Поэтому епископ молча встал и прошелся по покою, оглядывая его строгим взглядом ценителя красоты и изящества. Эта девушка безусловно выбрала самые удобные флигели старого Руанского дворца. Окна ее покоев выходили в тихий садик клуатра, где цвели примулы и ноготки и слышалось тихое журчание недавно починенного фонтана. Окна были двойными, образовывавшими полукруглые ниши, разделенные, по романской традиции, посредине резной колонной. Над головой выгнутые арки складывались веерным сводом, а сочленения их были украшены ярким орнаментом.
Дощатые полы покоев были тщательно выскоблены, бронзовые светильники умело расставлены, возле резных кресел лежали меховые коврики. Вся мебель была украшена резьбой, будто оплетена тонким кружевом. Дверь — бронзовая, с барельефом в нише на возвышении.
"За дверью — покои для свиты Эммы, где всегда наготове ожидает прислуга, пажи, охранники. Все продумано, как у истинной королевы, какой ее сделал Ролло. А она за это обустроила ему дом, ибо вряд ли прежняя жена Ролло могла бы окружить мужа таким комфортом и уютом Взгляд Франкона остановился на нише в углу, где возвышался аналой из дорогих пород черного дерева, называемого эбеновым, над которым висело старинное распятие из потемневшего серебра.
И одновременно с этим непременным атрибутом покоев христианки внимание епископа привлекли богатые языческие ковры, какими Эмма увесила стены своих апартаментов. Длинные, с цветной каймой, они украшали белые стены, и сейчас, при свете множества свечей, казалось, что фигуры воинов на них словно бы двигались. Воины были с выступающими бородами, круглыми щитами, ехали верхом и шли куда-то рядами — типичные викинги, а меж ними яркими красками выделялись языческие боги — крылатые девы-валькирии с мечами, Тор, вкладывающий руку в пасть волка, вороны Одина и, наконец, сам одноглазый владыка скандинавского Асгарда на восьминогом коне.
Франкону стало не по себе от того, что жилище его .духовной дочери украшают эти изображения Одина. Он вновь вернулся к столу. Его длинная лиловая сутана чуть слышно шелестела по полу, а верхняя, более короткая, ниспадала мягкими фалдами, придавая тучной коротенькой фигуре епископа известное достоинство.
— Итак, дитя мое, как ты относишься к завоевательским планам своего языческого супруга?
Эмма коротко вздохнула, отрываясь от своих мыслей. Глядя на епископа, пожала плечами.
— Думаю ваше святейшество, ваш вопрос чисто риторический. Я сама была когда-то жертвой такого набега и не могу вспоминать о нем без содрогания. Однако вы понимаете, что Ролло вряд ли прислушается к моим словам, даже если я брошусь ему в ноги и начну молить, чтобы он остановился на достигнутом и повесил на стену меч.
Франкону почему-то слабо представлялось, как эта строптивая красавица будет валяться в ногах Ролло.
— Дитя мое, ты не должна воспринимать все, что я тебе говорю, как глас трубы, зовущей к бою. Ты прекрасно понимаешь, чего я от тебя жду, ибо ты отличаешься от тех молодых послушников, которые все воспринимают буквально и едва не заходятся плачем, когда в качестве епитимьи за ослушание я назначаю им спеть в часовне Псалтырь.
В Псалтыре, как известно, сто пятьдесят псалмов, и если петь их не переставая, то это пение может продлиться около пяти лет. И тогда мне приходится пояснять, что грех, за который он понес наказание, будет на нем до тех пор, пока рано или поздно все сто пятьдесят псалмов не будут пропеты до конца.
Так и ты, Птичка, которую Роллон возвысил до уровня своей королевы, не можешь противостоять мужу открыто. Однако не забывай, девочка, что умная жена всегда найдет способ влиять на мужа, разыщет тропинку к сердцу избранника и добьется своего. И не в совете воинов, где ее слабый голос никто не услышит, а там… Франкон указал перстом в сторону дубовой лестницы, ведущей наверх, в опочивальню.
Эмма смущенно опустила ресницы, поджала губы, скрывая невольную улыбку. Что мог знать о любви этот толстый одинокий старик, посвятивший себя церкви и религии?! Но она продолжала слушать его не перебивая.
Франков порой раздражал ее, она чувствовала его корыстность и беспринципность, но понимала, что, пока он нуждается в ней, он останется ее верным союзником. И она слушала рассуждения епископа, ибо за ним стояли житейский опыт и мудрость старости. Даже то, что этот епископ сумел сохранить свое влияние и при владычестве язычников, сколотить себе огромное состояние и — что почти невероятно, не будь он столь хитрым, — заставить Ролло прислушиваться к слову, произнесенному пастырем чуждой религии, — все это свидетельствовало, что этот гурман, философ и циник — непростой человек.
