Они клялись держать свои секреты в тайне и не общались с посторонними, и тем не менее по ночам франки шепотом рассказывали истории об их короле и вздрагивали при каждом вопле и стоне.
— Так ты его видел или не видел? — спросил я.
Ходили слухи, что Маленький Петр был единственным человеком, которому разрешалось пересекать пределы их владений.
— Он сидит на троне из костей высотой в человеческий рост, корона его выкована из копий, кубок сделан из черепа турка, а шатер сшит из человеческих кож! — ответил мне Петр дрожащим голосом.
— Разве подобные россказни могут быть правдой? — изумился я.
Отшельник нахмурился.
— Почему бы и нет?
— Ты видел все это собственными глазами?
— Как тебе сказать… Я поклялся хранить тайну. Никто не выдает секретов царя тафуров.
Петр ускорил шаг, то ли не желая продолжать разговор на эту тему, то ли страшась гнева царя тафуров. Я старался не отставать от него, боясь заблудиться.
Не знаю, как долго мы шли по этим душным зловонным улочкам. Встречавшиеся на нашем пути тафуры, с которыми Петр обменивался краткими фразами, смотрели на меня с открытой неприязнью. Единственным их одеянием были белые набедренные повязки и висевшие на груди большие деревянные кресты на толстых веревках. Наконец Петр остановился возле какой-то двери. Жестом призвав меня к молчанию, он постучал по резной панели и сказал что-то по-провансальски привратнику, открывшему дверь. Нас пропустили во внутренний двор.
Мне вновь вспомнились жуткие истории о тронах из человеческих костей и кубках из черепов. На деле же все оказалось куда как проще и страшнее. Возле выбитых окон лежали груды дерева и камня, а на куче булыжника сидело человек шесть-семь полуголых тафуров. Один из них глодал коровью кость, а все остальные меланхолично наблюдали за тем, как насилует окровавленную нагую женщину еще один их сотоварищ. Тот делал это с таким безразличием, с каким мог бы выпалывать сорняки на грядке. Судя по кровоподтекам, синякам и остановившемуся взгляду, женщина находилась в бесчувственном состоянии.
Дальнейшее с трудом поддается объяснению. В моем сознании вспыхнули разом сотни разрозненных образов: моя жена Мария в платье, насквозь пропитанном кровью, лежит на постели; я держу в руках свою маленькую дочку, зная, что Константинополь отдан на разграбление захватившим его легионерам; я смотрю на серебряный крест, что висел сейчас у меня на шее. Не осознавая, что делаю, я потянулся за кинжалом. Все тафуры смотрели теперь на меня, и, прежде чем я успел выхватить свой клинок из ножен, один из них метнулся ко мне и ударил меня в челюсть так, что я рухнул наземь. Поднявшись на локте, я почувствовал во рту вкус крови.
— Деметрий! — захныкал от страха Маленький Петр, кружа вокруг меня, как оса. — Неужто в тебя вселился Дьявол?
— Наверное, он ревнует. Что, грек, тебе понравилась эта турецкая сучка! Или тебя интересуют только мальчики? — Он стал давить босой ногой на мой пах. — А может, ты у нас евнух? Если нет, могу тебя оскопить!
— Оставь ты его, — неожиданно заступился за меня Маленький Петр, от которого я не ожидал подобной отваги. — Он дружит с нашим епископом, а я поклялся жить с ним в мире.
— Но я-то с епископом не дружу!
Еще раз ударив меня ногой в пах, тафур отступил назад. Зажмурившись от боли, я услышал вопрос, заданный им Маленькому Петру:
— Зачем ты его сюда привел?
— Мы… Он ищет одного норманна по имени Одард. Я слышал, что он где-то у вас.
— Есть у нас такой, хотя толку особого от него нет. Он, похоже, спятил: то говорит загадками, то несет какую-то околесицу. Греку-то он зачем?
Я открыл глаза. Ударивший меня франк стоял надо мной и разглядывал меня с явным интересом. Турчанка тем временем отползла в угол и свернулась в калачик.
— Два товарища Одарда были убиты. — Я говорил медленно, чувствуя, как по языку течет кровь. — Я хочу найти того, кто это сделал.
— Как звали этих людей?
— Дрого из Мельфи и Рено Альбигоец.
Франк исчез в разбитом дверном проеме. Пошатываясь, я поднялся на ноги и сел на каменную глыбу, морщась от боли в паху. За мною наблюдало шесть пар пустых глаз. Отшельник отошел в угол и, возведя глаза к небу, погрузился в молитву, бормоча при этом какие-то непонятные заклинания. Хотелось верить, что он молится не о ком-нибудь, а обо мне.
Франк вернулся во двор. За ним, недовольно шаркая ногами, брел Одард. Он тоже был по пояс голым и, хотя все это время питался не лучше меня, выглядел не таким тощим, как мне казалось прежде. Возможно, я просто-напросто усох сильнее его. И тем не менее так же, как и все остальные, он казался обтянутым кожей ожившим скелетом: у него были видны все ребра, а пальцы походили на длинные когти.
