Молодая женщина с трудом преодолела себя и, указав рукой на стул, промолвила:— Я для того именно и желала видеть вас, чтобы просить остаться при моем сыне и не покидать нашего дома.— Это невозможно, графиня, после того, что произошло.— Но я хочу тоже выразить вам мое сожаление, что оскорбила вас, и обещаю, что никогда впредь вы не будете иметь причины жаловаться на недостаток уважения к вам. Если же вы останетесь при своем намерении отказаться от места, то это может вызвать мой развод с мужем. А я не думаю, чтобы вы желали этого.Она говорила медленно, будто ей не хватало воздуха, затем замолчала и устремила глаза на своего собеседника. Множество разнородных чувств отражалось на его красивом, выразительном лице. Прежде всего он был неприятно удивлен; затем его смутила мысль, что из-за него разразилась такая гроза между супругами; но когда взгляд его упал на врага, на эту красивую, молодую женщину, так смирившуюся перед ним, в сердце его мгновенно пробудилось все его рыцарское великодушие; он быстро подошел к Габриэли и со свойственной ему симпатичной откровенностью сказал:— Я остаюсь, графиня, и молю вас простить мне резкие слова, которые вырвались у меня вчера и были для вас причиной неудовольствия; это тем более тяжело, что я сам виноват, позволив себе в зимнем саду коснуться неосторожно оскорбившего вас вопроса. Я пойду сейчас сказать графу, что остаюсь при вашем сыне. Избави меня Бог быть невольной причиной семейного несчастья.Габриэль слушала, прислоняясь к окну и закрыв глаза. Хаос чувств кипел в ее груди. Она ненавидела Готфрида за его холодность, за унижение, которого он ей стоил; но когда его враждебная сдержанность смягчилась, когда на нее устремились его глаза, горящие сердечным сожалением, вся злоба ее исчезла и уступила место странному мучительному чувству, непобедимому очарованию, которое приводило ее в упоение.При последних словах молодого человека она подняла голову.— Отчего вы говорите: «семейное несчастье»? Разве вы в самом деле думаете, что развод со старым, больным и жестоким человеком может быть для меня несчастьем? Когда сорокалетний мужчина искушает пятнадцатилетнюю девочку своим титулом, своим богатством, своим положением, реакция сердца неизбежна. И я не хочу более отрицать. Да, я люблю Арно, и ваши упреки в зимнем саду вполне заслуженны. И так как я не могу принадлежать моему пасынку, то не хочу развода. Неужели преступление, что я люблю Арно и желаю быть им любимой?— Я не имею права судить о таком щекотливом вопросе. Могу только жалеть графа Арно. Но я думаю, графиня, что вы ошибаетесь в ваших собственных чувствах.Готфрид говорил без всякой задней мысли, но в Габриэли слова: «вы ошибаетесь в ваших собственных чувствах» вдруг подняли сильную бурю. Давно она подозревала, какого рода чувство внушал ей Веренфельс, и теперь ее волнение не оставило ей никакого сомнения насчет несчастной страсти, покорившей ее ветреное сердце. И это сознание внушило ей мысль солгать, что она любит Арно.Что значили слова Готфрида? Было ли то случайное мнение, или он подозревал истину, действительную причину ее ненависти, такой гордой, пылкой и страшной? Ей казалось, она умрет под тяжестью унижения от мысли, что холодный, сдержанный молодой человек угадал ее тайну. В эту минуту взоры их встретились, и в одно мгновение Готфрид понял то, что лишь подозревал. Под мимолетным впечатлением синие глаза выдали тайну, и лицо Габриэли вспыхнуло.Графиня почувствовала себя сраженной; все чувства в ней дрожали, сердце ее билось так, что готово было разорваться, в глазах потемнело, и, боясь упасть с подоконника, она встала и ощупью искала спинку ближайшего кресла. Веренфельс невольно опустил глаза и хотел поспешно уйти, но, заметив смертельную бледность на лице Габриэли, которая с помутившимся взглядом едва держалась на ногах, он кинулся, чтоб поддержать ее.— Боже мой! Вам дурно, графиня?Его голос заставил ее очнуться; похолодевшие пальцы оттолкнули его руку, но едва она попробовала двинуться с места, как голова ее закружилась, и, изнеможенная волнениям этого дня, она упала без чувств на ковер.Готфрид, не менее бледный, чем она, стоял с минуту, устремив глаза на простертую у его ног женщину. В нем тоже бушевали чувства и помрачали его обычное присутствие духа. Сознавать себя любимым — опасный яд.Выйдя с трудом из своего душевного оцепенения, он нажал пуговку звонка и, как только вошла Сицилия, хотел уйти, но камеристка удержала его.— Сделайте милость, помогите мне отнести графиню на кровать. Эта глупая Гертруда станет болтать в людской, когда узнает, что графиня упала в обморок во время разговора с вами. Потому я не хочу ее звать, а одной мне не справиться.