— Я смирился с вашим языческим браком, — монотонным спокойным голосом продолжал Франков, искоса поглядывая на тканое изображение Одина на ковре, — ибо ты умеешь многого добиваться, Птичка. Ты сбросила со своего пути Снэфрид, ты женила на себе Ролло, ты поднялась от положения рабыни до законной правительницы. Теперь же, чтобы как-то оправдать греховность вашего союза, ты должна влиять на супруга, дабы он думал о мире и союзе с франками, а не о новом походе.
— Кажется, вы несколько преувеличиваете мои силы, преподобный отче. А что касается набегов Ролло на христиан… Безусловно, я сделаю все, что в моих скромных силах, однако учтут ли эта правители франков, которые и по сей день стыдятся открыто объявить меня своей родственницей?
Они опасаются Ролло, шлют к нему послов для переговоров, но при этом упрямо молчат обо мне. А ведь я прихожусь родной племянницей как королю Карлу, так и Роберту Парижскому. И неужели мои родные дядюшки не понимают, что своим пренебрежением ко мне они отнюдь не делают из Эммы Робертин свою союзницу?!
Последнюю фразу Эмма произнесла с нескрываемым раздражением.
Ветер шелестел листьями в саду, теплыми порывами врывался в окна, колебля яркие язычки на высоких свечах.
По надменному лицу жены покорителя Нормандии
пробегали тени, но Франкон любовался редкостной красотой этой молодой королевы, а блеск глаз, выдававший огромную внутреннюю силу хрупкой Птички, и глубина разума в темных очах вызывали его искреннее восхищение.
Птичка из Байе… Франкон вспомнил недавнюю сцену, свидетелем которой он стал. Он видел, как она лично избивала древком схваченного со стены дротика майордома Руанского дворца за то, что тот не слишком ретиво исполнял ее приказы да еще ссылался на первую жену Ролло. Вспомнил епископ, как она капризничала и дулась за то, что Ролло обрубил веревки на качелях в саду, посчитав, что, несмотря на его приказ, жена слишком сильно раскачивается, а это чревато как для нее, так и для их наследника.
Эмма могла лишь с одним охранником выйти на рынок, лично все перепробовать и долго торговаться о цене. Могла собственноручно таскать за косы придворных дам, если считала их отношение недостаточно почтительным для себя.
В ней самой, по мысли Франкона, было слишком много варварского, дикого, она действительно была под стать язычнику Ролло. Но когда она вот так разговаривала, он с невольным удовлетворением отмечал, что эта девочка растет прямо на глазах. И епископ понял: чтобы удержать ее доверие, необходимо говорить с ней уже не как наставник поучает неразумное дитя, а как с мудрой правительницей.
Франкон машинально перебирал четки. Подошел к большому камину с выступающим вперед вытяжным колпаком, поддерживаемым по бокам искусно высеченными из камня огромными грифонами. Огонь был небольшим — не для тепла, а для освещения и аромата, душистое яблоневое дерево, сгорая, оставляло чудный запах. Перед ним стояла покрытая шкурой оленя кровать — низенькая, без спинки, по восточным обычаям. Франкон не спеша опустился на нее, сел спиной к огню. Лицо его осталось в тени.
— Не все так просто, дитя мое. При христианских дворах много говорят о тебе, удивляются тебе. Но учти, ты заняла место, какое Карл Простоватый прочил для своей дочери Гизеллы. Уже одно это что-то значит. Ты же хоть и его племянница, но все же дочь короля Эда, а меж Робертинами и Каролингами всегда было скрытое, но сильное противостояние.
Однако, невзирая на это, они все готовы были бы признать тебя, если бы вы с Ролло законно обвенчались в церкви. Так же ваш брак считается недействительным, и для них ты остаешься не более чем первой наложницей.
Эмма нетерпеливо и раздраженно передернула плечами.
— Ролло пойдет на это, когда родится наша дочь…
— А если будет сын?
Эмма тряхнула головой. От качнувшихся серег на стены брызнули яркие искры.
— Будет девчонка. По всем приметам. Даже повитухи сказали мне это.
— На них влияет твое желание и убежденность. Как и на Роллона. Известно, что он уже готовит закон, по которому наследные права в его семье будут передаваться и по женской линии.
Эмма весело хихикнула, на щеках заиграли шаловливые ямочки. Франкон, скрывая нетерпение, отсчитал несколько зерен на четках.
— Человеку свойственно предполагать, но располагает только Господь. Однако кто бы ни родился у вас с Роллоном, он должен быть окрещен по христианским обычаям. Хочет этого твой муж или нет!
— Я надеюсь, что так и будет, — неуверенно начала Эмма; но умолкла. Ролло не раз повторял ей, что если у него родится сын, он станет воином Одина.
— Вот, что нам надо обсудить дитя мое. Когда подоспеет твое время, Роллон не должен знать об этом. Об этом первым должен узнать я. И тогда мы сделаем все, чтобы ребенок был окрещен. Роллону придется признать это уже как свершившийся факт.
