Однако Эдварда этим не проведешь.
– Перечислите мне улики, инспектор, и я раскрою это дело, не вставая с кровати.
– Хорошо бы! – Лизердейл зловеще подкрутил усы.
Эдвард решил больше не шутить.
Если то, о чем говорил Джинджер Джонс, верно, Эдварда Экзетера не могли больше держать под негласным арестом. В конце беседы он попросит перевести его в общую палату, пусть даже его соседями будут только фермеры или торговцы. По крайней мере с ними можно поговорить о кризисе. Приказ о мобилизации должен быть объявлен уже сегодня. Бельгия отвергла ультиматум Германии. Если прусский сапог шагнет за линию границы, Британия вступит в войну. Надо, однако, быть осторожным с этим фараоном…
– Остальные слуги легли спать?
– Не помню, сэр.
– Что вы делали в кухне, точнее, пожалуйста.
– Все, что я помню, я уже…
Он чувствовал себя, словно провинившийся школьник. Конечно, серьезных неприятностей у него в Фэллоу не было со времен буйного детства в младшем четвертом, и он знал, что ставки теперь значительно выше, чем порка или несколько часов карцера. Его шея зверски затекла. Несколько следующих ответов он адресовал потолку. Неприятель видел его, а он не видел неприятеля, и это ему не нравилось.
Разумеется, наиболее вероятным объяснением трагедии было то, что они двое напоролись на шайку грабителей и попытались изобразить из себя героев. Взломщики убили Волынку, спустили Эдварда с лестницы и удрали. Но если сведения Джинджера Джонса верны, они не могли бежать через заднюю дверь, запертую на засов изнутри. Скорее всего они вышли через главный дом, заперев дверь и захватив с собой ключ. Хотя Джинджер ничего не говорил про парадный вход и другие возможные пути бегства, оставалась вероятность того, что убийца или убийцы были вовсе и не взломщиками, а кем-то из слуг генерала Боджли. Поскольку Боджли фактически являлся хозяином округа, это расследование может быть для инспектора Лизердейла не более чем рутиной. Должно быть, он находится под жутким давлением. Он использует все трюки, какие есть у него в арсенале. Даже романтичный идеалист с горящими глазами знал, что вот-вот пойдут крученые шары.
Голоса бубнили, перо констебля скрипело, из открытого окна доносился шум машин и повозок. В коридоре разговаривали посетители, а Лизердейл продолжал использовать драгоценные часы Эдварда. Может, там, за дверью, мнется в ожидании своей очереди Джинджер Джонс или кто-то другой?
– Но вы никогда не видели эту женщину раньше?
– Я вообще не уверен, что видел ее, инспектор. Возможно, это всего лишь обман зрения. – Стоило ли это признавать?
– Вы вчера что-то кидали в своего дядю?
Вот оно!
Эдвард повернулся, чтобы вопросительно посмотреть на Лизердейла, и потянулся к столику.
– Нет. Я только метнул эту миску или другую такую же.
– Зачем?
Он подавил соблазн ответить: «Я не знал, для чего еще эта вещь».
– Я метнул ее в книгу, которую он держал. Я могу попасть в шестипенсовик на том конце крикетной подачи, – ответил он совершенно спокойно, приподнимая миску. – Выберите любой цветок в комнате, и я попаду в него, даже лежа вот так.
– В этом нет необходимости. Так зачем вы бросили миску в доктора Экзетера?
– Я не делал этого.
– Ладно, тогда зачем вы бросили миску в Библию?
– Мой дядя – религиозный фанатик. Я бы сказал, религиозный маньяк, но, увы, не обладаю необходимой квалификацией для такого заключения. Он годами пытается обратить меня в свою веру, и если уж он разойдется, его не остановить. Я не мог уйти, так что единственный способ избавиться от этого пустозвона, который я смог придумать, – устроить сцену. Вот я и устроил сцену.
