовщика.
– Значит, готовится серьезный бунт?
– Серьезный? Да нет! Но бунт я вам все-таки обещаю.
– Не считаете ли вы, что это довольно неосмотрительно, дорогой собрат, поднимать бунт в такой день, как сегодня, когда весь Париж на ногах? – проговорил Жибасье, останавливаясь, дабы тем самым придать вес своим словам.
– Да, разумеется, но вы же знаете пословицу: «Кто не рискует, тот не выигрывает».
– Конечно, знаю. Однако сейчас мы рискуем всем сразу.
– Да, зато играем-то мы краплеными картами!
Это замечание немного успокоило Жибасье.
Впрочем, он все равно выглядел встревоженным или, скорее, задумчивым.
Объяснялось ли это страданиями, перенесенными Жибасье на дне Говорящего колодца и ожившими накануне в его памяти?
Или тяготы стремительного путешествия и поспешного возвращения оставили на его лице отпечаток сплина? Как бы то ни было, а графа Баньера де Тулона обуревали в эти минуты то ли большая озабоченность, то ли сильное беспокойство.
Карманьоль приметил это и не преминул поинтересоваться о причине, как раз когда они огибали угол набережной и площади Сен-Жермен-л' Осеруа.
– Вы чем-то озабочены? – заметил он, обращаясь к Жибасье.
Тот стряхнул с себя задумчивость и покачал головой.
– Что? – переспросил он.
Карманьоль повторил свой вопрос.
– Да, верно, – кивнул он. – Меня удивляет одна вещь, друг мой.
– Дьявольщина! Много чести для этой вещи! – заметил Карманьоль.
– Ну, скажем, беспокоит.
– Говорите! И я буду счастлив, если смогу помочь вам избавиться от этого беспокойства.
– Дело вот в чем. Господин Жакаль сказал, что я найду нашего подопечного ровно в полдень в церкви Успения у третьей колонны слева от входа.
– У третьей колонны, верно.
– И тот будет разговаривать с монахом.
– Со своим сыном, аббатом Домиником.
Жибасье взглянул на Карманьоля с тем же выражением, что смотрел на г-на Жакаля.
– Я считал себя сильным… Похоже, я заблуждался на свой счет.
– Зачем так себя принижать? – удивился Карманьоль.
Жибасье помолчал; было очевидно, что он делает над собой нечеловеческое усилие, дабы проникнуть своим рысьим взглядом в ослеплявшую его темноту.
– Либо это точное указание напрочь лживо…
– Почему?
– …либо, если оно верно, я теряюсь в догадках и преисполнен восхищения.
– К кому?
– К господину Жакалю.
Карманьоль снял шляпу, как делает владелец бродячего цирка, когда говорит о господине мэре и представителях законной власти.
– А какое указание вы имеете в виду? – спросил он.
– Да все эти подробности: колонна, монах… Пусть господин Жакаль знает прошлое, даже настоящее – это я допускаю…
Слушая Жибасье, Карманьоль одобрительно кивал.
– …но чтобы он знал и будущее – вот что выше моего понимания, Карманьоль.
Карманьоль захихикал, показывая белоснежные зубы.
– А как вы себе объясняете то обстоятельство, что он знает прошлое и настоящее? – спросил Карманьоль.
– В том, что господин Жакаль предсказал появление господина Сарранти в церкви, ничего удивительного нет: человек рискует жизнью, предпринимая попытку свергнуть правительство; вполне естественно, что в такие минуты он прибегает к помощи церкви и всех святых. В том, что господин Жакаль угадал выбор господина Сарранти – церковь Успения, – тоже ничего необычного: все знают, что она – средоточие бунтовщиков.
Карманьоль снова закивал.
– Господин Жакаль догадался, что господин Сарранти придет, скорее всего, в полдень, а не, скажем, в одиннадцать и не в полдвенадцатого – и это можно понять: заговорщик, часть ночи посвятивший своим темным делишкам и не обладающий богатырским здоровьем, не пойдет за здорово живешь к заутрене.
Ничего необычного я не вижу и в том, что господин Жакаль предсказал: он будет стоять прислонившись к колонне… Проведя четверо суток в пути, человек чувствует усталость: неудивительно, что он прислонится к колонне, чтобы отдохнуть. И то, что он будет стоять скорее слева, чем справа, тоже понятно: глава оппозиции и не может сделать иного выбора. Все это хитро, умно, но в этом нет ничего невероятного: это можно вывести методом дедукции. Но что меня по-настоящему удивляет, что приводит меня в замешательство, сбивает с толку и обескураживает…
Жибасье умолк, словно пытаясь разгадать эту непостижимую для него тайну.
– Чего же вы не можете постичь?
– Каким образом господин Жакаль догадался, что именно у третьей колонны будет стоять господин Сарранти в определенный час, да еще разговаривать с монахом.