— Но, преподобный отче…
Она была растерянна, взволнованна. Сидела, положив тонкую ладонь на свой округлившийся живот.
— Это может разгневать Ролло. Он не признает Христа. Даже его дети от наложниц не крещены и носят языческие северные имена.
— Тем больший вес будет иметь твой ребенок, Эмма. А гнев Ролло… Люди боятся его, но не ты. И неужели тебя менее страшит возможность погубить душу вашего малыша, отдав его демонам из Асгарда? — И епископ кивнул в сторону Одина на ковре.
Эмма проследила за его жестом, но Франкон не дал ей опомниться и что-либо привнести.
— И тогда, если Нормандия будет иметь наследника-христианина, ты сразу вырастешь в глазах своих соплеменников. Они признают тебя, и, кто знает, не предотвратит ли это приближение новой войны меж франками и норманнами. Ведь у Роллона не будет нужды в союзе с норманнами на Луаре, среди которых находятся и твои враги — Рагнар и Снэфрид Лебяжьебелая.
Эмма вздрогнула. Даже сама мысль, что Ролло вновь встретится с прежней женой, приводила ее в неописуемый ужас. Снэфрид была колдуньей, и никто не знал, насколько могут быть сильны ее колдовские чары. К тому же Эмма все еще ревновала к ней Ролло. Поэтому она мгновенно согласилась с доводами епископа, и, когда Франкон снял со стены распятье, она поклялась: да, она сделает все, что от нее потребуется, чтобы её дитя было крещено в купели, она скроет от Ролло срок родов, она сразу же пошлет за Франконом, когда ощутит, что ее время пришло.
Поздно ночью, когда стало известно, что Ролло уехал, Эмма долго не могла уснуть в одинокой широкой постели. Думала о своей предшественнице. Настолько ли сильна их с Ролло любовь? Смогла бы Эмма стать его женой, если бы Снэфрид не была бесплодна?
Сам Ролло почти никогда не упоминал о Лебяжьебелой. Но Эмма помнила его реакцию, когда он услышал, что Снэфрид отбыла в неизвестном направлении. Они с Ролло тогда уже жили как супруги в монастыре на горе Мон-Томб, когда к ним из усадьбы, где оставалась Снэфрид, приехал скальд Бьерн Серебряный Плащ. Он и принес весть об отбытии Снэфрид и рассказал, что бывшая жена взяла с собой лишь свое оружие и одну из лошадей. И хоть тогда Ролло коротко ответил, что не стоит волноваться о Снэфрид, ибо она всегда знает, что делает, и вполне может постоять за себя, Эмма уловила заметное уважение в его интонации.
После до них доходили вести о Лебяжьебелой. Она объявилась среди разграбленного Тура вместе со своим любовником Рагнаром Датчанином! Рассказывали, что эта женщина гарцевала на коне среди руин городами драгоценностей на ней было больше чем на женщинах Каролингов. — Я всегда знал, что Снэфрид не пропадет, — заявил тогда Ролло, а Эмма опять услышала восхищенное уважение в его голосе.
Да, Снэфрид Лебяжьебелая была бесплодной, стареющей женщиной, выглядевшей совсем неприглядной старухой на фоне хрупкой яркой молодости Эммы, но это была соперница. Она тревожила Эмму куда больше живущих здесь же во дворце прежних наложниц Ролло, от которых у него были дети. С этими Птичка могла справиться сама, хотя, надо признать, докучали они ей неимоверно Еще будучи невестой брата Ролло, она часто встречала их во дворце. Красавица-брюнетка аббатиса, от которой Ролло прижил двух сыновей, к ней — дочь знатного нормандского франка с древним именем Маркотруда, родившая ему дочь, столь сильно похожую на Ролло, что при встрече с девочкой люди сначала невольно останавливались, а затем начинали улыбаться. Была еще рабыня-саксонка, которой Ролло дал вольную после того, как она родила ему девочек-двойняшек, ведь у язычников появление в роду двойни считалось особым благоволением небес.
При Снэфрид они держались несколько незаметно, опасаясь ее чар и колдовства. Когда же во дворце появилась рыжая Эмма, они вмиг объединились против нее. Не желали повиноваться, дерзили. Загораживая ей дорогу, аббатиса резко высказывала:
— Ролло все равно вернется ко мне, когда ты родишь ему девчонку. Он всегда возвращался ко мне при Снэфрид, ибо я рожаю ему сыновей. Моему старшему уже девять, второй мой сын умер, а младшему — всего четыре. Пораскинь-ка мозгами, рыжая, и ты придёшь к выводу, что я еще рожу Ролло немало крепких и здоровых парней.
Саксонка-рабыня была поскромней, однако она так нежно льнула к Ролло, глядела на него с таким обожанием, а он был с ней так снисходителен и мягок, что Эмму это просто выводило из себя.
Но хуже всех была соотечественница Эммы Маркотруда. Ее отец занимал высокий пост при Ролдо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60