Ничего не отвечая, молодой человек поднял Габриэль и, предшествуемый камеристкой, которая указывала ему дорогу, принес и положил ее на кровать. Спальня Габриэли была прелестная комната, достойная своей обитательницы. Стены и мебель были обтянуты белым муаром; кровать с балдахином была украшена драпировкой из той же материи, с золотыми пасмантри и с вышивками; лампа под бледно-голубым колпаком разливала нежный свет, подобный свету луны.Эта волшебная обстановка не могла не произвести некоторого впечатления на Готфрида. Со стесненным сердцем он стоял с минуту, устремив взгляд на Габриэль. Она лежала неподвижно на кружевных подушках, с закрытыми глазами, бледная и прозрачная, как идеальное видение. Затем вдруг, оторвав глаза от опасного созерцания, он поспешно ушел.Сицилия стояла к ним спиной и озабоченно рылась в шкафчике, наполненном пузырьками с лекарствами и коробками с порошками. По уходу молодого человека, она подошла к кровати и стала заботливо ухаживать за своей госпожой. Хитрая камеристка знала графиню до тонкостей, была ее поверенной и имела на нее хотя и скрытое, но большое влияние. Для Сицилии причина ненависти Габриэли к воспитателю не была тайной, она угадывала ее, и эта сокрытая любовь, более упорная всех мимолетных увлечений ее пылкой и прихотливой госпожи, не нравилась ей.Веренфельс вернулся к себе тяжело взволнованный. Графиня любила его, он больше в этом не сомневался. Но какое фатальное положение создавала ему эта страсть.«Уезжай, несмотря ни на что. Твой долг покинуть этот дом, — нашептывал ему его добрый гений. — Бороться против любви такой красивой женщины опасно; не играй с огнем, обожжешься!» Но другой голос, под внушением какого-то необъяснимого чувства, шептал ему: «Ты не можешь уехать, обещая остаться. Имеешь ли ты право вызывать семейную ссору?» И он чувствовал себя как бы прикованным невидимой цепью.Молодой человек облокотился, сжимая рукой пылающий лоб. Колеблясь между двух противоречивых внушений, он решился на компромисс, эту первую ступень падения. И сказал себе: «Я уеду, но не сейчас, буду ждать первого приличного предлога».Так как Готфриду хотелось покончить скорей с этими колебаниями, он встал и тотчас пошел к графу, где нашел и Арно, который только что возвратился в замок.— Граф, — сказал он после короткого обмена незначительными фразами, — я пришел извиниться за резкость моих вчерашних слов и поблагодарить вас за ваше доверие и доброту ко мне, превышающие мои заслуги; с глубокой благодарностью я остаюсь в вашем доме и по-прежнему буду заниматься воспитанием Танкреда.— Вы объяснились с моей женой? Обещала она быть впредь благоразумней?— Я сейчас говорил с графиней и пообещал не делать ничего, что могло бы причинить ей неудовольствие. Ах, граф, вы поставили меня в очень неловкое положение; я и не воображал, что вы так строго отнесетесь к этому вопросу. Тяжело видеть, когда женщина вынуждена смириться, а графине было так трудно этому подчиниться, что, когда я ушел, ей сделалось дурно.Арно слушал молча, но при последних словах у него невольно вырвалось глухое восклицание, и, как только Готфрид ушел, он сказал с волнением:— Как ты мог, отец, отнестись к Габриэли с такой безжалостной суровостью? Личное извинение было совершенно излишне. Веренфельс мог бы удовлетвориться и чем-нибудь меньшим для того, чтобы остаться. Вчера он достаточно отплатил за обиду. Бедная женщина! Что если ее здоровье пострадает от такого тяжелого унижения?— Милый Арно, если б ты имел счастье быть, как я, одиннадцать лет мужем Габриэли, — сказал он спокойно, с горькой улыбкой, — ее обморок не встревожил бы тебя так. Богу известно, каких мук мне стоило это завидное счастье. От души желаю, чтобы судьба избавила тебя от такой доли и послала бы тебе жену кроткую, чистую и любящую, как была твоя мать. С нею я наслаждался истинным счастьем и душевным спокойствием. Но женщины, которые обладают демонической красотой, как Габриэль, вызывающей страсть, но ничего не дающей сердцу, и поклоняются лишь самим себе, — неизбежно делают человека несчастным. Я привык к этим супружеским бурям, они разыгрывались всегда вследствие моей неуступчивости, моего нежелания сделаться нищим. Габриэль разорила бы каждого, будь он богат, как царь, если бы дать ей волю.Молодой граф опустил голову. Несмотря на свое ослепление, он чувствовал, что отец прав и что, конечно, он должен был много страдать, чтобы состариться прежде времени и иметь силу сопротивляться женщине, которую так страстно любил.— Ты навестишь ее? — спросил он тихо.