И она поспешно запахнула платье.
— Еще одна утраченная иллюзия! — негодовала она. — Как не везет женщинам, отстаивающим честь и достоинство нашего слабого пола! Ах, скверная девчонка, сколько счастья ты отняла у меня! Сердце разрывается, мне надо выплакаться, иначе я задохнусь!
И она рухнула на стул, плача навзрыд. Ее слезы были такими небывалыми, а рыдания свидетельствовали о таком горе, что Виолетта, забыв даже надеть на себя халат, в одной рубашке, полуголая, присела перед ней:
— Полноте, госпожа графиня, не нужно так убиваться.
— Опять «госпожа графиня»!
— Ну хорошо, Одетта, вы несправедливы.
— Опять «вы»!
— Ты несправедлива.
— Что ты имеешь в виду?
— Я и помыслить не могла, что вы меня любите!
— «Что вы меня любите!» — повторила графиня, негодующе топая ногой.
— Что ты меня любишь.
— И ты этого не разглядела тогда, у меня дома?
— Я и не подозревала, я была так невинна!
— А что, ты уже перестала ей быть?
— Чуть меньше, — улыбнулась Виолетта.
— Я так страдаю, а она насмехается надо мной! — воскликнула графиня, ломая руки от отчаяния.
— О нет, уверяю вас… клянусь тебе! Графиня покачала головой в знак несогласия.
— Ах, все кончено! Я в силах простить, но не забыть. Довольно малодушия! Вы меня больше не увидите! Прощайте!
Обезумевшая от отчаяния, графиня напоминала любовника, уличившего свою возлюбленную в неверности. Открыв дверь, она бросилась к выходу.
Виолетта подождала с минуту, прислушалась к шагам на лестнице: раздосадованная графиня не возвращалась.
Затворив дверь, Виолетта обернулась и на пороге туалетной комнаты столкнулась со мной. От неожиданности она вскрикнула; я расхохотался, и она бросилась в мои объятия.
— Ах, как я рада, что вела себя скромно! — воскликнула она.
— Тебе это тяжело далось?
— Не очень. Правда, когда она поцеловала мои сосочки, я так распалилась!
— Настолько, что мне, наверное, не придется брать тебя силой!
— О нет!
Я обнял ее и поместил на кушетку в той же позе, в какой ее усаживала графиня.
— Ты говорила, что я люблю твой запах. Не позволишь ли мне им насладиться?
— Пожалуйста, дыши, — промолвила она и вскинула ноги на мою шею.
После минуты безмолвия, из тех, что красноречивей всех слов на свете, она произнесла:
— Ах, и она посмела сказать, что ты не доставляешь мне наслаждения!
— А знаешь, — начал я, чуть передохнув, — наша милая графиня прекрасно вооружена: и любовный псевдоним, и боевой наряд. А с какой проворностью она сбросила корсет и платье — тебе есть чему у нее поучиться, еще самая малость — и она предстала бы перед нами совершенно голой.
— Тебе, распутнику, на радость!
— Не скрою, два ваших нагих тела рядом составили бы очаровательный контраст.
— Который вам, сударь, уже не оценить!
— Как знать!
— Она ушла.
— Ну и что? Она вернется!
— Прямо сейчас?
— Нет.
— Ты же видел, как она была разъярена.
— Бьюсь об заклад, что еще до наступления завтрашнего утра она тебе напишет.
— Принять ее послание?
— Непременно, только я должен с ним ознакомиться.
— Ни шагу не ступлю без тебя!
— Обещаешь?
— Честное слово!
— Что ж, полагаюсь на тебя. Раздался осторожный стук в дверь.
— Леони, — тотчас определила Виолетта.
Моя одежда была в беспорядке, и я поспешил в туалетную комнату.
— Открывай, — велел я Виолетте. Виолетта открыла дверь.
Появилась горничная с запиской в руке:
— Вот письмо для вас, мадемуазель. Его передал слуга-негр той дамы, что недавно от вас вышла.
