Пора было уходить с отмели, пока вода спала, и охотник двинулся в путь.
По дороге молодой человек собрался подстрелить несколько нырков; обходя с чрезвычайной осторожностью выступ скалы, чтобы приблизиться к тому месту, где, как ему казалось, притаилась дичь, он неожиданно почувствовал сильный толчок в плечо.
Монпле резко обернулся.
В двух шагах от него стоял мужчина, размахивавший палкой, первый удар которой Ален почувствовал на себе.
Было еще темно, и охотник решил, что на него напали; он быстро вскинул ружье и прицелился.
Но тут новый удар палки, обрушившийся на конец ствола, выбил ружье у него из рук, и оно упало на землю.
Ален бросился поднимать оружие, но его остановил хорошо знакомый голос боцмана Энена:
— Будет, будет, господин Монпле, оставьте в покое ваше орудие. Хотя кожа у меня такая же темная, как у какого-нибудь турпана, а пахнуть я должен не хуже водоплавающей дичи, я все же не то же самое, что ваша добыча.
— Как! — вскричал молодой человек. — Это вы, боцман, здесь, да еще в такое время?
— Тысяча чертей! Приходится за тобой гоняться, ведь ты бегаешь от друзей и, как видно, навсегда променял балки своего Шалаша на небесный свод.
— Кто? Я? Вы думаете, я от вас бегаю, боцман Энен?
— Я не знаю, бегаешь ли ты от меня или нет, но со вчерашнего дня ты ухитряешься все время поворачиваться ко мне только кормой, а это нечестно.
— Я уверяю вас, Жак…
— Хватит! Берегись, ты собираешься сказать неправду! Мало того что не годится насмехаться над старшими, порядочный человек не имеет права лгать. Ты думаешь, что старого боцмана Жака можно одурачить, как какую-нибудь сухопутную крысу? Ничего подобного! Я шел по твоему следу на песке и прекрасно видел, как ты прятался за каждым камнем, наблюдая оттуда за боцманом Эненом и выжидая, когда он уберется из твоей акватории. Ах, если бы этот чертов песок не сменился там, на отмели, галькой, ты бы не избежал абордажа, голубчик! Но я еще подумал: «Будь спокоен, рано или поздно я тебя поймаю!..» В самом деле, как только вода спала, я пришел, вспышка твоего выстрела указала мне дорогу, и вот я тут как тут! Не велика хитрость.
— Вы здесь, пусть так; я вас прекрасно вижу, и что из этого следует? Что вы так спешили мне сказать?
— А! Продолжаешь издеваться! Ты и сам знаешь, что я хочу тебе сказать. Алену было хорошо известно одно: если боцман Энен вбил себе что-то в голову, он будет стоять на своем до конца.
Поэтому охотник смирился с тем, что старый моряк именовал абордажем.
— Ладно! Ладно! — сказал он. — Я понимаю, в чем дело, вы пришли из-за Жанны Мари, не так ли?
— Вот видишь, ты знаешь, что привело меня сюда.
— Значит, Жанна рассказала вам свою историю?
— Неважно, как я об этом узнал, раз уж я это знаю. Ален, я давал тебе дельный совет, совет честного человека: если ты любил Жанну Мари, и Жанна Мари любила тебя, надо было жениться на ней. Но ты не послушался моего совета.
— Что поделаешь! — ответил охотник. — Мне претило жениться на женщине из семьи человека, обобравшего меня до нитки.
— Лучшим фрегатом, на который когда-нибудь ступала нога матроса, был «Победоносный» — раньше, пока мы не отвоевали этот корабль у англичан, он назывался «Victory» note 3 Note3
«Победа» (англ.)

… Нет-нет, смельчак Ален, не в этом причина такого твоего поведения; ты поднимаешь подходящий флаг, чтобы удалить меня из своей акватории, и остерегаешься показывать свой истинный флаг.
— Что ж, хорошо, — промолвил Ален, — я буду говорить с вами откровенно. Я отдаю должное Жанне Мари со всеми ее достоинствами: это порядочная женщина с добрым сердцем; я бы женился на ней охотнее, чем на любой другой, но что поделаешь: брак не входит в мои планы.
— Правда?
— Да, я еще для этого не созрел. Жениться означало бы навеки сделать нас, и меня и ее, несчастными.
— Милый мальчик, — суровым тоном произнес Энен, — следовало подумать об этом раньше, в ту ночь, когда она приютила и спрятала тебя в своей комнате, чтобы ты не был пойман и не наказан, как вор. Надо было еще тогда привязаться к якорю канатом порядочности, держаться подальше от берега и не мчаться прямо на рифы.
По тому, как боцман Энен изъяснялся, было ясно, что ему известно все.
В течение нескольких минут молодой человек хранил молчание.
Затем, стараясь напустить на себя легкомысленный и беспечный вид, он сказал:
— Ничего не попишешь, боцман Энен. Целые сутки — это долгий срок. Особенно, если ты сидишь взаперти с молодой хорошенькой женщиной и вдобавок чувствуешь, что она тебе не противна. Хотел бы я посмотреть, что бы вы делали на моем месте!