– Вы не могли просто попросить его уйти?
– Я пытался, сэр.
– Вы могли позвонить сиделке и попросить ее вывести его.
– Он мой законный опекун и известный проповедник. Он мог сопротивляться и, возможно, одержал бы верх.
– Из какой веры он пытался обратить вас? – Лизердейл менял темы, как мошенник двигает шары.
– Из веры в то, во что верили мои родители.
– А во что они верили?
– Мой отец говорил: «Не говори о вере, покажи ее».
– Вы отказываетесь отвечать на вопрос?
– Я ответил на вопрос. – Какое это-то имеет отношение к смерти Волынки?
– Меня учили, что ценятся не слова, а поступки. Отец считал, что оголтелые, нетерпимые миссионеры вроде моего дяди Роланда нанесли непоправимый ущерб несчетному количеству людей, навязывая им чужие нормы ценностей и веры. В результате эти люди оказались в смятении. От их племенных обычаев ничего не осталось, а то, что предлагалось взамен, не понималось ими. Он считал…
«Может быть использовано в качестве свидетельства…» Даже если Лизердейл и отличается широтой взглядов и терпимостью – доказательств чего до сих пор не было, – в любом нормальном английском жюри присяжных всегда найдется пара догматичных христиан. Эдвард глубоко вздохнул, проклиная себя за глупость: опять не уследил за языком.
– Отец считал, что человек должен делать свою жизнь примером для других, для себя и для того бога – или богов, – в которого он верит. Надеюсь, вы не хотите проповеди, не так ли, инспектор?
– И это спровоцировало вас на метание миски?
Еще один крученый!
– Он оскорблял моего отца. – Эдвард решил занести эти слова в протокол.
– Он обвинял его в поклонении Дьяволу. – Попробуйте-ка вынести это на суд двенадцати честных людей и закона!
– Именно такими словами – «поклонение дьяволу»?
– Примерно такими. А как бы вы реагировали, если кто-то…
– Мы интересуемся вашими реакциями, сэр. Вы всегда становитесь буйным, когда кто-то делает неуважительное замечание о вашем отце?
– Я не помню никого другого, способного на подобную бестактность.
По мере продолжения допроса западный говор Лизердейла становился все более протяжным. Интересно, подумал Эдвард, так ли выделяется его поставленное в школе произношение? Он попытался справиться с этим, но подобные попытки съедали драгоценные мозговые клетки, так необходимые ему для ответов. Он понял, что по каким-то причинам полицейский невзлюбил его и наслаждается его промахами.
– Что заставило вашего дядю выдвинуть такое обвинение?
Эдвард потер затекшую шею.
– Спросите его. Я не в силах понять ход мыслей своего дяди.
– В молодости он и сам был миссионером.
– Да, я знаю.
– Где вы родились, мистер Экзетер?
Какое это имеет отношение к смерти Волынки?
– В Британской Восточной Африке. В Кении.
Вопросы лягушками прыгали с темы на тему: Кения, Фэллоу, Грейндж. Каждый раз, когда Эдвард отвечал вопросом на вопрос, Лизердейл менял тему и подходил к нему с другой стороны. Что за гадостью они красят здесь потолки!
– А как ваш отец относился к миссионерам в Ньягате?
– Понятия не имею. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я уехал оттуда. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я последний раз говорил с отцом. Мальчики в этом возрасте редко считают родителей смертными, не говоря уже о расспросах на эту тему.
– Раньше вы говорили несколько иначе.
– Верно, – согласился Эдвард, злясь на себя. – Я помню, что он говорил мне насчет миссионеров, но не знаю, как он с ними поступал на деле. Я помню, как к нам на пост приезжали миссионеры и встречали хороший прием.
– Можете вы назвать кого-то из них?
– Нет. Это было так давно…
– А преподобный доктор Экзетер приходится братом вашему отцу?
– Приходился братом. Мой отец погиб, когда мне было шестнадцать.
