— Есть ли здесь какая-нибудь высокая точка, где я мог бы оказаться над сражением? — спросил король.
— В полукилометре от Унструта есть холм, но он находится под огнем врага.
— Там я и встану, — заявил король. — Поехали, господа!
— Простите, государь, — сказал наследный принц, — но в половине расстояния ружейного выстрела от холма, на котором ваше величество желает устроить свою ставку, есть нечто вроде леса из осины и ольхи, он тянется до реки. Нужно было бы осмотреть этот лес.
— Отдайте приказ пятидесяти егерям прочесать его до самой реки.
— Не стоит, государь, — сказал Бенедикт, — для этого достаточно одного человека.
И он галопом ускакал, побывал во многих местах по всей протяженности леса, еще раз объехал его и вернулся.
— Никого, государь, — сказал он, поклонившись. Король пустил лошадь галопом и встал на вершине небольшого холма.
Поскольку лошадь белого цвета была только у короля, она могла послужить мишенью для ядер и для пуль.
Король был одет в походный генеральский мундир — голубой на красной подкладке, а на наследном принце был мундир гвардейского гусара.
Сражение началось.
Пруссаки опрокинули ганноверские аванпосты, когда те перешли реку, и завязалась жаркая артиллерийская перестрелка между ганноверцами, находившимися перед Меркслебеном, и пруссаками, расположившимися по другую сторону Унструта.
— Ваше высочество, — сказал Бенедикт принцу, — не опасаетесь ли вы, что пруссаки пошлют людей удерживать лес, где я только что побывал, и с его опушки, находящейся в трехстах метрах от нас, начнут стрелять в короля как в мишень?
— Что вы предлагаете? — спросил принц.
— Я предлагаю, типе высочество, взять пятьдесят человек и пойти охранять лес. Наш огонь предупредит вас, по крайней мере, о том, что враг приближается с той стороны.
Принц обменялся несколькими словами с королем, и тот дал знак согласия.
— Идите, — сказал принц Эрнст, — но, ради Бога, не давайте себя убить.
Бенедикт показал свою ладонь:
— Разве можно убить человека, на руке у которого начертана двойная линия жизни!
И он галопом кинулся в сторону линейной пехоты.
— Пятьдесят хороших стрелков со мной! — приказал он по-немецки.
К нему вышло сто.
— Пойдемте, — сказал Бенедикт, — может статься, нас не окажется слишком много.
Свою лошадь он оставил на попечение одного из гусаров из полка принца и пешим устремился в чащу во главе своей сотни егерей, и те рассредоточились.
Едва они скрылись среди деревьев, как там разразилась ужасная ружейная стрельба. Двести пруссаков уже перешли Унструт, но так как им не была известна численность егерей, следовавших за Бенедиктом, то, думая, что перед ними оказались большие силы, они отступили, оставив за собою в лесу дюжину убитыми.
Бенедикт выставил егерей вдоль берега Унструта и несмолкаемым огнем отбрасывал каждый раз всех, кто стремился к нему приблизиться.
Короля узнали, и ядра рикошетом падали чуть ли не у ног его лошади.
— Государь, — сказал ему майор Швеппе, — видимо, было бы безопаснее поискать место, несколько более удаленное от поля битвы.
— Почему же? — спросил король.
— Так ведь ядра долетают до вашего величества!
— Пусть! Разве повсюду, где бы я ни был, я не нахожусь в руках Господа?
Принц Эрнст подъехал к отцу.
— Государь, — сказал он, — пруссаки сомкнутыми рядами продвигаются к берегу Унструта, невзирая на артиллерийский огонь.
— А наша пехота, что она?
— Она идет им навстречу, чтобы атаковать врага.
— А… она хорошо идет?
— Как на параде, государь.
— Раньше ганноверские войска были превосходными. В Испании они побеждали отборные французские войска.
Сегодня, сражаясь в присутствии снос го короля, они, надеюсь, окажутся достойными самих себя.
И в самом деле, вся ганноверская пехота, поднявшаяся колоннами в атаку, продвигалась вперед под огнем прусских батарей со спокойствием опытных войск, привыкших к огню. После секундного удивления перед градом пуль из игольчатых ружей противника пехотинцы опять двинулись маршем, перешли болотистые воды Унструта, приступом взяли лесок Бадевельдхен и уже завязали рукопашный бой с пруссаками.
На миг из-за дыма и неровностей местности из поля зрения исчез общий вид сражения. Но вот из-за пелены дыма появился и направился к королевскому холму всадник, во весь опор скакавший на лошади прусского офицера.
Это был Бенедикт: он убил всадника, чтобы взять у него лошадь, и спешил сообщить, что пруссаки начали атаку.
— Эйнем! Эйнем! — крикнул король. — Бегите и прикажите кавалерии стремительно атаковать!