— Следует послать ответ?
— Но только не с этим слугой, поскольку он советовал передать вам эту бумагу, когда вы будете одна.
— Да будет вам известно, госпожа Леони, что подобные советы излишни, мне нечего скрывать от господина Кристиана.
— Дело ваше, мадемуазель, — сказала горничная, протянув Виолетте письмо.
Леони вышла, и я появился на пороге спальни:
— Ну как? Говорил я тебе, что она не дотерпит до завтра и даст о себе знать.
— Ты прорицатель, — объявила Виолетта, размахивая письмом.
Она села мне на колени, и мы распечатали письмо графини.
V
«Неблагодарное дитя! Покидая Вас, я зареклась писать Вам и искать с Вами встреч, однако вынуждена признаться, что не в силах более противиться своей безумной страсти. Я богата и независима; пережив несчастливое замужество и став вдовой, я дала обет до конца своих дней ненавидеть мужчин и ни разу не нарушила этой клятвы. Одарите меня Вашей благосклонностью, будьте мне верны, и я забуду, что Вы осквернили себя связью с мужчиной. Вы говорили, что не догадывались о моей любви, и я, изнемогая от страсти, ухватилась за эти слова. Вы просто не догадывались! Это стало для меня лучом надежды. Ах, будь Вы незапятнанны!.. Во увы, в нашем мире не существует совершенного счастья, и мне остается только принять Вас такой, какой мне вручает Вас моя злая судьба.
Итак, если Вы соблаговолите полюбить меня, откажетесь от него и пообещаете не видеться с ним впредь, не ждите, что я осыплю Вас подарками, просто знайте: то, чем я владею, станет Вашим, располагайте моим домом, экипажем, прислугой. Будем жить вместе и никогда не расстанемся, Вы станете моей подругой, сестрой, милой дочерью, вы станете для меня всем — вы станете моей обожаемой возлюбленной! Не соглашусь делить Вас ни с кем: при одной этой мысли я умираю от ревности!
Пришли ответ на имя, которым подписано это письмо.
Жду известия от тебя, как находящийся в смертельной опасности ждет спасения.
Одетта».
Переглянувшись, мы с Виолеттой расхохотались.
— Вот видишь, — сказал я, — сколь решительно она добивается своего.
— Да она просто тронулась!
— Ясно, как Божий день, что от любви к тебе. Как ты поступишь?
— Ну уж отвечать не буду.
— Напротив, напиши ей.
— С какой стати?
— Хотя бы ради того, чтобы не ставить себе в упрек ее смерть.
— Эх, господин Кристиан! Вам просто не терпится увидеть графиню раздетой.
— Ты же знаешь, что она терпеть не может мужчин.
— Да, но уж вы-то постараетесь переубедить ее.
— Виолетта, малышка, если ты против…
— Нет, я не возражаю, но при одном условии.
— Каком?
— Обещай, что никогда не станешь заниматься с ней любовью до конца!
— Что ты под этим подразумеваешь?
— Предоставляю ей твои глаза, руки и даже губы, но остальное приберегаю для себя.
— Так и будет, клянусь!
— Чем клянешься?
— Нашей любовью! А теперь вернемся к письму графини, тут есть над чем подумать: положение, которое она предлагает тебе занять, сулит немало выгод.
— Оставить тебя — никогда! Может, когда-нибудь ты прогонишь меня и вправе будешь так поступить, раз я сама к тебе пришла, но мне легче умереть, чем бросить тебя!
— Тогда откажемся от этого предложения.
— Я так и полагаю.
— Следует сообщить ей об этом.
— Как именно?
— Бери перо.
— Не страшно, если я наделаю орфографических ошибок?
— Напрасно тревожишься. За каждую твою ошибку графиня с радостью заплатит по луидору.
— Выходит, если я напишу двадцать пять строчек, наберется не меньше двадцати пяти луидоров.
— Не беспокойся об этом. Пиши.
— Я готова.
