— Идите вперед, — сказал аптекарь, — мне надо привести в действие механизм, иначе дальше мы не пройдем.
Оказавшись в каком-то помещении, Николай сделал два шага и в нерешительности остановился. В первый момент ему показалось, что они вошли в часовню. На всех стенах были видны изображения святых. Окна были закрыты тяжелыми занавесями. Николай быстро взглянул на тело графа, лежавшее на ложе у противоположной стены. Врач подошел к ложу, снял одеяло с тела и — чтобы лучше видеть — поставил ближе две из четырех свечей, стоявших возле ложа. Очевидно, слуги, перенесшие тело умершего графа из библиотеки в спальню, выпрямили труп, который уже не казался окоченевшим.
Циннлехнер не сдвинулся с места и остался стоять возле двери.
— Подойдите поближе, — прошептал Николай, — мне потребуется ваша помощь.
Циннлехнер преодолел неприятное чувство и приблизился к Николаю.
— Обнажите свой торс и ложитесь рядом с покойником, — спокойно произнес Рёшлауб.
— Как вы сказали? — заикаясь, пролепетал аптекарь.
— Да, по-другому ничего не получится. Мне нужно сравнить грудную клетку здорового человека с грудной клеткой покойника.
Циннлехнер уставился сначала на труп, потом снова поднял взгляд на врача.
— Я должен… лечь рядом с покойным?
Николай между тем решительным движением освободил от одежды торс графа.
— С вами не случится ничего плохого. Я мог бы, конечно, все вам сначала объяснить, но такое объяснение займет гораздо больше времени, чем демонстрация. Прошу вас, сделайте это и ничего не бойтесь.
Аптекарь, однако, продолжал пребывать в нерешительности.
— Но что вы собираетесь делать?
— Я выслушаю, отчего умер этот человек, — ответил Николай.
— Выслушаете?..
— Да. Дело в том, что мы не имеем возможности его вскрыть. Но мы можем использовать красноречие вашего тела, чтобы проникнуть за стену молчания тела усопшего. Прошу вас, разденьтесь, ведь скоро настанет утро.
Скрепя сердце Циннлехнер снял куртку и рубашку.
— Но это не опасно?
— Нет, это не опасно, ручаюсь вам. Я узнал эту методу от одного из учеников ее изобретателя и испробовал ее на многих больных.
— Но здесь нет больного. Этот человек мертв.
— На самом деле это совершенно не важно.
Циннлехнер немного помедлил, но потом все же лег рядом с трупом.
Рёшлауб внимательно осмотрел аптекаря. По комплекции он намного уступал графу, но врач был в целом удовлетворен осмотром.
— В том, что касается относительного распределения тканей в теле, вы очень похожи на графа, и это хорошо. Это нам поможет.
Он видел, что Циннлехнер не имел ни малейшего представления о том, что подразумевал Николай под относительным распределением тканей. К тому же по телу аптекаря пробежала дрожь отвращения, когда он случайно коснулся плечом холодного, как лед, мертвого тела. Циннлехнер в ужасе дернулся в сторону. Николай улыбнулся и протянул аптекарю платок.
— Вот, прикройте грудь.
После этого он вторым платком прикрыл грудную клетку графа и склонился над ним.
— В средние века медицину не относили к семи свободным искусствам. Известно ли вам это?
Циннлехнер отрицательно покачал головой. Собственно говоря, это его не слишком сильно интересовало.
— Медицину не считали настоящей наукой, — продолжал Николай. — И знаете ли вы, какой окольной дорогой медицина получила доступ в университеты?
Он дважды легонько стукнул по грудной клетке покойного.
— С помощью музыки. Здоровье — это музыка организма. Древние хорошо это знали. Закон гармоничных отношений управляет всеми движениями внутренних органов. Болезнь — это не что иное, как диссонанс. Вы слышите, как ужасно звучит это тело?
Он принялся выстукивать грудную клетку трупа в разных местах. Потом он проделал то же самое на грудной клетке аптекаря. Тот смотрел на Николая ничего не понимающим взглядом.
Николай пояснил:
— Грудная клетка — это полость, в которой расположены органы. Различные размеры и положение органов приводят к тому, что тональность звучания грудной клетки различна в разных ее отделах. Когда я выстукиваю здесь, то слышится ясный тон. Если же я выстукиваю здесь, где расположено сердце, то резонанс становится глуше. Слышите?
Циннлехнер неуверенно кивнул.
— Принцип очень прост, — снова заговорил Николай. — Ауэнбруггер развил этот метод шестнадцать лет назад, работая с больными и трупами умерших. По различию в отзвуках можно судить о состоянии органов, расположенных в этой полости.
Циннлехнер недоверчиво вскинул брови.
