— Но он был такой красивый… и такой холодный. И он тоже умер.
— Всем нам придется умереть, дитя… рано или поздно. — Старуха закусила губу и смахнула навернувшиеся слезы.
— Но почему никогда ничто не становится лучше? — Казалось, она не слышит бабушкиных слов. — Может, я слишком везучая?
Тут потемневшие от горя глаза девушки закрылись, и леди Маргарет вздохнула с облегчением. Где уж там везучая! Леди Маргарет стянула с девушки туфли и, увидев, в каком состоянии ее чулки и подол, покачала головой. Затем взгляд ее перебежал на лицо девушки. И в тысячный раз сердце старой женщины пронзила щемящая боль.
С самого рождения Чарити все они из сил выбивались, пытаясь оградить ее от того, что Аптон Стэндинг тактично назвал ее проблемой. Они устроили все в доме так, чтобы исключить возможность несчастных случаев. Они удалились от всякого общества — даже того, которое могли себе позволить со своими скудеющими средствами, и терпеливо продолжали объяснять игрой случая все злоключения и напасти, продолжавшие происходить, несмотря на предпринимаемые меры. Леди Маргарет стояла возле постели, смотрела на внучку, которая погрузилась в неспокойный сон, и чувствовала, как защитная сеть изоляции и превентивных мер, созданная трудом многих лет, расползается буквально на глазах. Аптон мертв, денег в сундуках ни гроша, а Чарити превратилась в молодую женщину, которая будет привлекать внимание всюду, куда ни направится. А значит, ситуация может достичь критической стадии очень быстро.
Леди Маргарет вздохнула, намочила тряпицу и принялась нежно отирать заплаканное, обожженное солнцем лицо внучки. Она отвела от лица девушки светлые спутанные пряди, думая о том, как же похожа Чарити на мать. Такая же красивая и светловолосая, с удивительно кротким нравом и добрым сердцем. Пусть поспит. Сон — лучшее лекарство. Старуха сняла амулет в виде полумесяца и надела его на Чарити, расправила волосы девушки на подушке и только потом уселась в кресло возле постели.
Наделенная поразительной красотой, сострадательной и щедрой душой, которая словно нарочно соответствовала значению ее имени — «милосердие», Чарити Стэндинг, вероятно, была самой обворожительной девушкой в Девоншире, а может, и на всем южном побережье Англии. Но ее очарование было наживкой в ловушке коварной судьбы. Куда бы она ни пошла, за ней тянулся шлейф бедствий; иногда это были просто неприятные происшествия и мелкие напасти, а порою — страшные катастрофы и чудовищные несчастья. Бабушка Чарити объясняла все по-своему. Внучка ее родилась под неблагоприятным знаком Луны, она была джинкс, то есть приносила несчастье.
Глава 3
Рейн Остин очнулся на обочине дороги с ощущением, что его пропустили через каток для белья. Он шевельнулся, и сразу боль пронзила его от позвоночника к плечам и рукам. Он открыл глаза и увидел непонятные клочки белого на голубом, которые медленно плыли в сторону. Он не сразу сообразил, что лежит на спине и смотрит в небо. И какое-то мгновение ему казалось, что рядом должна быть женщина.
Эта мысль, обращавшаяся напрямую к его инстинктам, заставила его резко сесть — и боль немедленно вспыхнула в его бедной голове. Смутная мысль о женщине исчезла так же быстро, как и появилась. С завидным терпением он пытался заставить себя сфокусировать взгляд на высокой траве, на ветвях деревьев, на дороге, но все расплывалось.
Голова у него гудела, ребра ломило, дышать было больно. Во всем его теле, казалось, не осталось места, которое бы мучительно не ныло. Но физические страдания показались ему пустяком, когда он поднялся наконец на ноги и увидел свой драгоценный фаэтон с малиновыми спицами, разбитый о дерево в щепы. Глаза его вновь отказались работать скоординировано, так что все окружающее представилось ему в двух экземплярах.
— Проклятие! — взревел он и снова схватился за голову. — Только не фаэтон… — Остин выпрямился и быстро огляделся в поисках своих роскошных вороных. Лошадей нигде видно не было. Очевидно, они не пострадали, когда экипаж разбился, и убежали. Но куда?
Остин закрыл глаза и попытался припомнить, что же произошло. Он ехал в Мортхоу и был уже близок к городу… когда что-то напугало вороных. Остальное он помнил смутно, однако уже пришел в себя настолько, чтобы забеспокоиться о том, не покалечился ли он. Остин ощупал раскалывающуюся от боли голову и нашел две шишки: одну на лбу, другую на затылке, и принялся изучать ссадины на руках и ногах — крови не было, по крайней мере теперь, зато голова раскалывалась, будто ее рассекли на две части.
