Он подошел к ней; Диана подняла голову.
– Господин граф, – сказала она робким голосом, – всякие хитрости были бы недостойны нас: наша встреча в церкви святой Марии Египетской не случайность.
– Нет, сударыня, – ответил Бюсси, – это Одуэн привел меня туда, не сказав, с какой целью, и, клянусь вам, я не знал…
– Вы меня не поняли, сударь, – сказала Диана грустно. – Да, я знаю, что это господин Реми привел вас в церковь; и, возможно, даже силой?
– Вовсе не силой, сударыня, – возразил Бюсси. – Я не знал, кого там увижу.
– Вот безжалостный ответ, господин граф, – прошептала Диана, покачав головой и поднимая на Бюсси влажные глаза. – Не хотите ли вы сказать этим, что если бы вам был известен секрет Реми, вы бы последовали за ним?
– О! Сударыня!
– Что ж, это естественно, это справедливо, сударь. Вы оказали мне неоценимую услугу, а я вас до сих пор не поблагодарила за ваш рыцарский поступок. Простите меня и примите мою глубочайшую признательность.
– Сударыня…
Бюсси остановился. Он был настолько ошеломлен, что не находил ни мыслей, ни слов.
– Но я хотела доказать вам, – продолжала, воодушевляясь, Диана, – что я не отношусь к числу неблагодарных женщин с забывчивым сердцем. Это я попросила господина Реми доставить мне честь свидания с вами, я указала место встречи. Простите, если я вызвала ваше неудовольствие.
Бюсси прижал руку к сердцу.
– О! Сударыня! Как вы можете так думать?! Мысли в голове этого несчастного с разбитым сердцем стали понемногу проясняться, ему казалось, что легкий вечерний ветерок, доносящий до него столь сладостные ароматы и столь нежные слова, в то же время рассеивает облако, застилавшее ему зрение.
– Я знаю, – продолжала Диана, которая находилась в более выгодном положении, ибо давно уже готовилась к этой встрече, – я понимаю, как тяжело было вам выполнять мое поручение. Мне хорошо известна ваша деликатность. Я знаю вас и ценю, поверьте мне. Так судите же сами, сколько я должна была выстрадать при мысли, что вы станете неверно думать о чувствах, таящихся в моем сердце.
– Сударыня, – сказал Бюсси, – вот уже три дня, как я болею.
– Да, я знаю, – ответила Диана, заливаясь краской, выдавшей, как близко к сердцу приняла она эту болезнь, – и я страдала не меньше вашего, потому что господин Реми, – конечно, он меня обманывал, – господин Реми уверял…
– Что причина моих страданий ваша забывчивость? О! Это правда.
– Значит, я должна была поступить так, как поступила, граф, – продолжала Диана. – Я вас вижу, я вас благодарю за ваши любезные заботы обо мне и клянусь вам в вечной признательности.., поверьте, что я говорю это от всей души.
Бюсси печально покачал головой и ничего не ответил.
– Вы сомневаетесь в моих словах? – спросила госпожа де Монсоро.
– Сударыня, – сказал Бюсси, – каждый, питающий расположение к кому-либо, выражает это расположение, как умеет: в день вашего представления ко двору вы знали, что я нахожусь во дворце, стою перед вами, вы не могли не чувствовать моего взгляда, который я не отводил от вас, и вы даже глаз на меня не подняли, не дали мне понять ни словом, ни жестом, ни знаком, что вы меня заметили… Впрочем, я, должно быть, не прав, сударыня, возможно, вы меня не узнали, ведь мы виделись всего дважды.
Диана ответила на это взглядом, исполненным грустного упрека, который поразил Бюсси в самое сердце.
– Простите, сударыня, простите меня, – воскликнул он, – вы так непохожи на всех остальных женщин и между тем поступаете как самые обычные из них. Этот брак?
– Разве вы не знаете, как меня к нему принудили?
– Знаю, но вы с легкостью могли его разорвать.
– Напротив, это было совершенно невозможно.
– Но разве ничто не подсказывало вам, что рядом с вами находится преданный вам человек? Диана опустила глаза.
– Именно это и пугало меня больше всего, – сказала она.
– Вот из каких соображений вы пожертвовали мною? О! Подумайте только, во что превратилась моя жизнь с тех пор, как вы принадлежите другому.
– Сударь, – с достоинством ответила графиня, – женщина не может, не запятнав при этом свою честь, сменить фамилию, пока живы двое мужчин, носящие: один – ту фамилию, которую она оставила, другой – ту, что она приняла.
– Как бы то ни было, вы предпочли мне Монсоро и поэтому сохранили его фамилию.
– Вот как вы думаете, – прошептала Диана. – Тем лучше.
И глаза ее наполнились слезами.
Бюсси, заметив, что она опустила голову, в волнении шагнул к ней.
– Ну что ж, – сказал он, – вот я и стал опять тем, кем был, сударыня: чужим для вас человеком.
– Увы! – вздохнула Диана.
– Ваше молчание говорит об этом лучше слов.
– Я могу говорить только моим молчанием.
