Глава 2. МЭТР ГАМЕН
Слесарь поднес стакан к глазам и принялся любовно рассматривать его на свет.
С наслаждением отпив глоток, он проговорил:
– Ну почему же, в Париже тоже есть слесари. Он отпил еще немного.
– Есть среди них и мастера. Он сделал еще глоток.
– Я тоже так думал! – заметил незнакомец.
– Ну, мастера бывают разные.
– Ага! – с улыбкой молвил незнакомец. – Я вижу, вы – как святой Элигий: вы не просто мастер, но мастер мастеров.
– И всеобщий учитель. Вы тоже занимаетесь ремеслом?
– Можно сказать, что так.
– И кто же вы будете по профессии?
– Оружейник.
– У вас есть при себе что-нибудь, сделанное вашими руками?
– Вот это ружье.
Слесарь принял из рук незнакомца ружье, внимательно его осмотрел, проверил пружины, одобрительно кивнул, услышав сухой щелчок курка; потом, прочитав имя, выгравированное на стволе и платиновой пластинке, заметил:
– Леклер? Простите, дружище, но этого не может быть. Леклер будет постарше меня лет на двадцать восемь, самое меньшее, а мы с вами примерно одного возраста, нам обоим под пятьдесят.
– Вы правы, я не Леклер, но это все равно, как если бы я им был.
– То есть как?
– Я его учитель.
– Здорово! – со смехом вскричал слесарь. – Так и я мог бы сказать: «Я не король, но все едино что король!» – То есть как? – переспросил незнакомец.
– Ну, я же его учитель! – заметил слесарь.
– Ого! – присвистнул незнакомец, поднимаясь и по-военному приветствуя слесаря. – Уж не с господином ли Гаменом я имею честь разговаривать?
– Да, я самый! – отвечал слесарь, довольный произведенным эффектом. – Всегда к вашим услугам!
– Ах, дьявольщина! – продолжал незнакомец. – Я и не знал что имею дело со столь значительным человеком.
– А?
– Со столь значительным человеком, – повторил незнакомец.
– Вы хотели сказать: «Со столь последовательным»?
– Да, простите! – со смехом подхватил незнакомец. – Знаете, простой оружейник не умеет выражаться так же красиво, как мастер, да какой мастер! Учитель короля Французского!
Потом он продолжал серьезно:
– Скажите, наверно, не очень приятно быть учителем короля?
– Почему?
– Да как же, черт подери! Верно, приходится каждый раз надевать перчатки, прежде чем поздороваться или попрощаться?
– Вовсе нет.
– Вы, должно быть, прежде чем обратиться к королю, обдумываете каждое слово: «Ваше величество! Извольте взять этот ключ в правую руку! Государь! Пожалуйста, возьмите этот напильник в левую руку!»…
– Да нет! С ним очень приятно иметь дело, потому что в глубине души он – добряк! Если б вам довелось увидеть его когда-нибудь в кузнице в фартуке и с засученными рукавами, вы бы ни за что не поверили, что перед вами – старший сын Людовика Святого, как его называют.
– Да, вы правы, невероятно, до чего король похож на одного человека.
– Да, да, правда! Те, кто видел их вблизи, уже давно это заметили.
– Ну, если бы это замечали только те, кто их видит вблизи, было бы полбеды, – как-то странно усмехнувшись, молвил незнакомец. – Но это начинает бросаться в глаза тем, кто постепенно от них отдаляется.
Гамен бросил на собеседника удивленный взгляд. Однако собеседник, на минуту забывшись из-за того, что по-своему истолковал услышанные слова, спохватился и не дал ему времени задуматься над тем, что он сейчас сказал; он поспешил вернуться к прежнему разговору.
– Это лишний раз подтверждает мою мысль, – заметил он. – Я считаю, что унизительно, когда приходится называть «величеством» и «государем» человека, который ничем не лучше других.
– Да не приходится мне так его называть! Когда я работал в кузнице, ничего этого не было. Я его называл хозяином, он меня – Гаменом; правда, я обращался к нему на «вы», а он ко мне – на «ты».
– Ну да! А когда наступало время обеда или ужина, Гамена посылали поесть в лакейскую вместе с прислугой, верно?
– Вот и нет! Никогда этого не было! Наоборот! По его приказанию мне в кузницу приносили уже накрытый стол, и частенько, особенно во время обеда, он оставался со мной; он говорил: «Пожалуй, я не пойду к королеве: тогда и руки мыть не придется!» – Что-то я не совсем понимаю…
– Что же тут непонятного? Когда король работал со мной, когда он имел дело с железом, черт возьми, у него руки становились, как у всех нас, и что же? Это не мешает нам оставаться честными людьми, верно? Ну, а королева ворчала: «Ах, государь, у вас грязные руки!» Она думала, что, работая в кузнице, можно не испачкать рук!
– Лучше и не говорите! – подхватил незнакомец. – Послушаешь вас, так можно расплакаться!
– Словом сказать, ему по-настоящему бывало хорошо или в его географическом кабинете, или со мной, или с библиотекарем; но думаю, что со мной – лучше всего.