— На твоем месте, — продолжал моряк, голос которого становился все более суровым, а лицо — все более строгим, — разве я не был на твоем месте? Но черта с два я повел бы себя так же, как ты! За свою жизнь мне довелось изведать такое, что твои шалости — просто ерунда по сравнению с моими проказами! При бывшем, даром что он был сущей сухопутной крысой и не слишком жаловал матросов, мы привозили из рейса неплохую добычу да просроченное жалованье в придачу и гуляли вовсю: ублажали девиц, напивались так, что в конце концов падали под стол, давали друг другу взбучку — одним словом, получали все какие есть удовольствия! Но, чтобы обольстить хорошую честную девушку, взять ее силой или как-то еще, нет, господин Ален, это не по-моряцки. Если бы, будучи бедным и несчастным, я обманул бы такую же бедную и несчастную женщину, как я, мне бы показалось, что я надругался над родной сестрой, а это ой как нехорошо.
— Черт возьми, боцман Жак, — сказал Ален, — я и не знал, что вы такой добродетельный человек.
— Перестань, перестань, хватит смеяться, господин Ален, — произнес моряк. — Знаешь, сейчас ты мне очень напоминаешь тех китайцев, что малюют огромные пушки на своих портах, чтобы напугать малайцев; этот смех тебе не пристал, парень, и твои шуточки не вгонят меня в краску, как и не облегчат камня у меня на сердце при мысли о той бедняжке, которую ты оставил на берегу в плачевном состоянии после того, как она по твоей милости потерпела крушение.
— Почему же она потерпела крушение и сейчас в более плачевном состоянии, чем раньше?
— А! Так ты не знаешь, что с ней приключилось?
— Нет, а что с ней приключилось?
— А то, что, когда позавчера ночью Жанна вернулась с вашего свидания в Шалаше — куда, между прочем, незачем было ее звать, чтобы сделать ей такое гнусное предложение — дядя поджидал ее на пороге. Обрадовавшись, что подвернулся удобный случай, Ланго выгнал ее из дома, как какую-нибудь бродяжку и потаскушку, гуляющую по ночам.
— А! Я этого не знал.
— В самом деле?
— Я клянусь, боцман Энен.
— Меняет ли это твои намерения?
— Но почему же, — продолжал Ален, не отвечая на вопрос моряка, — почему, оказавшись без крова, она не пришла ко мне просить приюта?
— Ну да, конечно, ты отвергаешь Жанну как жену, но приютил бы ее как любовницу! Она, это бедное милое создание, эта благочестивая женщина, побоялась к тебе обращаться и правильно сделала.
— По-моему, — сказал Ален, — это все же было бы лучше, чем скитаться где придется, ведь, если Ланго все рассказал людям, в чем я не сомневаюсь, бедная Жанна Мари не найдет ни одного дома, где она сможет приклонить голову.
При этом он невольно вздохнул. Глаза боцмана засверкали.
— А вот в этом ты ошибаешься, — произнес он, — она уже нашла себе пристанище.
— Какое?
— Мой дом.
Ален задумался; сердце его сжалось, и на миг ему стало стыдно.
Молодой человек действительно опасался утратить свою независимость, зная ее истинную цену; он не понимал, что тихие радости семейной жизни, живой пример которой он видел в доме боцмана, способны вознаградить его за эту жертву. И все же, несмотря на его привычку к беспутной жизни и на его грубые вкусы, Ален не был дурным человеком. Он считал свой поступок ни к чему не обязывающей шалостью. Еще никогда с ним не говорили о таком столь серьезно. Судьба несчастной вдовы не могла оставить охотника безучастным, и он спрашивал себя, не следует ли ему во что бы то ни стало исполнить свой долг.
К несчастью, боцман Энен превратно истолковал то, что происходило в эту минуту в сердце молодого человека; он решил, что Ален не растрогался, а ожесточился, и внезапно вскричал, топнув ногой:
— А! Тебе чертовски повезло, что я не отец и не брат бедной Жанны Мари.
Ален резко поднял голову, как будто его ужалила змея.
— Э, боцман, к чему вы это говорите? — спросил он.
— Я бы показал тебе, парень, что тот, кто позорит женщину, может поплатиться за это головой.
— Позорят только тех, кто желает быть опозоренными, — грубо отвечал охотник, — будь Жанна Мари вашей женой или дочерью, это ничего бы не изменило, слышите, боцман Жак?
— Значит, ты бы все равно на ней не женился?
— Ей-Богу, нет.
— И что бы ты мне сказал в свое оправдание?
— Я бы сказал, если предположить, что я вообще стал
бы оправдываться, что не считаю себя каким-то красавчиком и, стало быть, кто поручится, что женщина, уступившая мне, не уступит другому?
— А!.. Думаешь, я не заставлю тебя раскаяться в таких подлых речах?
— Вы сказали, в подлых речах, боцман Энен?