– Ваше молчание, сударыня, это продолжение приема, оказанного мне вами в Лувре. В Лувре вы меня не замечали, здесь вы не желаете со мной разговаривать.
– В Лувре рядом со мною был господин де Монсоро. Он смотрел на меня. Он ревнует.
– Ревнует! Вот как! Чего же ему еще надо, бог мой?! Кому он еще может завидовать, когда все завидуют его счастью?
– А я говорю вам, сударь, что он ревнует. Он заметил, что уже несколько дней кто-то бродит возле нового дома, в который мы переселились.
– Значит, вы покинули домик на улице Сент-Антуан?
– Как, – непроизвольно воскликнула Диана, – это были не вы?!
– Сударыня, после того, как ваше бракосочетание было оглашено, после того, как вы были представлены ко двору, после того вечера в Лувре, наконец, когда вы не удостоили меня взглядом, я нахожусь в постели, меня пожирает лихорадка, я умираю. Теперь вы видите, что ваш супруг не имеет оснований ревновать, во всяком случае, ко мне, потому что меня он никак не мог видеть возле вашего дома.
– Что ж, господин граф, если у вас, по вашим словам, было некоторое желание повидать меня, благодарите этого неизвестного мужчину, потому что, зная господина Монсоро, как я его знаю, я испугалась за вас и решила встретиться с вами и предупредить: «Не подвергайте себя опасности, граф, не делайте меня еще более несчастной».
– Успокойтесь, сударыня, повторяю вам, то был не я.
– Позвольте мне высказать вам до конца все, что я хотела. Опасаясь этого человека, которого мы с вами не знаем, но которого, возможно, знает господин де Монсоро, опасаясь этого человека, он требует, чтобы я покинула Париж, и, таким образом, господин граф, – заключила Диана, протягивая Бюсси руку, – сегодняшняя наша встреча, вероятно, будет последней… Завтра я уезжаю в Меридор.
– Вы уезжаете, сударыня? – вскричал Бюсси.
. – Это единственный способ успокоить господина де Монсоро, – сказала Диана, – и единственный способ вновь обрести свое спокойствие. Да и к тому же, что касается меня, я ненавижу Париж, ненавижу свет, двор, Лувр. Я счастлива уединиться с воспоминаниями моей юности. Мне кажется, что, если я вернусь на тропинку моих девичьих лет, на меня, как легкая роса, падет немного былого счастья. Отец едет вместе со мной. Там я встречусь с госпожой и господином де Сен-Люк, они очень скучают без меня. Прощайте, господин де Бюсси. Бюсси закрыл лицо руками.
– Значит, – прошептал он, – все для меня кончено.
– Что это вы говорите?! – воскликнула Диана, приподнимаясь на скамье.
– Я говорю, сударыня, что человек, который отправляет вас в изгнание, человек, который лишает меня единственной оставшейся мне надежды – дышать одним с вами воздухом, видеть вашу тень за занавеской, касаться мимоходом вашего платья и, наконец, боготворить живое существо, а не тень, я говорю.., я говорю, что этот человек – мой смертельный враг и что я уничтожу его своими собственными руками, даже если мне суждено при этом погибнуть самому.
– О! Господин граф!
– Презренный! – вскричал Бюсси. – Как! Ему недостаточно того, что вы его жена, вы, самое прекрасное и целомудренное из всех божьих творений, он еще ревнует! Ревнует! Нелепое, ненасытное чудовище! Он готов поглотить весь мир.
– О! Успокойтесь, граф, успокойтесь, бог мой! Быть может, он не так уж и виноват.
– Не так уж и виноват! И это вы его защищаете, сударыня?
– О! Если бы вы знали! – сказала Диана, пряча лицо в ладонях, словно боясь, что Бюсси, несмотря на темноту, увидит на нем краску смущения.
– Если бы я знал? – переспросил Бюсси. – Ах, сударыня, я знаю одно: мужу, у которого такая жена, не должно быть дела ни до чего на свете.
– Но, – сказала Диана глухим, прерывающимся и страстным голосом, – но что, если вы ошибаетесь, господин граф, что, если он не муж мне?
И при этих словах молодая женщина коснулась своей холодной рукой пылающих рук Бюсси, вскочила и убежала прочь. Легко, как тень, промелькнула она по темним тропинкам садика, схватила под руку Гертруду и, увлекая ее за собой, исчезла, прежде чем Бюсси, опьяненный, обезумевший, сияющий, успел протянуть руки, чтобы удержать ее.
Он вскрикнул и зашатался.
Реми подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить его и усадить на скамью, которую только что покинула Диана.


Глава 4.
О ТОМ, КАК Д'ЭПЕРНОНУ РАЗОРВАЛИ КАМЗОЛ, И О ТОМ, КАК ШОМБЕРГА ПОКРАСИЛИ В СИНИЙ ЦВЕТ

В то время, как мэтр Ла Юрьер собирал подпись за подписью, в то время, как Шико сдавал Горанфло на хранение в «Рог изобилия», в то время, как Бюсси возвращался к жизни в благословенном маленьком саду, полном ароматов, песен и любви, Генрих, омраченный всем, что он увидел в городе, раздраженный проповедями, которые он выслушал в церквах, приведенный в ярость загадочными приветствиями, которыми встречали его брата, герцога Анжуйского, попавшегося ему на глаза на улице Сент-Оноре в сопровождении герцога де Гиза, герцога Майеннского и целой свиты дворян, возглавленной, по всей видимости, господином де Монсоро, Генрих, говорим мы, возвратился в Лувр в обществе Можирона и Келюса.