— Нет, это вызвало бы новую сцену, — сказал спокойно граф. — Она очень сердита, что я осмелился принудить ее к чему-нибудь, и не захочет меня видеть. Ко всему этому надо относиться терпеливо. Конечно, в первые годы нашего супружества такие раздоры отнимали у меня сон и мирное настроение духа, и я заплатил тяжелую дань нравственной борьбы, прежде чем приобрел необходимое спокойствие, чтобы выносить такие бури. Но ты, Арно, пойди к ней, поговори с ней серьезно и узнай, не нужно ли ей доктора.— Я сейчас иду, отец, раз это ты позволяешь, я постараюсь ее успокоить.Молодой человек вышел очень взволнованный и взглядом, брошенным на супружеские отношения отца, и мыслью, что он проникнет в святилище этой пленительной женщины.Сицилия радостно встретила его у дверей комнаты графини.— Слава Богу, что вы пришли, граф, — воскликнула она. — Ваше присутствие, конечно, хорошо подействует на графиню; она в страшно нервном состоянии.И, не предупредив Арно, что ее госпожа уже в постели, впустила его к ней.Бледный, со стесненным сердцем, он остановился на минуту у порога, затем легкими шагами приблизился к постели и склонился над Габриэлью, которая лежала с закрытыми глазами, меж тем как слезы тихо катились по ее побледневшим щекам.— Как вы себя чувствуете, дорогая Габриэль? — спросил он, взяв ее руку.Молодая женщина открыла глаза и, стараясь улыбнуться, указала ему на стул возле кровати. Арно сел и ласковой речью старался ее утешить и успокоить. Габриэль сначала слушала молча; затем вдруг приподнялась, привлекла его к себе и, прижав голову к его плечу, разразилась судорожными рыданиями.Молодой человек, смущенный, замолчал. Сердце его переполнилось состраданием к этому молодому существу, рассерженному и униженному. Он готов был отдать все на свете, чтобы утешить ее. И под влиянием этого чувства, которое казалось ему братским, наклонился и пламенным поцелуем коснулся ее губ. Но в ту же минуту тайный голос крикнул ему: «Не забывай, что это жена твоего отца». Голова его закружилась, он поднялся и, вырвавшись из объятий Габриэли, почти бегом кинулся в свои комнаты.Расстроенный, со стесненным сердцем, он опустился в кресло. В первый раз в голове его возникла мысль, что он любит Габриэль не как сын, не как брат, но с безумной, преступной страстью. И под тяжестью этого неожиданного сознания, он с отчаянием сжал обеими руками свой лоб, покрытый холодным потом. Конечно, он еще ни в чем не мог себя упрекнуть. Ни разу у него не сорвалось с языка слово любви; но самое чувство не налагало ли на него долг бежать из дому, который сделался для него центром беспрерывных искушений.Но при одной мысли не видеть более Габриэль, разлучиться с ней на несколько лет, быть может, сердце его переставало биться, и он возмущался всем своим существом. Нет, нет, только не это. Теперь, когда опасность ему известна, он будет избегать ее и победит свою слабость. Мало-помалу Арно успокоился и дал себе клятву, что никогда не позволит себе увлечься своими чувствами, о существовании которых Габриэль никогда не должна знать. Он поцеловал ее сегодня, но делал это и раньше в присутствии отца и с его разрешения; у него не вырвалось ни одного слова, которое выдавало бы его тайну, а впредь он будет осторожен и сдержан.На следующий день графиня явилась к обеду. Она была бледна, как после болезни, но, увидев Арно, протянула ему руку и совершенно просто сказала:— Простите меня, Арно, мой вчерашний порыв. Я, кажется, испугала вас, но я была в таком нервном состоянии, так рассержена, что голову теряла.Эти слова и взгляд дружеский, невинный, сопровождающий их, тотчас возвратили спокойствие молодому человеку, который, краснея и внутренне трепеща, подошел и поздоровался с ней. Итак, она ничего не заметила, не подозревала, что значило его поспешное бегство. Приход Танкреда и его воспитателя рассеял окончательно смущение молодого графа.С Готфридом графиня обменялась лишь сдержанным поклоном; минуту спустя вошел граф Вилибальд с таким видом, как будто ничего не произошло; он подошел к жене, поцеловал ей руку и сказал несколько приветственных слов. Затем повел ее к столу.С этого дня произошла заметная перемена в характере Габриэли. Ее веселость, кокетство и капризы сменились равнодушием ко всем обитателям дома, начиная с мужа и кончая Танкредом. С Арно она была дружески добра, но сдержанна, что вполне отвечало манере держаться молодого графа; как бы в соответствии с немым соглашением они оба избегали всякой речи о памятном вечере, когда графиня просила извинения у оскорбленного воспитателя.Она избегала, насколько возможно, присутствия Готфрида, говорила с ним несколько слов только тогда, когда это было необходимо, и молодой человек мог думать, что все ему померещилось, если б время от времени он не улавливал взгляда, брошенного украдкой, который заставлял биться его сердце и пробуждал в нем намерение бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49