— Да, в подлых речах, я сказал и повторяю: в подлых речах!
— Скажите спасибо, что вам шестьдесят лет, боцман Энен, а не то вам бы дорого пришлось заплатить за подобное оскорбление, так и знайте.
— Какая тебе разница, сколько мне лет, парень, если моя кровь столь же горяча, как твоя, и я готов пролить хоть целый жбан крови, чтобы тебя проучить!
Ален только пожал плечами.
После вчерашнего визита в Шалаш боцман Энен, оскорбленный в своих лучших чувствах, с трудом сдерживал клокотавшую в нем глухую ярость; поэтому, восприняв сочувственный жест охотника как издевательство, старый моряк окончательно забыл о своей миссии миротворца и взорвался.
— Черт побери! — вскричал он. — Разве мужчина теряет мачты от того, что черви уже начали подтачивать его корпус? Если ты так считаешь, дружище Ален, то я думаю по-другому, и докажу тебе, что такая старая посудина, как я, еще может лихо стрелять залпом. Я буду драться с тобой, когда ты захочешь, на саблях или на ножах, по твоему усмотрению, слышишь, жалкая сухопутная крыса?
Монпле потянулся к своему ружью, лежавшему возле скалы.
Боцман Энен сделал шаг вперед, чтобы помешать молодому человеку взять оружие; при этом он продолжал сжимать в руках палку.
Однако Ален понимал, что нельзя ввязываться в драку со стариком.
— Давайте разойдемся, — предложил он, — мы и так уже достаточно друг другу наговорили. Стоит мне еще немного вас послушать, боцман Жак, и я позабуду о дружбе, которая была мне дорога, и перестану владеть собой. Если вы думали, что ваши ругательства и угрозы могут заставить меня изменить свое решение, то вы жестоко ошиблись.
Энен мысленно признал, что он в самом деле действовал . неправильно.
— Скажите Жанне Мари, — продолжал охотник, — что мне искренне ее жаль, и я сожалею, что по воле рока она оказалась у меня на пути. Скажите ей, что если бы нашелся другой способ ее утешить, а не тот, какой вы хотели навязать мне силой, то я был бы рад им воспользоваться, чего бы мне это ни стоило. Но я не могу пожертвовать своей свободой, вызвать у себя чувства, для которых я еще не созрел, и возложить на себя обязанности, которые я не в состоянии исполнить. А теперь давайте забудем взаимные обиды; к счастью, нашими свидетелями были только ночь, океан и Бог. Прощайте, боцман Жак.
Свистом подозвав Флажка, Ален поспешил уйти.

XIX. ДОБРЫЕ СЕРДЦА

Энен колебался, размышляя, не последовать ли ему за Монпле — старый моряк был упрям, и все же он, недолго думая, пожертвовал бы своими личными обидами, чтобы образумить Алена; однако еще не совсем рассвело и в темноте боцман не сумел бы разыскать молодого охотника в лабиринте скал и лагун.
Поэтому Энен побрел вдоль берега, а затем перебрался через болото, вошел в Шалаш и разбудил Жана Мари.
Узнав голос боцмана Жака, мальчик страшно перепугался.
Но, когда тот зажег лампу и мальчик увидел печальное выражение лица старика, его страх отчасти сменился состраданием.
— О Господи, — воскликнул маленький Жан, — что случилось, господин Жак?
— Дитя мое, — промолвил боцман с величайшей нежностью, — ты должен немедленно встать, собрать свои пожитки и пойти со мной.
— Куда, боцман? — спросил мальчик.
— К твоей матери.
— Стало быть, — вскричал обрадованный ребенок, — это матушка вас послала?
— Да, — отвечал боцман Энен.
— А что скажет мой друг Ален, когда увидит, что меня здесь нет?
— Он без труда поймет, что ты ушел. Жан Мари ненадолго задумался; затем, осознав, что старый моряк по каким-то причинам вправе распоряжаться, его судьбой, он встал, оделся и собрал свои вещи.
Боцман взял мальчика за руку, и оба направились в сторону Мези.
В доме Жака Энена все уже спали.
Луизон, лежавшая одна в передней комнате, проснулась, услышав, как повернулась щеколда входной двери, И спросила:
— Это ты, Жак?
— Да, это я, — отвечал моряк, заставив мальчика встать на колени возле кровати жены.
Затем, взяв руку Луизон и положив эту нежную материнскую руку на голову маленького Жана Мари, Энен сказал:
— Ну вот, жена, нас было одиннадцать, а это неровный счет: Бог смилостивился и послал нам этого ребенка, теперь нас двенадцать. Благодари за это Бога.
После ссоры с боцманом Ален три дня подряд не решался заглянуть в Шалаш; не подозревая о том, что Энен уже забрал Жана Мари, он боялся возвращаться домой и встречаться с мальчиком, чувствуя, что тот станет для него живым укором, напоминающим о горе, которое он причинил его матери. Между тем дичь, которую молодой охотник истреблял каждую ночь, стала накапливаться в таком количестве, что это стало его тревожить;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29