Капитан бросился исполнять приказ. Это был великан ростом около шести футов, самый могучий и самый красивый человек в ганноверской армии.
Он пустил лошадь галопом, крича:
— Ура!
Через мгновение стало слышно, как разразилась буря.
Это гвардейские кирасиры пошли в атаку.
Нет возможности передать воодушевление этих людей, что проезжали под холмом, на котором находился их король-герой, пожелавший остаться на самом опасном посту. Крики «Да здравствует король!», «Да здравствует Георг Пятый!», «Да здравствует Ганновер!» ураганом сотрясали воздух. Топот лошадей заставлял звенеть землю — она колебалась, словно началось землетрясение.
Бенедикт не смог более себя удержать: он пустил лошадь галопом и исчез в рядах кирасиров.
При виде того, как эта буря стремилась обрушиться на них, пруссаки перестроились в каре. Первый, кого смяла ганноверская кавалерия, исчез под лошадиными копытами. Затем, пока пехота стреляла ганноверцам в лоб, кирасиры напали на врагов с тыла, и после короткой безнадежной борьбы те попытались отступить, но ганноверцы преследовали их с остервенением, и вскоре прусская армия оказалась полностью смятой.
Принц Эрнст сквозь великолепный бинокль с увеличительными линзами следил за передвижениями и во всем отдавал отчет королю, своему отцу.
Но очень скоро его бинокль стал следить только за одной группой примерно в пятьдесят человек во главе с капитаном Эймемом, которого принц сразу узнал по большому росту; в этот же отряд входил и Бенедикт (принц узнал его среди белых кирасиров по голубому мундиру).
Эскадрон начал атаку через Негельштедт и направился к последней прусской батарее, все еще державшейся.
Батарея открыла огонь по эскадрону с расстояния в тридцать метров; все исчезло в дыму.
От эскадрона только и осталось, что двенадцать — пятнадцать человек; капитан Эйнем лежал под своей лошадью.
— О! Бедный Эйнем! — воскликнул принц.
— Что с ним случилось? — спросил король.
— Я подумал, что его убили, — ответил молодой человек, — но нет, он не мертв. Вот Бенедикт помогает ему высвободиться из-под лошади. Он только ранен… Даже нет! Даже нет! О! Отец! Из пятидесяти человек у них осталось только семь. Из прусских канониров — живых только один. Он целится в Эйнема, стреляет… Ах, отец! Вы только что потеряли храброго офицера, а король Вильгельм — храброго солдата. Канонир убил Эйнема выстрелом из карабина, а Бенедикт ударом сабли пригвоздил канонира к его месту.
Прусская армия оказалась в полном смятении; поле битвы осталось за ганноверцами!..
Пруссаки отступили до самой Готы.
Быстрота марша, приведшего ганноверцев на поле битвы, слишком утомила кавалерию, чтобы она могла преследовать беглецов. В этом смысле выгоды от победоносной битвы оказались упущенными.
А результат был таков: восемьсот военнопленных, две тысячи убитых и раненых, две захваченные пушки.
Король проехал по полю битвы, чтобы до конца выполнить свой долг, показавшись несчастным раненым.
Бенедикт опять превратился в художника и мечтал о новой картине. Он сел на последнюю захваченную пушку и стал набрасывать общий вид поля боя.
Он заметил, что принц осматривал раненых и мертвых офицеров-кирасиров.
— Простите, ваше высочество, — спросил Бенедикт, — вы ищете храброго капитана Эйнема, не так ли?
— Да! — сказал принц.
— Вон там, ваше высочество, там, слева от вас, среди этой груды мертвых.
— О! — вздохнул принц Эрнст. — Я видел, какие он творил чудеса.
— Вообразите, что, после того как я вытащил его из-под лошади, он с саблей в руках зарубил шестерых. Потом он получил первую пулю и упал. Пруссаки подумали, что он мертв и набросились на него. Тогда он поднялся на колено и убил двоих из тех, что кричали ему, чтобы он сдавался. Наконец он совсем встал на ноги, и в этот самый момент последний оставшийся в живых прусский артиллерист выстрелил ему прямо в лоб, и эта пуля сразила Эйнема. Не имея возможности его спасти, слишком занятый тем, что происходило рядом со мной, я все же за него отомстил!
Затем, показав свой набросок принцу, с тем же спокойствием, с каким он разговаривал в мастерской Каульбаха, Бенедикт спросил:
— Как, по-вашему, ничего?
XXIV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПРЕДСКАЗАНИЕ БЕНЕДИКТА НАЧИНАЕТ СБЫВАТЬСЯ
Проехав по полю боя, король продолжил путь по мощеной дороге и въехал в город Лангензальцу.
Он устроил свою главную ставку в доме, где находились вольные стрелки.
Начальник штаба отдал приказания, обеспечивающие в течение ночи спокойствие.