– Ну и что? Для вас-то невелика радость быть учителем плохого ученика?!
– Плохого? – вскричал Гамен. – Ну нет, не скажите! Ему не повезло, что он родился королем и вынужден тратить время на кучу всяких глупостей, вместо того, чтобы совершенствоваться в своем искусстве. Путного короля из него не получится, он для этого слишком честен, а вот слесарем он мог бы стать отменным! Там есть один , ух, терпеть я его не мог! Сколько же времени он отнимал у короля! Господин Неккер! Уж сколько из-за него времени ушло впустую, ах, сколько времени!
– Верно, из-за его докладов, а?
– Да, из-за этих дурацких докладов, устных докладов, как их называли.
– Ну что же, дружище... а скажите…
– Что?
– Должно быть, вы недурно зарабатывали на таком ученике?
– Нет вот тут вы как раз ошибаетесь, за это я и сердит на этого вашего Людовика Шестнадцатого, на этого отца народа, на этого вашего спасителя французской нации. Все думают, что я богат, словно Крез, а я беден, как Иов.
– Вы бедны? Куда же он тогда девал деньги? – Половину он раздавал бедным, а другую половину – богатым, так что у него не оставалось ни гроша. Семейства Куаньи, Водрейлей и Полиньяков его просто обкрадывали! В один прекрасный день он решил уменьшить жалованье господину де Куаньи. Тот подкараулил его под дверью кузницы. Едва выйдя, король тотчас возвратился и, побледнев, прошептал: «Ах, Боже мой, я думал, он меня ударит. – А как же жалованье, государь? – спросил я его. – Я все оставил по-старому, – отвечал он, – я ничего не могу изменить». В другой раз он хотел сделать королеве замечание за то, что она дала госпоже де Полиньяк приданое для новорожденного в триста тысяч франков; что вы на это скажете?
– Ничего себе!
– Это еще не все! Королева заставила дать пятьсот тысяч. Вы только полюбуйтесь на этих Полиньяков! Всего десять лет назад они были нищими, а теперь уезжают из Франции и увозят с собой миллионы! Не жалко было бы, если бы они хоть что-нибудь умели делать! А то ведь дай этим бездельникам молот да поставь их к наковальне, так они же не сумеют даже конскую подкову выковать! Дай им напильник и тиски, они не смогут простой болт для замка выточить… Зато как умеют говорить, какие они кавалеры, как они себя называют. И вот сами толкнули короля на это дело, а теперь он должен один разбираться со всеми этими Байи, Лафайетами и Мирабо. Уж я-то мог бы ему присоветовать что-нибудь путное, если бы он пожелал меня послушать, так нет же: мне, своему учителю, он назначил всего полторы тысячи ливров ренты, а ведь я ему – Друг, ведь я вложил ему напильник в руки!
– Да… Однако, когда вы с ним работаете, у вас, верно, бывает изрядная прибыль?
– Да разве я сейчас с ним работаю? Прежде всего я мог бы опорочить свое имя! Со времени взятия Бастилии ноги моей не было во дворце. Раза два я встречал его на улице. В первый раз было много народу, и он мне только кивнул. В другой раз это случилось на Саторийской дороге; мы были одни, он приказал кучеру остановиться. «А-а, Гамен, здравствуй, – со вздохом проговорил он. – Что, все идет не так, как вам хотелось бы, да? Ну, ничего, это послужит вам уроком… А как твоя жена, дети? – перебил он. – Все хорошо?..» – «Просто превосходно! У детей зверский аппетит, так-то вот…» – «Постой, постой, – сказал король, – передай им от меня подарок». Он обшарил все карманы и наскреб девять луидоров. «Это все, что у меня есть, Гамен, – сказал он, – мне очень стыдно за такой скромный подарок». Оно и верно: согласитесь, тут есть чего устыдиться: у короля оказалось при себе всего-навсего девять луидоров; вот что он мог предложить приятелю, другу: девять луидоров! Ну уж…
– ..И вы отказались?
– Нет, я сказал: «Брать надо всегда, а то найдется какой-нибудь менее стыдливый и все равно возьмет!» Но это ничего не значит. Он может быть спокоен, я все равно к нему не пойду, если только он не пришлет за мной кого-нибудь в Версаль, да и то еще поглядим!
– Какое признательное сердце! – пробормотал незнакомец.
– Как вы сказали?
– Я говорю, что очень трогательно видеть, мэтр Гамея, что вы сохраняете верность и в трудные для короля дни! Последний стаканчик за здоровье вашего ученика!
– Клянусь, он этого не заслуживает, ну да так и быть: за его здоровье. Он выпил.
– Эх, как подумаю, – продолжал он, – что у него этого вина в погребах – больше десяти тысяч бутылок, да каждая из них – в десять раз лучше этой! А вот никогда он не сказал выездному лакею: «Ну-ка, имярек, возьмите корзину с вином да отнесите ее моему другу Гамену». Как же! Ему больше нравилось поить им своих телохранителей, швейцарцев и наемных солдат из Фландрии: ну что ж, в этом он преуспел!