С ранней юности Рейн Остин, выросший среди тягот, которыми была полна жизнь его отца в изгнании, в безжалостной жаре тропиков, усвоил две суровые истины: во-первых, надо уметь выживать, во-вторых, научиться делать что-то из ничего. А потому, вернувшись в Англию девятнадцатилетним виконтом и обнаружив, что по-прежнему гол как сокол, он твердо решил, что выбьется в люди — сдохнет, а сделает это. Так как доброе имя и благие намерения не могут обеспечить ни хлеба насущного, ни крыши над головой, он прежде всего сосредоточил усилия на приобретении капитала и материального благоденствия. Более утонченные блага изысканного общества и тяга к прекрасному, рассудил он, могут и подождать. И с характерной для всех Остинов упертостью он принялся составлять капитал, не слишком-то привередничая при выборе способов.
Ныне, восемь лет спустя, он имел приличное состояние, которое позволило ему утвердиться в коммерческом мире. У него было довольно денег, чтобы одеваться по последней моде, иметь прекрасный дом в западной, облюбованной знатью части Лондона. Он также заработал себе прозвище Бульдог за цепкость, хватку и упорство. Но вот чего ему не удалось получить, несмотря на все труды, так это доступа в высший свет, где он должен был быть принят просто по праву рождения и образования. И постепенно стремление проникнуть в лондонский свет стало заветным его желанием.
Но что такое быть принятым светом? Каков тут критерий? Для Рейна Остина это было предельно ясно. Жена. Вот что ему было нужно. Великосветская красавица в качестве супруги. И он дал себе клятву, что найдет себе жену к исходу лета.
Его голова, плечи, ребра были покрыты ссадинами. Однако все было на месте и даже более или менее работало. Он оторвался от ствола и побрел к разбитому экипажу. Рассеянно оглядев обломки, он мимоходом отметил, что его небольшой дорожный сундучок остался цел. Но он понял, что финансовая проблема, для улаживания которой он и направлялся в Мортхоу, даже при самом благоприятном исходе вряд ли сможет покрыть понесенный ущерб.
Солнце уже садилось, когда он тяжело вздохнул и поковылял по лондонской дороге по направлению к маленькому городку Мортхоу. С каждым шагом боль становилась сильнее, а тревога возрастала. Так что к тому моменту, когда его лакей Стивенсон появился на горизонте, скача во весь дух и склонившись к шее коня, Остин был в самом скверном расположении духа.
— Милорд! — Стивенсон, дородный парень с круглым плоским лицом, резко натянул удила и соскочил на землю. Изумленно смотрел он на украшенное шишкой перемазанное лицо хозяина, на засохшую кровь, запачкавшую элегантный серый сюртук. — Вы ранены, сэр?
— Я в полном порядке. Полагаю, я и помру в самом добром здравии.
— Вороные прибежали в город без вас. Их поймали и привязали в конюшне при гостинице. Я их как увидел, сразу понял — что-то случилось.
— Какое дьявольски проницательное заключение… — Рейн Остин почувствовал вдруг, что язык у него заплетается. Стивенсон подхватил хозяина, который больше не стоял на ногах, и потащил к лошади.
— Забирайтесь в седло. Я поведу лошадь.
Остин сумел-таки сделать то, что велел его верный лакей, он же телохранитель. Вскоре они уже двигались по дороге по направлению к городу. Крупное тело Остина мешком громоздилось в седле, а Стивенсон вел лошадь на поводу.
К тому времени, когда они добрались до гостиницы, и лошадь, и слуга совсем выбились из сил, а хозяин вновь погрузился в забытье.
Три дня спустя, после двух пренеприятных визитов местного коновала, Рейн Остин вновь был на ногах, хотя голова у него все еще раскалывалась, а уязвленная гордость мучила немилосердно. Несчастный случай на дороге обошелся ему дорого — как в смысле денег, так и потери времени. Первые два дня он вообще не был способен делать что бы то ни было, только пил мерзко пахнувшее пойло, рекомендованное местным медиком, и спал. На третий день он проснулся голодный как зверь. Ему не терпелось вернуться в Лондон и начать новую матримониальную кампанию.
Стивенсон, следуя хозяйским указаниям, сумел передать сообщение людям, ради встречи с которыми они и явились в Девоншир. И Остин провел изрядную часть ночи в холодном мокром лесу, тщетно поджидая появления негодяя и кипя от гнева. На следующий день они переправили второе послание, сопровождаемое угрозами в адрес этого типа, если он посмеет не появиться и во второй раз. Встреча должна была состояться сегодня же ночью в заброшенной конюшне, рядом с маленькой каменной церковью в ближайшей долине. Остин рассудил, что если ему опять придется напрасно ждать, то по крайней мере он будет в сухом и теплом месте.
Едва пробило десять часов, Остин натянул сапоги, накинул темный плащ и выскользнул из гостиницы. Стивенсон поджидал хозяина возле шаткого крыльца. Нанятые верховые лошади были оседланы. Выведя их со двора, Остин с лакеем прошли немного по дороге и сели в седло. Но не успели они проехать малую толику пути, как лошадь Остина захромала, так что ему пришлось спешиться.