— О чем ты хотел его спросить? — поинтересовался тафур.
— Я хочу узнать, почему шесть дней назад погиб его слуга Симеон.
— А с чего ты решил, грек, что я позволю тебе задать ему этот вопрос?
Я посмотрел на большой деревянный крест, висевший на груди у тафура.
— Потому что Одард совершил богомерзкие деяния. Он молился у языческого алтаря и приносил жертву древним идолам. Если Господь оставил нас, это из-за зла, совершенного Одардом.
Стоявший до этого в тени тафура Одард бросился ко мне с истошным криком:
— Он лжет! Лжет! Грек, ты — ворон, и в карканье твоем лишь ложь и смерть! Будь же ты проклят!
— Неужели вы спускались в это капище для того, чтобы отобедать? Вы поклонялись Антихристу и стали его слугами!
Сидевшие за спиной Одарда тафуры начали подниматься с груды камней. Неожиданно их лидер сделал шаг вперед и схватил Одарда за шею. Шея эта была такой тонкой, а хватка такой сильной, что казалось, он вот-вот оторвет несчастному норманну голову.
— Это правда? — прошипел тафур ему в ухо. — Выходит, это ты навлек на нас проклятие? — Он повернулся ко мне. — Или твоими устами говорит сам отец лжи и мрака?
Все мое внимание было обращено на Одарда, и потому я слишком поздно заметил подкравшихся ко мне тафуров. Один из них цепко схватил меня сзади за горло, а второй — за руки. Маленький Петр тем временем куда-то исчез.
— Я сказал правду! — В горле саднило, а руки были прижаты к животу с такой силой, что меня начало подташнивать, однако более всего я боялся того, что тафуры, не поверив мне, обрекут меня на куда более страшные мучения. Я вновь обратился к Одарду: — Это дело рук Куино? Куино поведал тебе о том, что я раскрыл вашу тайну? Вы боялись, что Симеон проговорится и вас сожгут на костре? Это ты застрелил мальчишку, когда он собирал на берегу реки травы? Говори же! Исповедуй свой грех и получи прощение от Господа!
Тафур с такой силой сжимал мне горло, что Одард, отчаянно пытавшийся вырваться из железной хватки тафура, мог не расслышать моих слов.
— Серьезное обвинение! — сказал тафур. Он ухмыльнулся, желая скрыть свои истинные чувства. — Ты клянешься в том, что говоришь правду, а он уверяет нас в обратном. Кто же из вас прав?
— Пусть он ответит на мои вопросы, тогда все станет ясно.
Одард лягнул ногой тафура и тут же получил удар в живот. Он дернул головой, словно кукла.
— Одард не сможет тебе ответить. Он сошел с ума.
— Так отпустите его со мной!
Тафур покачал головой и захихикал.
— Это невозможно. Ты сказал, что он оскорбил нашу святую веру. Если это неправда, врагом Христа станет уже не он, а ты. Пусть же судией в этом споре будет Сам Господь!
Внутри у меня все похолодело.
— В каком споре?
— Вы сразитесь в поединке. Кто победит в нем, тот и будет прав.
Не успел я вымолвить ни слова, как меня освободили. Мой нож подняли с земли и сунули мне в руку. Тафур достал из ножен примерно такой же клинок и передал его Одарду, сжав его руку так, чтобы тот не направил оружие в его сторону.
Прочие тафуры отступили к стенам в предвкушении поединка. Двое из них перекрыли ворота, через которые я входил во внутренний двор, еще один встал возле двери. Даже доведенная до звероподобного состояния турчанка приподняла голову и уставилась на нас сквозь завесу спутанных волос.
— Какой же это суд? — Теперь, когда мое горло больше не сжимала чужая рука, слова слетали с моих уст сами собой. — Это обычная потеха.
— На все воля Божья, — важно изрек тафур. — Тому, кто верен Богу, неведом страх.
Я опустил руки.
— Я не стану с ним драться!
— Тогда моли Бога о помощи.
Тафур легонько подтолкнул Одарда вперед и быстро отступил к стене. Не успел я принять боевую стойку, как Одард сделал резкий выпад в мою сторону, пытаясь раскроить мне нутро. Я успел увернуться От его клинка и в тот момент, когда он проносился мимо меня, подбил его под коленку. Он с воем рухнул на груду камней.
Я посмотрел на главного тафура.
— Достаточно?
Ответа я не услышал. Высвободившееся напряжение придало движениям Одарда стремительность хлыста: он вскочил на ноги и вновь пошел в атаку, действуя куда более осторожно. После падения на лице его появились пятна крови и грязи.
— Нам нечего делить! — произнес я громко. — Если ты расскажешь мне, как погиб Симеон, мы сможем прекратить этот бессмысленный поединок!
Одард выкрикнул что-то нечленораздельное и бросился вперед. Он сделал ложный выпад вправо и тут же метнулся влево, однако я прочел эту хитрость в его глазах и вновь увернулся от удара.
— Бейтесь честно! — крикнул тафур. — Один из вас должен будет умереть!
— Кому вы поклонялись в подземном капище? — не сдавался я. — Митре?