Виолетта взялась за перо, и я начал диктовать:
«Госпожа графиня,
я прекрасно понимаю, что жизнь, которую Вы мне предлагаете, была бы счастьем, но я слишком поторопилась и пусть даже не счастье, но тень его обрела в объятиях любимого мужчины. И теперь ни за что на свете его не брошу. Быть может, он бы вскоре утешился: говорят, мужчины такие непостоянные, но я никогда бы не утешилась.
Крайне огорчительно, поверьте, отвечать Вам отказом; Вы были так добры, и сердце мое преисполнено благодарности; если бы не различие в положении, я с радостью подружилась бы с Вами, хотя и сознаю, насколько мало привлекает дружба с той, которую жаждешь видеть в роли возлюбленной.
В любом случае, увидимся мы снова или нет, я сохраню в памяти среди наиболее сладостных ощущений, испытанных когда-либо мною в жизни, поцелуй, который Вы оставили на моей груди, и тепло Вашего дыхания, когда Ваши губы приблизились к моим бедрам. Вспоминая этот поцелуй, я закрываю глаза и вздыхаю; вызывая в памяти тепло Вашего дыхания, я млею… Наверное, не следовало говорить Вам такое, поскольку все это столь напоминает признание. Но ведь я говорю это не прекрасной графине, а милой моей Одетте».
В конце я продиктовал:
«Ваша маленькая Виолетта, которая, даже отдав свое сердце другому, душу приберегает для Вас».
— Не стану так подписываться, — заявила Виолетта, отбрасывая перо.
— Почему?
— Потому что и сердцем моим, и душой владеешь ты; пусть даже они тебе больше не нужны, все равно я не возьму их обратно.
— Ах, любимая!
Я сжал ее в объятиях и покрыл поцелуями.
— Готов пожертвовать всеми графинями в мире ради одного из этих тончайших волосочков, застревающих у меня в усах, когда я…
Виолетта положила ладонь на мои губы, приказывая умолкнуть. Я не раз отмечал, как она, будучи натурой тонкой и нервической, ничем не сдерживаемой в ласках и в наслаждении, проявляла врожденный целомудренный слух.
Мне уже доводилось сталкиваться с этой милой странностью, свойственной женщинам, наделенным любопытными глазами, безотказным ртом, тонким обонянием и искусными руками.
— И как же мы теперь поступим с письмом?
— Отошлем графине.
— По почте или с рассыльным?
— Хочешь получить ответ сегодня вечером — пошли с рассыльным.
— Она не ответит.
— Еще как ответит! Графиня задета за живое и теперь не остановится на полпути.
— Пошлем рассыльного. Ты не представляешь, насколько меня занимает эта история: я не дождусь ответа.
— Тотчас прикажу отправить наше послание. А сейчас мне пора, так как сегодня я устраиваю у себя званый обед. Вернусь к девяти; если принесут письмо, не отвечай без меня.
— Я и вскрывать не стану.
— Непомерно суровое испытание для твоей добродетели.
— Моя добродетель выдержит любые испытания, кроме одного — лишиться твоей любви.
— Тогда потерпи до девяти вечера, — вставил я между двумя поцелуями.
— До вечера.
Закрыв ей рот третьим поцелуем, я вышел.
На углу улицы Вивьен я нашел рассыльного и передал ему письмо для графини, договорившись о доставке ответа, если, конечно, он последует.
Мне так не терпелось поскорее узнать, что напишет графиня, что уже без четверти девять я прибыл на улицу Нёв-Сент-Огюстен.
Виолетта вышла навстречу с письмом в руке.
— Меня не упрекнешь в опоздании, — указал я на часы.
— Неясно лишь, почему ты примчался так рано — ради меня или ради графини, — усмехнулась она.
Взяв у нее письмо, я опустил его в карман.
— Что ты делаешь?
— Ладно, успеется, вскроем завтра утром.
— Зачем ждать до утра?
— Чтобы ты удостоверилась, что я торопился ради тебя, а не ради графини.
