Рейнер откинул назад выбившуюся золотистую прядь, доставшуюся ему в наследство от норманнского отца, Симона Уинслейда, графа Хокингемского. Сердце пело у него в груди. Она не любовница короля!
— Алуетт слепая от рождения? — спросил он Гийома. — Как-то не похоже. Глаза у нее чистые и ясные, словно она все видит.
— Нет, кажется, она родилась нормальной, а потом еще ребенком заболела. Когда же поправилась, то потеряла зрение. Все лучшие лекари осматривали ее и лечили. Чего только ни делали. И кровь пускали, и молились. Филипп даже звал к ней еврея. А толку никакого. Жалко ее. Может, поэтому Господь наградил ее музыкальным талантом.
— Может быть, — отозвался Рейнер, хотя он совсем не был уверен, что сделка честная. — Она обручена с каким-нибудь французом? С тем, что стоит рядом?
Он со страхом ждал ответа, который мог в одну секунду развеять зародившиеся надежды. И на его лице, хотя он не подозревал об этом, были словно написаны все его чувства.
— А что сталось с удалым рыцарем, которому все нипочем? Помнится, он служил Ричарду и не желал обзаводиться женой? — решил помучить его де Барр. — Когда мы виделись в последний раз, у тебя каждую ночь была новая шлюшка. Ты же клялся, что женатая жизнь не по тебе и пусть твой старший брат растит законных наследников для Хокингема! Не ты ли говорил, что сохранишь свободу и каждый месяц будешь соблазнять по жене дворянина?
— Тогда я еще не видел Алуетт де Шеневи.
— Ах, мой друг, ты побежден! — заключил француз. — Нет, она не обручена, и рядом с ней ее брат Анри де Шеневи. Если тебя это интересует, то король разрешил ей отказать соискателям, домогавшимся ее руки, хотя их было не так уж мало. Я слыхал, что она хочет стать монахиней и после крестового похода ей разрешено удалиться в монастырь.
— Господи, нет! — воскликнул Рейнер, обратив на себя внимание стоявших поблизости рыцарей, которые повернулись посмотреть на него, и кресты, нашитые на их плащах в знак начала нового похода, подернулись рябью. У французов были белые кресты, у англичан — красные, у фламандцев — зеленые.
— Удачи тебе, Рейнер, но будь осторожен. Помни, она сестра короля.
— Будь она сестрой хоть двенадцати апостолов! — беззаботно сказал Рейнер, но уже гораздо тише. — Она не должна стать монахиней.
— Согласен, — заключил Гийом, и больше они на эту тему не говорили.
Рейнер заставил себя не смотреть на Алуетт, жалея, что она не видит окружавшей их красоты. Алтарь из серого мрамора, задрапированный красным бархатом, как нельзя лучше подходил Святой Даме, останки которой, как говорили, были выкрадены из церкви святого Максимилиана в Провансе, куда, если верить легенде, пришли три Марии после распятия. Каждая из каменных колонн, вся словно в тигровых пятнах, завершалась капителью с искусно вьфезанными голубыми, алыми, золотыми языками пламени. Святой Бернар осуждал подобные излишества, и Рейнер, приглядевшись повнимательнее, понял почему. На одной капители он рассмотрел менестрелей, развлекающих демона вожделения, ласкавшего пару обнаженных грудей, а на других — гонявшихся друг за другом зверей и химер. Это было настоящее пиршество для глаз, и Рейнер, слушая нескончаемую мессу, жалел, что Алуетт ничего не видит. Он бы с удовольствием посмотрел, как ей понравятся языческие удовольствия, столь неуместные в этом святом месте.
Служба затянулась, и Рейнер размечтался о том, как еще раз встретится с Алуетт, услышит ее пение и как ей понравится его голос, если он не может пленить ее своей внешностью. Ему очень хотелось постоять рядом с ней, вдохнуть ее запах. Он был уверен, что она пахнет лилиями.
Его ждало разочарование. Когда обе армии двинулись на солнечный свет, получив благословение епископа, Рейнер увидел, что Алуетт де Шеневи удалилась через боковую дверь, сопровождаемая своим братом.
Сам же он вынужден был идти туда, куда влекла его толпа. Во дворе его подозвал к себе Ричард и приказал принять на себя охрану английского лагеря.
— Все, кто пошел со мной, должны зарубить на носу, что я не потерплю разгильдяйства. Вы идете на святое дело и попробуйте только подраться между собой, или с кем-то из французов, или фламандцев или выйти за пределы лагеря. Я не желаю рыскать в последнюю минуту по всему Везлэ, вытаскивая англичан из кабаков и борделей. Предупреди всех, я не пощажу никого.
Рейнер тяжело вздохнул и, щелкнув пальцами, подозвал к себе Зевса, все также сидевшего возле лестницы. Ночной дозор. Значит, прием, который Ричард устраивает в честь Филиппа и его свиты, пройдет без него. Алуетт там наверняка будет. Может, ее даже попросят спеть, но Рейнер не услышит ее. Он будет пытаться сотворить чудо, заставляя сотни англичан вести себя, словно они святые, каковыми они вовсе не являются.