Одард взглянул мне в глаза.
— А тебе какое до этого дело?
Он вновь пошел в атаку, и на сей раз выпад вправо был не притворным. Его нож чиркнул по моей руке, однако я не почувствовал кровотечения. Двигаясь по инерции, он сбил меня с ног, и мы упали на землю. Мне в спину впились острые камни. Я пытался перевернуть норманна на спину или сбросить с себя, однако он оказался неожиданно тяжелым. Его правая рука очутилась под моим плечом, когда же он выдернул ее, в ней не было клинка. Впрочем, эта передышка была краткой. Одард вцепился ногтями мне в запястье, пытаясь завладеть моим ножом.
Голый торс Одарда был прижат к моему лицу. Запахи его пота и моей крови смешались воедино. Я понимал, что, если у него в руках окажется нож, мне сразу придет конец.
— Дрого! Пришел твой последний час! — Его черные глаза бешено вращались. — Это ты завел меня на стезю греха и смерти! Настало время прощаться с жизнью!
С этими словами он резко нагнулся и впился зубами мне в руку. Я закричал и непроизвольно разогнул пальцы. Выроненный мною нож тут же оказался в руках Одарда.
— Во что ты меня превратил! — прошептал он. Лицо его исказилось такой гримасой, будто бес силился покинуть его тело, однако глаза остались неподвижными. Не знаю, кого он при этом видел — меня, Дрого, Куино или кого-то еще. — Что ты наделал!
— Одард, клянусь, я не сделал тебе ничего плохого!
— Куино, он клянется в своей невинности. Что он с нами сделал!
— Ничего!
Одард глянул на свою руку, сжимающую клинок, и удивленно поднял брови.
— Это не мой нож!
Его мысли путались, и мне оставалось только гадать, что он сделает в следующее мгновение: выбросит клинок или вонзит его мне в сердце. Скорее всего, он не знал этого и сам. Я решил не дожидаться этого момента и, воспользовавшись минутным замешательством безумца, ударил его в лицо. Он отшатнулся назад, и я вновь попытался сбросить его с себя. Единственное, что мне удалось, так это лишить его равновесия, и мы стали кататься по земле, обнявшись, словно два любовника. Поднятая нами пыль лезла мне в глаза, в спину впивались щепки, руки Одарда цеплялись за мою тунику. Ножа в них не было.
Борьба наша закончилась самым неожиданным образом. Я сумел уложить его на лопатки, и первой моей мыслью было, что рана на моей руке кровоточит сильнее, чем я думал, потому что на груди Одарда расплывалось большое кровавое пятно. В следующее мгновение я увидел, что кровь идет не из руки, и подумал о том, что Одард успел нанести мне куда более серьезную рану.
И тут все стало понятно. Из груди Одарда торчал утопленный по самую рукоять нож. Не знаю, моя ли рука вонзила клинок или его направляли еще чьи-то руки, но удар был нанесен прямо в сердце. Одард все еще дышал, но глаза его закрылись. Его левая рука подобно сломанному крылу безвольно упала на землю.
— Кто убил Симеона? — прошептал я ему на ухо. Увы, Одард уже не мог мне ответить. Он отошел туда, где пребывали Дрого, Рено и Симеон, жившие до недавнего времени в той проклятой палатке. Что же он мог сказать им в том, ином мире?
Я заставил себя подняться на ноги и огляделся.
Главный тафур смотрел на меня с ухмылкой.
— Господь свершил свой суд. Воистину, этот человек был еретиком. Теперь ты вправе задать ему свои вопросы.
Тафуры захохотали. Я со всех ног бросился к воротам. Остановить меня никто не пытался.
Рука продолжала немного кровоточить, однако куда сильнее я страдал от тех ран, на которые невозможно наложить повязку. Тем не менее я пытался это сделать. Я бежал так, словно боль была не моей, словно у меня была какая-то иная душа. Я бежал по аллеям и улицам Антиохии, оставляя позади дома, особняки, мечети и пустынные рынки, бежал, пока мои ноги и легкие не начали гореть огнем. Если что-то и помогало мне избавиться от душевных мук, так это боль в теле.
Я бежал, пока у меня хватало сил, преодолевая милю за милей или, возможно, круг за кругом. Остановившись, чтобы осмотреться, я понял, что нахожусь на восточной окраине города, у самого подножия горы. В конце улицы виднелись сады и оливковые рощи, разбитые на взбиравшихся на склон террасах, над которыми виднелись отвесные утесы. Земля была залита золотистым светом, а воздух дышал покоем, однако эта красота лишь усиливала мою скорбь. Конечно же, убивать людей мне доводилось и прежде, ради победы в битве и ради денег, под влиянием гордыни и ненависти, но в этой порочной потехе от моих рук пал заведомо невинный и к тому же совершенно обезумевший человек.
Останавливаться мне было нельзя. До нашего лагеря на стенах было очень далеко, а солнце стояло уже совсем низко. Я не знал, удалось ли мне покинуть пределы владений тафуров, которые казались мне устрашающими и при дневном свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43