Появились ночные кошмары. Мне снилось, что я нахожусь в той комнате и голос все повторяет и повторяет, что я грешна перед Богом и людьми, что я распутница по отношению к мужу, добрейшему человеку на свете.
По-моему, в те дни после Рождества я полюбила Дэвида еще больше и особенно остро чувствовала всю гнусность своего поведения. Я бы все что угодно отдала, чтобы стереть из жизни последние месяцы и снова превратиться в ту чистую молодую женщину, достойную и честную, которая осознавала и ценила, что вышла замуж за благородного человека.
Как легко задним числом раскаиваться в безрассудстве! Как легко оправдываться молодостью, повышенной эмоциональностью, пробуждением чувственности… — все это так, но ничто не является оправданием.
Рождество закончилось, и гости разъехались.
Тетушка Софи планировала в феврале перебраться в Эндерби, а матушка старалась отговорить ее. Но Софи не терпелось переехать.
— Такой большой дом нужно сначала хорошо проветрить и просушить, — напоминала ей мать.
— Это мы сделаем: наймем прислугу, пусть она за неделю устроится там и подготовит дом к нашему переезду.
Я считала, что ее отъезд в каком-то смысле будет для моей матери облегчением. Она говорила мне, что Софи всегда вызывала у нее чувство вины, и я, испытывая собственную огромную вину, понимала, как это гложет человека, хотя моей матери не в чем было себя винить.
— Я полагаю, — говорила она, — что вот такие калеки подчас специально заставляют вас страдать, особенно когда… Ну, ты разумеется знаешь, что она была обручена с твоим отцом до того, как я вышла за него.
— Да, и она отказала ему.
— Верно, и только спустя какое-то время мы поженились.
— Все это было так давно. Не пора ли уже забыть?
— Люди помнят до тех пор, пока им хочется помнить. Они подогревают свои воспоминания. Им доставляет удовлетворение бередить старые раны.
Я невольно поежилась.
— Клодина, что с тобой, тебе нехорошо?
— Нет, нет, все в порядке, — поспешно ответила я.
— Я подумала, не позвать ли доктора Мидоуса, чтобы он осмотрел тебя.
— О нет, мама, нет! — проговорила я в панике. Она обняла меня рукой:
— Ну хорошо, там видно будет.
Джонатан уехал в Лондон в первых числах Нового года.
— Там сейчас очень активизируются тайные враги, — рассказывал мне Дэвид в тишине нашей спальни. — Это касается не только войны, но ситуации в целом. События во Франции эхом отдаются по всей Европе. Размышляя об участи французской королевской четы, ни один монарх не может чувствовать себя спокойно. Они беспокоятся, не могут ли распространиться такие события и на другие страны.
— Ты думаешь, у нас такое возможно?
— Именно этого люди боятся, но мне кажется, что все обойдется. Мы не обладаем французским темпераментом и вряд ли дойдем до революции.
— У нас тоже бывали восстания. А в прошлом веке даже гражданская война.
— Да, возможно именно потому, что это слишком живо в памяти, никто не хочет повторения.
— Но у нас тоже отрубили голову королю, как теперь Людовику и Марии-Антуанетте.
— И спустя десяток с небольшим лет восстановили монархию. Более того, у нас нет причин для революции.
Думаешь, лондонские купцы очень хотят уличных беспорядков? У них слишком хорошо идут дела. А смутьяны могут нанести им большой ущерб, кроме того, всегда найдутся преступники и бродяги, которым нечего терять.
Они могут вызвать волнение.
— Разве сейчас у нас есть эти смутьяны?
— Уверен, что есть. Джонатан и отец очень много знают об этом, хотя мало говорят. Джонатан, по-моему, учится у отца. Со мной они об этом не говорят и правильно делают. Только непосредственно причастные люди знают, что происходит.
— Твой отец даже с моей матерью не говорит о своей тайной работе.
— Конечно, он никому не может рассказать, даже Лотте. Но, я думаю, именно из-за нее он сейчас меньше занят своей работой.
Я понимающе кивнула, а он нежно обнял меня и продолжил:
— Ты уверена, что у тебя все хорошо, Клодина?
— А что может быть плохого? — Я постаралась не выдать голосом своего испуга.
— Мне показалось, что ты чем-то озабочена, как будто… ну, я не знаю. Ты действительно хорошо себя чувствуешь?
Я прижалась к нему, и он обнял меня. Я с ужасом почувствовала, что вот-вот признаюсь ему. Нет, я не должна этого делать. В одном Джонатан был прав: Дэвид никогда не узнает. Наверное, если бы вместо Джонатана оказался кто-то другой, Дэвид простил бы меня. Я почти уверена в этом, он добрый по натуре. Кто угодно, но не родной брат! И, кроме того, как мне порвать с Джонатаном, когда мы фактически живем в одном доме?
Я приказала себе молчать.
— Твоя мать считает, что тебе следует показаться доктору, — сказал он.
Я покачала головой:
— Нет, я совершенно здорова.
Я притворилась веселой, и, разумеется, мне удалось и на этот раз обмануть его.