– Как?! – удивился Карманьоль? – И такая малость приводит вас в недоумение и омрачает ваше чело, досточтимый сеньор?
– Это, и ничто иное, Карманьоль, – отвечал Жибасье.
– Да это так же просто объясняется, как и все остальное.
– Ну да?!
– И даже еще проще.
– Неужели?
– Слово чести!
– Сделайте одолжение: приподнимите завесу таинственности и откройте мне этот секрет!
– С величайшим удовольствием.
– Я слушаю.
– Вы знаете Барбетту?
– Я знаю, что есть такая улица; она берет свое начало от улицы Труа-Павийон, а заканчивается на бывшей улице Тампль.
– Не то!
– Еще я знаю заставу с таким же названием, входившую когда-то в кольцо, опоясывавшее Париж во времена ФилиппаАвгуста; застава эта обязана своим названием Этьену Барбетту, дорожному смотрителю, управляющему монетным двором и купеческому старшине.
– Опять не то!
– Я знаю особняк Барбетта, где Изабелла Баварская разрешилась дофином Карлом Седьмым. А герцог Орлеанский вышел из этого особняка дождливой ночью двадцать третьего ноября тысяча четыреста седьмого года и был убит…
– Хватит! – вскричал Карманьоль, задыхаясь, словно его заставили проглотить шпагу. – Хватит! Еще слово, Жибасье, и я пойду хлопотать для вас о кафедре истории.
– Вы правы! – согласился Жибасье. – Эрудиция меня погубит.
Так о какой Барбетте вы ведете речь? Об улице, заставе или особняке?
– Ни о той, ни о другой, ни о третьем, прославленный бакалавр, – восхищенно взглянув на Жибасье, молвил Карманьоль и переложил кошелек из правого кармана в левый, подальше от своего спутника, не без оснований, возможно, полагая, что всего можно ожидать от человека, готового сознаться в том, что тот так много знает, и знающего, очевидно, еще больше такого, в чем он не сознается никогда.
– Нет, – продолжал Карманьоль. – Я имею в виду Барбетту, которая сдает стулья внаем в церкви святого Иакова и живет в Виноградном тупике.
– Что такое эта ваша Барбетта!.. – презрительно бросил Жибасье. – Какое ничтожное общество вы себе избрали, Карманьоль!
– Всего в жизни надо попробовать, высокочтимый граф!
– Ну и?.. – промолвил Жибасье.
– Вот я и говорю, что Барбетта сдает стулья внаем; и на этих стульях мой друг Овсюг… Вы знаете Овсюга?
– Да, в лицо.
– …и на этих стульях мой друг Овсюг гнушается сидеть.
– Какое отношение эта женщина, сдающая внаем стулья, на которых гнушается сидеть ваш друг Овсюг, имеет к тайне, которую я жажду разгадать?
– Самое прямое!
– Ну и ну! – проговорил Жибасье; он остановился, хлопая глазами, и покрутил пальцами, сцепив руки на животе, всем своим видом словно желая сказать: «Не понимаю!»
Карманьоль тоже остановился и заулыбался, наслаждаясь собственным триумфом.
Часы на церкви Успения пробили без четверти двенадцать.
Казалось, оба собеседника забыли обо всем на свете, считая удары.
– Без четверти двенадцать, – отметили они. – Отлично, у нас еще есть время.
Это восклицание свидетельствовало о том, что их беседа обоим была далеко не безразлична.
Впрочем, Жибасье казался более заинтересованным, чем Карманьоль, и потому именно он спрашивал, а Карманьоль отвечал.
– Я слушаю, – продолжал Жибасье.
– У вас, дорогой коллега, нет таких склонностей к святой Церкви, как у меня, и потому вы, может быть, не знаете, что все женщины, сдающие стулья внаем, отлично друг друга знают.
– Готов признать, что понятия об этом не имел, – отвечал Жибасье с откровенностью, свойственной сильным людям.
– Так вот, – продолжал Карманьоль, гордый тем, что сообщил нечто новое столь просвещенному человеку, как Жибасье, – эта женщина, сдающая стулья внаем в церкви Сен-Жак…
– Барбетта? – уточнил Жибасье, не желая упустить ни слова из разговора.
– Да, вот именно! Она дружит с женщиной, сдающей стулья внаем в церкви Сен-Сюльпис, и эта ее приятельница живет на улице По-де-Фер.
– Ага! – вскричал Жибасье, ослепленный догадкой.
– Догадались, к чему я клоню?
– Могу только предполагать, предчувствовать, догадываться…
– Так вот, женщина, сдающая стулья внаем в церкви СенСюльпис, служит консьержкой, как я вам только что сказал, в том самом доме, до которого вы вчера ночью «довели» господина Сарранти и где живет его сын, аббат Доминик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13