Первой заботой было тремя разными дорогами направить сообщения королеве, чтобы известить ее о победе этого дня, о положении армии и просить о помощи, если не на следующий день, то, по крайней мере, на послезавтрашний.
И в самом деле, на следующий день нечего было опасаться со стороны пруссаков, которые были слишком основательно разбиты, чтобы не дать себе однодневного отдыха.
Ночь прошла весело. Солдатам раздали деньги, приказав им за все платить.
Музыка играла «God save the King!» note 26, и солдаты хором пели песенку, сочиненную одним ганноверским добровольцем на польский мотив:
И тысяча солдат, колени преклонив, присягу приносили…
Следующий день прошел в ожидании новостей от баварской армии и в отправлении курьеров. От баварцев прибыли сообщения с обещаниями помощи, но эти обещания не претворялись в жизнь.
С самого утра пруссакам было предложено объявить перемирие, чтобы похоронить мертвых.
Пруссаки отказали.
Таким образом, только одни ганноверцы занялись этой богоугодной церемонией.
Вооружившись заступами, солдаты вырыли большие рвы в двадцать пять футов длины и восемь ширины. В них в два ряда положили мертвых.
Четыре тысячи вооруженных людей во главе с королем и наследным принцем стояли с непокрытыми головами, пока музыка играла похоронный марш Бетховена.
Над каждым рвом проходило отделение и стреляло залпом в знак военного траура.
Все время пока продолжалась церемония, на ней присутствовали представители городского муниципалитета, которые прибыли поблагодарить короля за те приказы, что были отданы солдатам, точно следовавшим им.
В одиннадцать часов вечера северная сторожевая застава сообщила, что значительные силы прусских войск подходят через Мюльхаузен.
Это был корпус генерала Мантёйфеля.
На третий день после битвы ганноверская армия так еще и не получила никакого сообщения о местонахождении баварской армии и сама находилась в окружении тридцати тысяч человек.
К полудню прибыл прусский подполковник и от имени генерала Мантёйфеля предложил ганноверскому королю сдаться.
Король ответил так: ему превосходно известно, что со всех сторон он окружен врагом, но что он сам, его сын, его штаб, офицеры и солдаты решили дать себя убить, от первого до последнего, в случае если им не предложат достойной капитуляции.
В то же время он созвал военный совет, который единодушно высказался за капитуляцию и закрепил это письменно, но лишь при условии, что она не будет унизительной.
Капитуляция была совершенно необходима.
Боеприпасов у армии оставалось только на триста пушечных выстрелов.
Еды у армии оставалось только на один день.
Все придворные, включая и короля, получили на обед по одному куску вареного мяса с картофелем; суп разделили между ранеными.
Каждый из сотрапезников получил только по одной кружке скверного пива.
Обсуждали каждую статью капитуляции, изо всех сил оттягивая время, ведь ганноверцы все еще ждали баварскую армию.
Наконец, среди ночи остановились на следующих условиях, на которые дали согласие и генерал Мантёйфель от имени прусского короля, и генерал Арентшильд от имени ганноверского короля:
ганноверская армия распускалась и отправлялась по домам;
все офицеры оставались свободны, так же как и унтер-офицеры;
те и другие оставляли за собою оружие и обмундирование;
король Пруссии гарантировал им пожизненное жалованье;
король Ганновера, наследный принц и их свита свободны были отправляться куда им заблагорассудится;
имущество короля объявлялось неприкосновенным.
Как только капитуляция была подписана, генерал Мантёйфель прибыл в главную ставку ганноверского короля.
Входя в кабинет его величества, Мантёйфель сказал:
— Государь, я в полном отчаянии предстаю перед вашим величеством в столь тягостную минуту. Мы можем понять все то, что пришлось выстрадать вашему величеству, ведь мы, пруссаки, пережили Йену. Прошу ваше величество сказать мне, куда вы желаете направиться, и дать мне приказания. Я же побеспокоюсь о том, чтобы вы в вашем путешествии не испытывали ни в чем недостатка.
— Сударь, — холодно ответил король, — я еще не знаю, куда отправлюсь, и жду, когда конгресс решит, должен ли я оставаться королем или стать отныне простым английским принцем; но, вероятнее всего, я поеду к моему тестю, герцогу Саксен-Альтенбургскому, или к его величеству императору Австрийскому. В том и в другом случае мне ни в коей мере не потребуется ваше покровительство, за предложение которого я вас благодарю.
В тот же день первый адъютант короля отправился в Вену, чтобы там испросить для своего государя разрешения удалиться в австрийское государство.
Тотчас же после того как в Вену прибыла эта просьба, адъютант императора отправился к ганноверскому королю, чтобы служить ему сопровождающим и привезти его с собою.
Адъютант вез для короля орден Марии Терезии, а для принца — грамоту о возведении его в рыцарское достоинство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84