— Ну что еще за напасть? — буркнул он, поднял ногу лошади и принялся ощупывать бабку и копыто. Но ни припухлости, ни местного жара не обнаружил. — При таком свете разве разглядишь, что тут? — Он крепко сжал челюсти, отчего в голове сразу стало стрелять. — Пропади все пропадом! Не стану я переносить встречу на завтра. Давай мне свою лошадь, а сам вернешься домой пешком.
— Н-но…
— Перестань ныть, черт возьми! Я покончу с этим дурацким делом сегодня же. Мне в Лондон надо возвращаться.
Стивенсон слишком хорошо знал своего хозяина, чтобы обижаться на его ругань или дурное настроение.
— Но ведь он может привести всю свою банду и поджидать вашего появления в засаде, милорд, и тогда получится, что вы один-одинешенек идете прямо в ловушку. — Стивенсон нахмурил брови при виде сардонической усмешки, исказившей чеканные черты хозяйского лица. Сердито вздохнул и отдал поводья. Что-что, а опасность никогда не останавливала Рейна Остина.
Остин забрался в седло, сверху вниз посмотрел на сумрачное лицо верного лакея и успокоил его:
— Если мне не понравится что-нибудь, я вообще не стану показываться, вот и все. А коли я не появлюсь к завтраку, пойдешь меня искать. Зря я, что ли, покупал тебе эти щегольские сапоги?
Маленькую каменную церковку было хорошо видно даже в бледном свете молодого месяца. Нетрудно оказалось обнаружить и ветхую конюшню неподалеку. Некоторое время Остин наблюдал за ней, укрывшись в кустах на опушке ближайшего леска. Наконец он решил, что в конюшне никого нет. Поля вокруг отлично просматривались с его наблюдательного пункта, и он вглядывался в расстилающиеся темные дали со все возрастающим напряжением. Прошел почти час, прежде чем, почти в полночь, на поле появились две черные точки и, петляя и кружа, стали приближаться к конюшне.
Двое, и оба пришли пешком. Остин почувствовал невероятное облегчение. Однако, следуя привычке, он продолжал наблюдать за окрестностями, поглядывая то на церквушку, то на лес: не заметно ли там какого движения. Убедившись, что никого больше нет, Остин, ведя свою лошадь на поводу, вышел на залитое лунным светом поле и направился к этим двоим, не снимая, однако, руки с рукоятки пистолета во внутреннем кармане сюртука.
Когда он приблизился к ним, эти двое тоже углядели его, сразу прижались друг к другу и замерли возле дверей конюшни.
— Я же сказал, чтобы приходил один.
— Тут у нас были непредвиденные обстоятельства… — подал голос тот, что был повыше и покрепче, нарочито звучным голосом. А маленький, щупленький, стоявший в шаге позади него, энергично закивал.
— Неужели? — Остин окинул парочку оценивающим взглядом. Пришли пешком, судя по всему, без оружия, и вообще совсем не таких людей он ожидал встретить. Он никогда лично не встречался с человеком, с которым вел свои сомнительные делишки вот уже в течение двух лет, но по тем нескольким запискам, которыми им случилось обменяться, Остин заключил, что этот девонширский контрабандист был джентльменом. Он осторожно покосился на странную парочку, жестом предложил им войти в конюшню, затем нырнул внутрь вслед за ними.
Ветхая дверь со скрипом затворилась, и Остин, повинуясь инстинкту, сразу же нащупал низкие балки над головой и прижался спиной к стене.
— В центре стоит бочка, на ней фонарь, — сказал он властно. — Зажгите его.
Скоро пламя вспыхнуло в высоком фонаре, и Остин принялся разглядывать двух просто одетых парней, стоявших перед ним. У одного физиономия была широкая и квадратная, у другого — худенькая, востроносая, со страдальчески наморщенным лбом. Ни тот ни другой не походили на ушлого дельца или главаря банды контрабандистов. И смотрели они на него с таким выражением, будто перед ними сам Сатана.
— Мой груз. — Остин решил выложить карты на стол. — Где он?
Человек с квадратным лицом сглотнул, заложил большие пальцы рук за ремень, переступил с ноги на ногу и заговорил:
— Мы же вам говорим — случилась беда. Кораблекрушение… Ночь была бурная — лодка и разбилась; в первый же заход, когда к берегу подгребали. — Голос его звучал сдавленно, а под конец и вовсе сорвался. В наступившей тишине второй, щупленький, произнес тихо: — Один наш товарищ… он погиб.
Остин был так поражен видом их вытянутых физиономий, на которых было написано неутешное горе, что на мгновение потерял дар речи. Эти типы сообщили свою новость так, будто ожидали от него сочувствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53