В течение двух недель января Джонатан находился в Лондоне. Мне было легче, когда он не попадался мне на глаза, хотя к этому времени мои подозрения сменились полной уверенностью.
Итак, я забеременела.
Пока этого я никому не говорила. Как сказать Дэвиду, что у меня будет ребенок, который, возможно, не от него?
Две недели я сохраняла свой секрет. Временами ожидание ребенка заслоняло для меня все остальное, короче говоря, моя радость была безгранична, пока я не вспоминала, что не знаю, кто его отец.
Джонатан вернулся из Лондона. Он выглядел несколько озабоченным: очевидно, случилось что-то важное. Сразу по возвращении они с Диконом заперлись, а когда появились, Дикой казался очень серьезным.
В тот вечер за обедом Джонатан расспрашивал, как продвигается работа в Эндерби.
— В настоящий момент там полно рабочих, — лаконично сказала я.
— Мы не узнаем это место, — ответил он.
— Софи непременно хочет переехать в начале февраля, — сказала матушка. — Я думаю, это неразумно с ее стороны.
Ей следует дождаться весны.
— А как насчет прислуги?
— Ее нанимает Жанна. Сам Бог послал нам ее. Она делает большую часть работы. Ты был очень занят в Лондоне?
— Очень. — Он ухмыльнулся, как бы говоря: «Пожалуйста, больше никаких вопросов». Он взглянул на отца и сказал:
— Ты помнишь Дженингса, как его, Том или Джейк, — его сослали на каторгу за распространение бунтарской литературы.
— Сослали? Не может быть! — воскликнул Дикон.
— На семь лет в Ботани-Бэй .
— Не слишком ли это строго?
— Ничуть, при нынешних обстоятельствах. Он превозносил Дантона и ругал французскую монархию, а также особенно напирал на права человека. Людовик и королева у него плохие, а Дантон с компанией герои.
— Тогда это подстрекательство.
— Можно сказать и так. Правильно.
Их всех необходимо выловить. Как раз такие люди и начали беспорядки во Франции — Но ссылка на каторгу! повторил Дикон.
— Это все-таки слишком. Надеюсь ты не собираешься больше ездить в Лондон? — проговорила моя мать.
— Пока нет, — успокоил ее Дикон.
— А ты, Джонатан? — спросила матушка.
Он пожал плечами, в то время как его глаза остановились на мне:
— Надеюсь удастся некоторое время пожить в домашнем уюте Эверсли.
— Как приятно, что ты любишь свой дом, — весело сказала мать.
— Да, это так, — ответил он, — я действительно люблю его.
Когда мы выходили из комнаты, я сказала ему:
— Нам надо поговорить.
— Когда? — спросил он нетерпеливо.
— Завтра. Утром, в девять часов, я поеду верхом на прогулку.
На следующее утро я выехала верхом одна и вскоре он поравнялся со мной.
— Как насчет нашего дома? Давай поедем туда.
— Нет, — быстро ответила я. — Я не намерена снова ехать с тобой в Эндерби. Более того, теперь это вряд ли возможно, даже если бы…
— Куда же тогда?
— Я хочу только поговорить с тобой, Джонатан.
— Ты понимаешь, мне пришлось уехать. Я ужасно не хотел расставаться с тобой. Но у меня были крайне важные дела.
— Совсем не в этом дело.
Мы свернули с дороги в поле и осадили лошадей.
— Джонатан, — проговорила я, — у меня будет ребенок.
Он в изумлении посмотрел на меня.
— Ничего удивительного, верно ведь?
— От Дэвида?
— Откуда мне знать?
Он уставился на меня, и я увидела, как его рот растянулся в улыбке.
Ты находишь это забавным? — спросила я.
— Выходит, не о чем волноваться, не так ли?
— Что ты имеешь в виду? Я не знаю, от тебя или от Дэвида, а ты считаешь, что не о чем волноваться.
— Ты замужем. Замужние женщины должны иметь детей. Я нахожу эту ситуацию довольно забавной.
— Ты никогда не принимал все это всерьез, так ведь? — сказала я. — Для тебя это всегда было всего лишь легкой интрижкой.
Полагаю, у тебя их было много.
Но здесь другой случай.
Жена собственного брата. Ты находил это довольно пикантным, не так ли?
Он молчал, а на его лице сохранялось выражение беспокойного удивления.
— Что мне делать? — спросила я.
— Что делать? Ты имеешь в виду, оставить или нет?
— То есть, ты полагаешь… Это мой ребенок. Кто бы ни был отцом, прежде всего это мой ребенок.
— Клодина, ты слишком драматизируешь положение, моя дорогая. Ты беспокоишься, хотя волноваться абсолютно не о чем.
— По-твоему, не о чем беспокоиться, если я беременна то ли от тебя, то ли от Дэвида?
— Ну, если он ничего не узнает, то о чем же ему печалиться?
Вот как он показал себя! Что я наделала? Я предала лучшего из мужчин ради какого-то донжуана.
— Джонатан, — сказала я, — ясно, что ты не понимаешь всей серьезности ситуации.
— Напротив, Клодина, я отношусь к тебе исключительно серьезно. Я просто говорю, что нам не о чем волноваться.