Король отправился в город, как обычно, со своими четырьмя друзьями, но едва они отошли от Лувра, Шомберг и д'Эпернон, соскучившись созерцанием озабоченного Генриха и рассудив, что уличная суматоха дает полный простор для поисков наслаждений и приключений, воспользовались первой же толчеей на углу улицы Астрюс, чтобы исчезнуть; пока король с другими двумя миньонами продолжал свою прогулку по набережной, они влились в толпу, заполнившую улицу Орлеан.
Не успели молодые люди сделать и сотни шагов, как уже каждый из них нашел себе занятие: д'Эпернон подставил под ноги бежавшего горожанина свой сарбакан и тот вверх тормашками полетел на землю, а Шомберг сорвал чепчик с женщины, которую он поначалу принял за безобразную старуху, но, к счастью, она оказалась молодой и прехорошенькой.
Однако двое друзей выбрали неудачный день для нападений на добрых парижан, обычно, весьма покладистых: улицы были охвачены той лихорадкой возмущения, которая время от времени так внезапно вспыхивает в стенах столиц. Сбитый с ног буржуа поднялся и закричал: «Бей нечестивцев!» Это был один из «ревнителей веры», его послушались и бросились на д'Эпернона. Женщина, с которой сорвали чепчик, крикнула: «Бей миньонов!», что было значительно хуже, а,ее муж, красильщик, спустил на Шомберга своих подмастерьев.
Шомберг был храбр. Он остановился, положил руку на эфес шпаги и повысил голос.
Д'Эпернон был осторожен – он убежал.
Генрих не беспокоился о двух отставших от него миньонах, он прекрасно знал, что оба они выпутаются из любой истории: один – с помощью своих ног, другой – с помощью своей крепкой руки; поэтому король продолжал свою прогулку и, завершив ее, возвратился, как мы видели, в Лувр.
Там он прошел в оружейную палату и уселся в большое кресло. Весь дрожа от возбуждения, Генрих искал только предлога, чтобы дать волю своему гневу.
Можирон играл с Нарциссом, огромной борзой короля.
Келюс сидел, скорчившись, на подушке, подпирая кулаками щеки, и смотрел на Генриха.
– Они действуют, они действуют, – говорил ему король. – Их заговор ширится. Они – то как тигры, то как змеи: то бросаются на тебя, то подползают к тебе.
– Э, государь, – сказал Келюс, – разве может быть королевство без заговоров? Чем же – кровь Христова! – будут, по-вашему, заниматься сыновья короля, братья короля, кузены короля, если они перестанут устраивать заговоры?
– Нет, Келюс, в самом деле, когда я слышу ваши бессмысленные изречения и вижу ваши толстые, надутые щеки, мне начинает казаться, что вы разбираетесь в политике не больше, чем Жиль с ярмарки Сен-Лоран.
Келюс повернулся вместе с подушкой и непочтительно обратил к королю свою спину.
– Скажи, Можирон, – продолжал Генрих, – прав я или нет, черт побери, и надо ли меня убаюкивать глупыми остротами и затасканными истинами, словно я такой король, как все короли, или торговец шерстью, который боится потерять своего любимого кота?
– Ax, ваше величество, – сказал Можирон, всегда и во всем придерживавшийся одного с Келюсом мнения, – коли вы не такой король, как остальные, докажите это делом, поступайте, как великий король. Какого дьявола! Вот перед вами Нарцисс, это хорошая собака, прекрасный зверь, но попробуйте дернуть его за уши – он зарычит, наступите ему на лапы – он укусит.
– Великолепно, – сказал Генрих, – а этот приравнивает меня к моей собаке.
– Ничего подобного, государь, – ответил Можирон, – и даже совсем напротив. Как вы могли заметить, я ставлю Нарцисса намного выше вас, потому что Нарцисс умеет защитить себя, а ваше величество нет.
И он, в свою очередь, повернулся к королю спиной.
– Ну вот я и остался один, – сказал король, – превосходно, продолжайте, мои дорогие друзья, ради которых, как меня упрекают, я пускаю по ветру свое королевство. Покидайте меня, оскорбляйте меня, убивайте меня все разом. Клянусь честью! Меня окружают одни палачи. Ах, Шико, мой бедный Шико, где ты?
– Прекрасно, – сказал Келюс, – только этого нам не хватало. Теперь он взывает к. Шико.
– Вполне понятно, – ответил ему Можирон.
И наглец процедил сквозь зубы некую латинскую пословицу, которая переводится на французский следующей аксиомой: «Скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу, кто ты».
Генрих нахмурил брови, в его больших глазах сверкнула молния страшного гнева, и на сей раз взгляд, брошенный им на зарвавшихся друзей, был поистине королевским взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9