Она прыгнула мне на шею:
— Я хорошо обнимаюсь?
— Ты — само сладострастие.
— Это ты меня научил.
— Верно, а еще я научил тебя, что язык нам дан не только для разговоров.
— Что до моего языка — за исключением роли, отведенной в поцелуях, ничему другому он пока не служил.
— Графиня не преминет раскрыть тебе и иное его назначение.
— Давай прочтем письмо.
— Заметь, ты сама предложила.
— Не томи, прошу тебя.
— Подождем, пока не пробьет девять.
— Ах, когда ты кладешь свою руку сюда, я перестаю слышать звон часов.
— Думаю, лучше прочесть не откладывая.
Нам обоим так не терпелось прочитать это письмо, что мы не удержались и распечатали его:
«Виолетта, милая моя малышка,
я не знаю, сами ли Вы сочинили полученное мною письмо или оно написано Вами под диктовку, но если оно сочинено Вами, то Вы просто-напросто дьяволенок. Расставшись с Вами в три часа дня, я дала себе слово никогда больше не писать Вам. Получив Ваше письмо, я дала себе слово и не искать с Вами встреч, а прочтя половину послания, лишь укрепилась в своем решении. Но вот во второй части слог резко меняется, и Вы, о маленькая змея, описываете свои ощущения; с первых Ваших слов завеса моих воспоминаний приподнимается: я вижу, как Вы, раскинувшись, лежите на кушетке и губы мои теребят свежий бутончик Вашей груди, твердеющий от прикосновения моего языка; и вот уже я перечитываю Ваше письмо, держа его только одной рукой, а в глазах у меня темнеет. Точно одурманенная, я лишь без конца в изнеможении бормочу Ваше имя и повторяю: «Виолетта, хоть ты и неблагодарный и приносящий страдания цветок, я желаю тебя… я хочу тебя… я… я… люблю тебя…»
О нет, неправда, я ненавижу Вас, не желаю видеть Вас и никогда не увижу Вас; я проклинаю мою руку, неподвластную моей воле. Я проклинаю желание, которое указывает ей дорогу, и подхватываю письмо, выскользнувшее из моих пальцев, когда они вцепляются в диванную подушку. Перечитываю строчки, где ты упоминаешь о моем дыхании, согревающем твои бедра, и воскрешаю в памяти благоуханный темный пушок, запах которого я вдыхала и к которому я приникала губами, покусывая его, — одно б твое слово и… Я не слышу того, что ты говоришь мне, не помню, не желаю вспоминать, но глаза мои помнят все. Боже! Какие дивные бедра! Боже! Какой великолепный живот! Как прекрасно должно быть то, что пока скрыто от моих взоров, и вот я во второй раз… Довольно, совсем потеряла голову, завтра буду бледная и безобразная, как смертный грех! Ах, проклятая сердцеедка! Нет, не буду больше!.. Виолетта, твой ротик… грудь… твоя… Ах! Мой Боже!.. Когда я увижу тебя вновь?..
Твоя Одетта, сгорающая от стыда за свою слабость».
— Ну надо же! — вырвалось у меня, — Вот это страсть, прежде мне неведомая. Набросать бы с натуры, как вы обе в высший миг…
— Господин Кристиан!..
— Ладно, прекращаю. И что же мы ей ответим?
— Твое дело диктовать, а мое — водить пером.
— Тогда пиши.
«Дорогая Одетта!
Завтра Кристиан уходит в девять утра; в этот час я обычно принимаю ванну. Вы предлагали мне искупаться вместе, я согласна, хотя пока не понимаю, какое Вы находите в этом удовольствие.
Я не имею ни малейшего представления о любовных отношениях между двумя женщинами: придется Вам просветить меня на этот счет. Искренне сожалею о своем невежестве. Но с Вами я быстро все усвою, ибо люблю Вас.
Твоя Виолетта».
Она запечатала конверт, надписала адрес и, позвав Леони, сказала ей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15