Лизердейл подкрутил ус.
– Приходился вашему отцу младшим братом?
– Вовсе нет! Он гораздо старше.
– Есть ли у вас доказательства, мистер Экзетер?
– Я довольно хорошо знаю обоих.
– А документальные свидетельства?
Эдвард недоуменно посмотрел на него:
– Сэр, какое это имеет отношение к расследованию?
– Будьте добры, отвечайте на поставленный вопрос.
– Я полагаю, что возраст отца записан в моем свидетельстве о рождении. Боюсь, я редко перечитываю свое свидетельство о рождении.
Манеры! Он начинает огрызаться. Ему показалось или в глазах Лизердейла действительно вспыхнул огонек? Он сидит против света, так что трудно сказать наверняка.
– Когда британский подданный рождается в колониях, кто заполняет свидетельство о рождении?
– Полагаю, администратор округа.
– Значит, ваше свидетельство о рождении заполнено рукой вашего отца?
– Возможно. Обязательно посмотрю, когда выпишусь из больницы.
– Я спрашивал вас о возрасте вашего отца. У вас имеются доказательства вашей точки зрения непосредственно здесь, под рукой – ну, например, фотография?
Что за наглость! Лицемер чертов! Этот наглец рылся у Эдварда в кошельке, пока он лежал без сознания! Желание встать и одернуть его казалось просто неодолимым.
– У меня есть фотография.
– Не будете ли вы любезны показать ее?
Кипя гневом, Эдвард открыл тумбочку и достал кошелек.
– Только, пожалуйста, осторожнее. Она хрупкая, а это единственная сохранившаяся фотография моих родителей.
Лизердейл почти не смотрел на снимок.
– На ней ваши родители сняты в Африке?
– Да. Ее сделал кто-то из гостивших у нас и прислал ее нам еще до моего отъезда.
– Так когда она была сделана?
Куда клонит этот хитрый дьявол?
– В тысяча девятьсот восьмом. Мне тогда было одиннадцать, почти двенадцать.
– И как по-вашему, сколько лет мужчине на фотографии, сэр?
Не выпуская фотографии из рук, Лизердейл дал ее Эдварду, чтобы тот мог посмотреть.
– Около сорока, полагаю. Никак не пятьдесят. И наверняка больше тридцати.
Изображение и без того не отличалось четкостью, а за шесть лет в кошельке карточка основательно вытерлась, словно группа на веранде стояла в густом тумане. Лицо его матери закрыла тень. Вот он сам стоит перед родителями, застенчиво улыбаясь, рука отца покоится на его плече.
– Ваш отец – Камерон Экзетер, сын Орейса Экзетера и миссис Экзетер, в девичестве Мариан Камерон из Уолд-Холла, Вертинг, графство Суррей?
Эдвард плавал, и еще как. Ему даже показалось, что кровать под ним покачивается. Это похуже экзамена по геометрии. «Докажите, что треугольник А-Дэ-Цэ подобен треугольнику Дэ-Цэ-Ка…»
– Кажется, да. Я не знаю точно, где они жили, кроме того, что это было где-то в Суррее. Я даже имен их точно Не помню.
Лизердейл кивнул, словно ловушка захлопнулась.
– Их старший сын Камерон родился в тысяча восемьсот сорок первом году, мистер Экзетер. Значит, в тысяча девятьсот восьмом году ему исполнилось шестьдесят семь лет. Сколько, вы сказали, ему лет на фотографии?
Эдварду отчаянно хотелось пить, но он не решался брать стакан на случай, если у него дрожат руки.
– Сорок?
– Его мать, ваша бабка, скончалась в тысяча восемьсот пятьдесят пятом, почти шестьдесят лет назад.
– Боюсь, вы что-то путаете. Сложная это штука – арифметика.
– Ваш дядя видел эту фотографию?