– Что же вы хотите! – молвил незнакомец, маленькими глотками опустошая свой стакан. – Короли тоже бывают неблагодарными! Тес! Мы не одни!
В кабачок вошли два простолюдина и с ними – торговка; они сели за стол и уставились на незнакомца и Гамена, допивавших вторую бутылку вина.
Слесарь скосил на них глаза и начал пристально их разглядывать, что заставило незнакомца усмехнуться.
Новые действующие лица в самом деле заслуживали некоторого внимания.
У одного из мужчин было очень длинное туловище, другой был чрезвычайно длинноногим. Что до женщины, то и вовсе непонятно было, что это такое.
Человек с длинным туловищем был похож на карлика, он имел едва ли пять футов росту, да еще казался дюйма на два ниже из-за того, что ноги у него были сведены в коленях; даже когда он расставлял их в стороны. Его лицо не скрашивало, а, напротив, усугубляло этот недостаток; жирные грязные волосы прилипли ко лбу; бесцветные брови были, казалось, не на месте; глаза ничего не выражали, они словно остекленели и были тусклыми, как у жабы: только в минуты раздражения в них загорался на мгновение огонек, как в неподвижном зрачке разъяренной гадюки; нос у него был приплюснут и свернут на сторону, что лишь подчеркивало выступавшие скулы; ну и, наконец, дополнял этот отвратительный портрет его кривой рот: желтоватые губы едва прикрывали редкие расшатанные почерневшие зубы.
На первый взгляд могло показаться, что в жилах его течет не кровь, а желчь.
Второй человек был полной противоположностью первого: у того ноги были короткие и кривые, а этот был похож на цаплю на ходулях. Его сходство с этой птицей было тем большим, что он был горбун, и голова его совершенно ушла в плечи; только два налитых кровью глаза да длинный и заостренный, похожий на клюв, нос напоминали о том, что у этого человека есть голова. Глядя на него, можно было подумать, что его шея, как шея цапли, способна вытянуться, будто пружина, и он того и гляди выклюет глаз тому, кого избрал своей жертвой. Однако все это было ничто по сравнению с его руками, обладавшими, казалось, необычайной гибкостью; когда он сидел за столом, то стоило ему протянуть руку под стол, как он, не сгибаясь, тут же подхватил платок, оброненный им после того, как он вытер лоб, мокрый и от пота, и от дождя.
Третий или третья, как будет угодно читателям, был человеком-амфибией, в котором легко было угадать вид, но не род. Это было существо неведомого пола лет тридцати четырех в элегантном костюме рыночной торговки, украшенном золотыми цепочками и серьгами, фартучком и кружевным платочком; черты лица этого существа, насколько можно было различить их под толстым слоем белил и румян, да сверх того невероятным количеством разнообразной формы мушек, налепленных поверх румян, были несколько расплывчаты, как у представителей вырождающихся рас. Стоило лишь раз увидеть это существо, стоило только однажды испытать сомнения, которые мы только что описали, как хотелось услышать и его голос, чтобы определить, мужчина перед вами или женщина. Но увы: голос, напоминавший сопрано, оставлял наблюдателя в прежнем сомнении, зародившемся при виде этого существа; слух не помогал зрению.
Чулки и башмаки обоих мужчин, как и туфли женщины, указывали на то, что их владельцы долгое время таскались по улицам.
– Странно! – молвил Гамен – Мне кажется, я где-то видел эту женщину.
– Очень может быть; однако с той минуты, как эти три человека вместе, дорогой господин Гэмен, – проговорил незнакомец, взявшись за ружье и надвинув колпак на ухо, – у них появилось общее дело, а раз так, надобно вместе их и оставить.
– Так вы их знаете? – спросил Гамен.
– Да, в лицо знаю, – отвечал незнакомец. – А вы?
– Могу поручиться, что женщину я где-то видел.
– Верно, при дворе? – бросил незнакомец.
– А-а, ну да, торговка!
– С некоторых пор их там много бывает…
– Если вы их знаете, скажите, как зовут мужчин. Может, это помогло бы мне вспомнить имя женщины.
– Назвать вам мужчин?
– Да.
– С какого начать?
– С кривоногого.
– Жан-Поль Марат.
– Ага!
– Ну как?
– А горбун?
– Проспер Верьер.
– Так, так…
– – Ну что, вспомнили имя торговки?
– – Нет, черт возьми.
– А вы постарайтесь!
– Не могу угадать.
– Кто же эта торговка?
– Погодите-ка... нет! Да… Нет…
– Ну же!
– Это невозможно!
– Да, на первый взгляд это невероятно.
– Это..?
– Ну, я вижу, вы так никогда его и не назовете; придется мне самому это сделать: эта торговка – герцог д'Эгийон.
При этом имени торговка вздрогнула и обернулась, так же как и оба ее спутника.
Все трое хотели было подняться, словно при виде старшего.
Но незнакомец приложил палец к губам и прошел мимо.
Гамен последовал за ним, думая, что бредит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16