Глава 2
Алуетт де Шеневи, легко опираясь на руку пажа, с опаской шагала по булыжникам Везлэ, чувствуя на щеках утренний влажный воздух, а в душе болезненные уколы совести.
Она знала, что должна быть покорна Филиппу, который не разрешил ей покидать дом, принадлежавший богатому горожанину, если с ней не будет его самого или Анри. Но король весь день пробудет с Ричардом, а Анри Бог знает сколько времени проведет с солдатами. Ей же хотелось исповедаться и послушать мессу, пока в церкви мало народу, пока там тихо и мирно; может, ей удастся ощутить радость, которая лишь поманила ее вчера.
Когда хор запел «Те Deит» и ее ноздрей коснулся сладкий запах ладана, на нее снизошел полный покой, почти забытый ею за время путешествия с королем. Несмотря на множество отвлекающих шумов: кашель, вздохи, шепот, шорох платья, — она была счастлива, потому что могла не обращать 'ни на кого внимания и предаться молитвам. Однако вскоре ей стало мешать ощущение какой-то неловкости, нет, это не то слово, потому что ощущение, в общем, не было неприятным. Она поняла, что кто-то за ней наблюдает, и странный холодок пробежал у нее по спине.
«Глупая выдумка, — внутренне одернула она себя. — И больше подходит ночной шлюхе, чем будущей невесте Христовой. Надо будет исповедоваться в этом и еще в неблагодарности по отношению к Филиппу, прежде чем я вкушу святых даров».
Она поделилась переживаниями с братом.
— Очаровательная Алуетт, разве возможно не смотреть на вас? Надо быть дураком! — сказал Анри, переведя все в шутку, когда они шли в отведенную для них резиденцию. Он всегда был ей предан, как родной брат, и она платила ему искренней любовью. — Но вообще-то я никого не заметил. Все мы были поглощены одним — досидит Ричард Плантагенет до конца мессы или нет. Анжуйский дом, говорят, и думаю, тебе это известно, ведет свое начало от дьявола.
Когда Алуетт пришла к Филиппу просить, чтобы он отпустил ее в церковь, у него был королевский брадобрей.
— Зачем надо идти в церковь? Мой капеллан будет тут через несколько минут. Вы можете присутствовать, — ласково разрешил Филипп, — и, конечно же, исповедоваться. Интересно, в чем может исповедоваться такая прелестная чистюля?
«В том, что я не доверяю вам, мой брат, хотя сама не знаю почему. И я обижена тем, что вы не отпускаете меня в монастырь».
— Нет, благодарю вас, ваше величество, — сказала она. — Я пойду в свою комнату. Кажется, у меня заболела голова.
Ни за что на свете не станет она исповедоваться отцу Амвросию, капеллану Филиппа. Слишком уж он предан своему господину, а значит, все, что она скажет, дойдет до ушей Филиппа. Алуетт не любила бывать на его службах и слушать, как он елейным голосом торопливо скользит по священным текстам.
— Но мне нужны струны для лютни, ваше величество. Можно мне потом пойти за ними с пажом? Говорят, на площади есть маленькая лавчонка, и, обещаю, я сразу же вернусь! Без лютни мне скучно.
— Только с Анри или со мной, — повторил Филипп. — Если бы вы видели, милая Алуетт, вы бы знали, что на улицах полно крестоносцев. А они простые грешные мужчины, несмотря ни на что… Даже когда на их одеждах нашит крест. Многие бродят по улицам пьяные, и они не посмотрят, а может, просто не подумают, что вы сестра короля Франции. Моя дорогая, паж для вас не вполне надежная защита.
Он мучил ее своим отеческим тоном. «Если бы вы видели…»
— Я слепая, но не глухая, милорд, и я слышу, как много вокруг людей, говорящих на дюжине языков, — возмущенно парировала она. — Хорошо. Наверное, вы правы. Тогда соблаговолите приставить ко мне пару оруженосцев.
— Нет. Мои люди исполняют свой долг. Но для больной вы слишком настойчиво добиваетесь своего. Может, у вас свидание, а, моя дорогая?
Вкрадчивый тон и откровенная напраслина были с негодованием отвергнуты Алуетт, убежавшей в свою комнату.
«Наверное, Филипп был прав», — подумала Алуетт. Ее обдало винным перегаром, когда проходящий мимо солдат с пьяным безразличием заступил ей дорогу, несмотря на все усилия пажа защитить ее. Она не ожидала, что с утра народу будет так много — прием закончился поздно, и на улицах должны были быть только жители Везлэ. Всю ночь Алуетт слышала крики крестоносцев сквозь деревянные ставни, и, вероятно, теперь многие из них искали, где бы поспать.
— Что это такое? Ну и шлюшка! Вырядилась, как герцогиня, и идет прямо на нас! Эй, красотка! Почем твои ласки?
Это были французы, но Алуетт плохо понимала скороговорку парижского простонародья.
От удушающей вони немытых тел у нее перехватило дыхание. В это же мгновение она почувствовала, как напрягся Ренар, услыхала шорох вынимаемого из ножен меча и изо всех сил вцепилась в кожаный футляр, в котором несла лютню.