— Это обман! Это измена! Произвести на свет ребенка, позволив Дэвиду поверить, что он его, когда это не так.
— Громкие слова, — сказал он. — Однако, моя дорогая Клодина, давай посмотрим на факты. Нам абсолютно не о чем беспокоиться. Ребенок получит все. Он унаследует свою долю в Эверсли. Это очень удачно, все остается в семье, как и было.
Я отвернулась, и он положил руку мне на плечо.
— Клодина, — проговорил он с мольбой, — что за проклятие — все эти люди, работающие в Эндерби. Я так по тебе соскучился.
Но я изменилась, и это меня радовало. Его мольбы больше не трогали меня. Что превратило меня в другую женщину — то ли, что я, наконец-то, разглядела его или это уже сделал ребенок внутри меня?
Я мысленно ликовала: все кончено! Теперь он больше не имеет власти надо мной.
Но было уже слишком поздно. Я увидела, как выражение беспокойства на его лице сменилось покорностью, когда я повернула лошадь и галопом направилась домой.
Я была уже абсолютно уверена, но не решалась сказать о ребенке Дэвиду. Это казалось очень трудным. Я знала, что он придет в восторг, а меня будет мучить совесть.
Я пошла к матери в комнату. Она отдыхала, что было для нее необычно. Она лежала на кровати в ярко-синем пеньюаре и выглядела довольно томной и, как всегда, красивой, нет, более красивой, потому что она как бы излучала сияние.
— Я пришла поговорить с тобой, — сказала я. — Нет, не вставай. Я сяду сюда.
Я села на постель, а она внимательно посмотрела на меня.
— Кажется, я знаю, что ты хочешь сказать мне, Клодина.
— Знаешь?
Она кивнула:
— Я уже заметила некоторые признаки не так давно. Моя дорогая, я счастлива за тебя. У тебя будет маленький. Я угадала?
Я кивнула.
Вдруг она начала смеяться.
— Ты находишь это смешным? — спросила я.
— Очень.
Сейчас ты кое-что услышишь.
Я взглянула на нее с недоумением, прошло несколько секунд, прежде чем она снова заговорила:
— И я — тоже.
— Что?
— Я так счастлива, Клодина! Это единственное, чего мне недоставало, а теперь у меня тоже будет ребенок. Ну разве это не смешно, очень смешно? Ты и я, мать и дочь — обе в интересном положении.
Она села и прижала меня к себе. В эту минуту мы вместе затряслись от смеха. Наверно, мой смех звучал немного истерично, но она от радости не заметила этого.
Я думала: «Если бы только я могла поговорить с ней». Как говорится, разделенное бремя — уже половина бремени. Но справедливо ли перекладывать на других свои заботы? Я сама их создала, сама и должна решать. Не стоит впутывать в это мать. Нельзя омрачать ее счастье, которое видно по ее лицу.
— Ты, конечно, считаешь меня старой, — сказала она. — Но я еще не так стара. Оказалось, на что-то я еще способна.
Ты никогда не состаришься. Ты сохранишь вечную молодость.
Ты говоришь сейчас как примерная дочь то, что матери приятней всего услышать. Спасибо за комплимент. Но, увы, по правде говоря, я уже далеко не первой молодости.
— А что говорит Дикон?
— О, он в восторге. Ну, вообще, не совсем в восторге. Очень волнуется за ребенка, разумеется, но, подобно тебе, помнит, что я не так уж молода. По-моему, он преувеличивает и слишком суетится. Будет непривычно увидеть его в роли отца. Он уже сейчас смотрит на меня так, как будто я в любой момент могу рассыпаться.
— Это счастье, что у вас такая любовь.
— А разве у вас с Дэвидом не так?
Я не могла ничего сказать и только кивнула.
— Хорошо, что ты вышла за Дэвида, — сказала она. — Джонатан очень похож на отца… Дэвид совсем другой.
— А ты думаешь, Дикон безупречный человек?
— О, далеко нет. Я очень быстро разглядела слабости Дикона. Странно, что я полюбила их больше, чем добродетели других людей. Джонатан очень напоминает мне Дикона в молодости. Я думаю, они с Миллисент составят хорошую пару. Семья Петтигрю хочет этого. Их брак объединит финансовые интересы, а к тому же лорд Петтигрю, как мне кажется, тесно связан с другой их работой.
Ну ладно, поговорим о нас.
Две будущие мамы, да? А что говорит об этом Дэвид?
— Я еще не сказала ему.
— Как! Ты ему не сказала? Значит я первой узнала?
— Но ты мне не сказала первой, — упрекнула я.
— Честно говоря, меня это чуточку смущало… в моем возрасте и положении — взрослый сын и замужняя дочь.
Мне казалось, это как-то неловко.
— Что ты, мама, глупости.
— Вот погоди, Дикон узнает твои новости и придет в восторг. Он всегда хотел внука. Мне больше хочется девочку. — Она ласково посмотрела на меня, и я обняла ее. — Девочки, вообще-то, ближе к матери, — добавила она.
В этот момент я почувствовала страстное желание разрыдаться и поведать ей все, что случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47