– Не знаю. Я мог показывать ее, когда только приехал в Англию. Не помню.
– Постарайтесь вспомнить.
– Это было слишком давно. Я, право же, не помню, сэр. Что вы предполагаете?
– Я предполагаю, что мужчина на фотографии или не ваш отец, или ваш отец не тот, за кого себя выдавал.
Нет, в этом разговоре абсолютно нет никакого смысла! Это просто сети, чтобы запутать его. Эдвард в замешательстве провел рукой по волосам и понял, что весь вспотел. Он повернул голову, чтобы дать отдохнуть шее, посмотрел, как торопливо пишет в блокноте сержант, потом уставился в потолок в ожидании продолжения.
Когда он повернулся к Лизердейлу, тот снова невозмутимо подкручивал усы. Эдвард уже знал – это плохой знак. Впрочем, он вряд ли так уверен, как пытается казаться.
– Вы неплохо поработали, инспектор! – Он со стыдом услышал в своем голосе некоторую дрожь. – Увы, вас скорее всего дезинформировали. Вчера был отпускной день. Вы, наверное, телеграфировали сегодня утром в Сомерсет-Хауз или в министерство колоний, да? Уайтхолл должен сейчас стоять на ушах, это вполне естественно – вот-вот разразится война. Кто-то там ошибся, отвечая вам.
– Всю информацию я получил у вашего дяди.
О Боже! Эдвард придержал язык, прежде чем успел ляпнуть что-нибудь.
– Мне кажется, вам стоит проверить все, что он вам наговорил. Свяжитесь с министерством колоний.
– Ладно. Можете ли вы назвать мне кого-нибудь, с кем бы я мог там связаться, сэр?
С заметным облегчением Эдвард ответил:
– Да! Мистер Олдкастл. Жаль, я не знаю его должности. Я всегда писал ему на дом.
– Его полное имя?
– Джонатан Олдкастл, эсквайр.
– Вы можете вспомнить его адрес?
– Да! В последние два года я писал ему каждую неделю или две. Ага, Дубы, Друидз-Клоуз, Кент.
Лизердейл кивнул и уселся поудобнее.
– Вы списывали в школе этот адрес, сержант?
Послышался шелест страниц.
– Да, сэр, – отозвался сержант.
– И этот мистер Олдкастл отвечал на ваши письма, сэр?
– С завидной регулярностью. Он был очень добр – и щедр.
Снова толстые пальцы потеребили седой ус.
– Экзетер, в Кенте нет населенного пункта под названием Друидз-Клоуз. Пункта с таким названием в Британии вообще не существует.
– Но этого не может быть!
– Сержант, можете ли вы подтвердить то, что я только что сказал свидетелю?
– Да, сэр.
Эдвард помолчал немного.
– Кажется, мне нужен стакан воды, – сказал он.

Начиная с этого момента, все пошло хуже, гораздо хуже. Лизердейлу удалось сбить его с толку, и теперь он не давал ему возможности опомниться. Каким-то образом они вернулись к Грейфрайерз-Грейндж…
– Вы зарезали Тимоти Боджли?
– Нет!
– Вы в этом уверены? Вы точно помните?
– Нет, сэр, я не помню, но…
И к Африке…
– Кто такой «Джамбо»?
– Кто? – яростно переспросил Эдвард. Подлец! Письмо!
– Есть в Англии кто-нибудь, кто знал бы вашего отца?
– Не знаю.
И снова к Грейндж…
– Вам приходилось быть в этом подвале раньше?
– Нет, сэр. Я не помню такого.
– Может ли школьник забыть посещение склепа четырнадцатого века?
– Скорее всего нет. Так что, думаю, я не…
– Вы слышали стук людей в дверь одновременно с криками этой женщины? Она долго кричала? Как долго вы удерживали ее стулом?
Постепенно, неизбежно Эдвард начал сбиваться.
– Вы помните эту вещь, мистер Экзетер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57