— Пропустите, друзья, дорогу мадемуазель де Шеневи, сестре Филиппа Французского.
Алуетт поняла, что сейчас не время отказываться от королевского родства. По собственной глупости она навлекла на себя страшную опасность и назвалась бы родственницей хоть девы Марии, если бы это могло ей помочь.
— Сестра короля Франции? Что-то я о такой не слыхал. Алее, та да, только Ричард держит ее в Руане. Ты что, принимаешь нас за дураков? Ну нет, просто думаешь, мы не заплатим. У нас, мол, не хватит денег. Раз так, мы и не будем платить. Вот тебе, щенок!
Алуетт услышала звук удара и приглушенный стон отлетевшего от нее Ренара. Она закричала и сделала шаг назад, другой, третий, пока не уперлась в каменную стену. Ее охватил ужас. Как же она была глупа, по-детски глупа, когда тихо улизнула из дома вопреки запрету Филиппа. Теперь придется платить за непослушание. Ренар уже заплатил. Неужели не случится чуда? Разве Господь не оберег уже многих девственниц? Он обязательно пошлет к ней ангела. Нет, он не захочет, чтобы ее изнасиловали на пути к мессе!
Вдруг у нее в ушах зазвучал голос Эдуарда де Шеневи, доброго графа, заменившего ей отца:
«Господь дал тебе красоту, но никогда не забывай, что еще он дал тебе мудрость. Господь помогает тем, кто сам помогает себе»
Бежать было некуда. Спиной она чувствовала шершавый камень, а прямо в нос било смрадное дыхание окружавших ее головорезов. Похоже, их было трое. «Наверное, — подумала она, проклиная свою беспомощность, — они показывают друг другу, как лучше подступиться ко мне». Алуетт не могла сказать наверняка, что они знают о ее слепоте, но если пока нет, то лучше ей не показывать виду. Все равно ее не пожалеют.
— Оставайтесь на месте, господа, и не делайте ничего такого, о чем потом пожалеете, — сказала она, боясь, как бы у нее не дрогнул голос. — Я — сестра его величества, короля Франции, и иду к мессе. Вы, надеюсь, понимаете, что Господь накажет за злодейство, если от вас что-нибудь останется после королевского суда.
Она хотела выиграть время, зная, что они все равно не откажутся от своих планов, и успеть развязать чехол. Теперь она крепко зажала в кулачке шейку лютни.
— Угрызения совести не помешали нам, милочка, раскроить череп твоему парню и не помешают получить от тебя все, что нам захочется.
Она беззвучно застонала от жалости к Ренару, который всего несколько мгновений назад что-то весело тараторил о Святой Земле. Неужели он мертв? Нет, ей нельзя расслабляться. Еще будет время поплакать.
Быстрым движением Алуетт выдернула лютню из чехла и, подняв ее за изящную шейку высоко над головой, с размаху опустила на того, кто стоял к ней ближе. Удар был точен, о чем ей сказали ругательства, сорвавшиеся с языка упавшего головореза.
Однако она не стала терять время даром. Оставались еще двое. Второму она попала в живот, и он закричал от боли. А третий бросился к ней, одной рукой вырвал лютню и разбил о стену, а другой схватил ее за горло и прижал к себе, сжимая кулак до тех пор, пока она не начала задыхаться.
— Плохо, а? Люблю смелых бабенок, дорогуша. В постели ты тоже умеешь вертеться?
Ответа он не ждал, потому что ладонью зажал ей рот, но Алуетт, ни секунды не медля, захватила зубами кусок кожи и прокусила.
— Ох! Чертова шлюха! Ты еще поплатишься у меня! — прорычал он, награждая ее пощечинами, пока она не повисла, обессиленная, на его руке. — Смотри, Жак! Эта стерва расцарапала меня до — крови!
— Ладно, мы ей тоже покажем… в другом месте, — отозвался, ухмыляясь, его приятель. — Как насчет того, чтобы вырезать «шлюха» ей на щечке? Тогда уж она больше никого не обманет!
Алуетт почувствовала прикосновение холодной стали к щеке и замерла, боясь, что, если она двинется или вздохнет, настанет конец.
— На вашем месте, негодяи, я бы не торопился. Именем короля, немедленно отпустите ее.
Алуетт услышала звук вынимаемого из ножен меча.
— Короля? Какого короля? — глумливо переспросили насильники, скрывая страх за наглостью. — Их у нас в городе теперь два.
— Может, она тебе самому приглянулась? — пьяно протянул тот, кто держал Алуетт. — Мы ее нашли первые.
— Я говорю от имени Ричарда, короля Англии. Он обещал сурово наказать всех, кто будет повинен в преступлениях, подобных тому, что вы собираетесь совершить. Отпустите ее и убирайтесь подобру-поздорову.
— Подобру-поздорову? Неужели накажут за шлюху? — взъерепенился другой. — А она шлюха и есть. Только вы, англичане, и верите во всякие сказочки…
— Они убили моего пажа! — крикнула Алуетт, поворачивая голову в сторону своего освободителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38