— Ауэнбруггер? — спросил он.
— Вы все еще не верите мне, — сказал Николай, — но тем не менее вы не сомневаетесь в непогрешимости Фогеля из Геттингена или Бальдингера из Йены.
Выражение лица Циннлехнера красноречиво свидетельствовало о том, что он никогда не слышал об этих прославленных докторах.
— Фогель и Бальдингер — известные профессора медицины, что, однако, не помешало им без проверки с пренебрежением отмахнуться от этого метода. Они сравнивали его с суккуссиями Гиппократа, чем выдали свое полнейшее невежество. Не следуйте дурному примеру этих профессоров, господин Циннлехнер. Просто слушайте и доверьтесь своему здравому смыслу.
Циннлехнер постарался забыть, что лежит рядом с трупом, и сосредоточился на звуках, которые производил Николай, легонько постукивая по его груди, а потом по груди покойника. Через непродолжительное время на лице аптекаря появилась изумленная улыбка. Таинственные шумы были то короткими и ясными, то — над какими-то образованиями — притуплялись, становясь глухими. Через несколько минут Циннлехнер начал различать и более тонкие нюансы. Он прислушивался к этим звукам, как к диковинной, незнакомой ему музыке.
— Вы правы, — произнес он тихо, — это очень трудно выразить словами. Да, знаете, у меня возникло такое ощущение, словно невидимая рука касается изнутри грудной клетки. Какое странное открытие.
— Превосходное сравнение, — ответил Николай и вновь принялся с особой тщательностью выстукивать грудь умершего.
— Вы слышите? — спросил он после довольно долгого молчания. — Я улавливаю глухой звук, выстукивая почти всю правую половину грудной клетки.
Тем временем Циннлехнер сел и, чтобы лучше слышать, повернул голову к трупу.
— Значит, грудная клетка наполнена водой, — предположил аптекарь. — Вы подозреваете гнилостное разложение. Распад продолжается и сейчас.
— Да, конечно, но здесь… почему такой глухой отзвук над нижней частью левого легкого? Этот звук распространяется дальше, на паховую область. Слышите?
Циннлехнер приблизил свое ухо к указанной области и сам легко постучал по ней. Все правильно, звук получился глухим, не похожим на эхо, слышное над грудной полостью.
— Вот это место, — сказал Николай и указал на точку, расположенную выше диафрагмы. — Что-то не так в нижней половине левого легкого.
— Жидкость, — высказал предположение Циннлехнер. — Гнилостная жидкость.
Николай скептически покачал головой.
— Ауэнбруггер, изобретатель метода, наполнял грудную полость многих умерших различными количествами воды, а потом описывал особенности резонанса. Разумеется, трудно вывести из этих наблюдений общие правила, ибо все люди отличаются сложением тела, толщиной и прочностью кожи, выраженностью мышечных и жировых слоев, объемом грудной клетки, размерами органов, но…
Он замолчал и снова принялся выстукивать то место, которое уже давно привлекло его пристальное внимание.
— Вы слышите? Звук слишком глухой для воды. Там находится либо слизь, либо густая гнилостная жидкость.
Он выпрямился, в глазах его появилось странное выражение.
— Готов спорить, что здесь гнойная жидкость, — торжествующе произнес он.
— Гнойная жидкость? — недоуменно переспросил Циннлехнер.
— Да.
Циннлехнер поднялся, словно эта непонятная находка возбудила в нем желание отодвинуться подальше от трупа.
— Что это?
Николай начал объяснять:
— Когда здоровый или болезненный сок движется по кровеносным сосудам, он может осесть в каком-либо определенном месте, при этом образуется плотная масса. Жизненные силы организма выделяют жидкость из сосудов, частично растворяя массу, снова превращая ее в жидкость, которая, в стою очередь, окружает себя капсулой. Действительно, очень досадно, что мы не можем вскрыть тело. Могу предположить, что эта инкапсулированная гнилостная жидкость — абсцесс или распад легкого.
— Что же все это может значить?
— Вы чувствуете? В этом месте ощущается скопление жидкости.
Николай взял аптекаря, который подошел к нему и встал рядом, за руку и приложил ее к подозрительному месту.
— Существует два рода распада легкого, — продолжил свою лекцию врач. — Гнилостный и гнойный. Гнилостный захватывает только легкие, гнойный же скапливается в остальных участках грудной клетки. Ясно, что это гнилостная жидкость, но… вы же сами чувствуете, что она находится ниже легкого.
Циннлехнер попытался осмыслить услышанное, но не сумел.
— И что все это значит? — спросил он.
Николай, кажется, и сам был не слишком уверен в своей правоте.
— Говоря о гнилостном распаде, мы имеем в виду пространство, в котором скопился не гной, а более текучая жидкость, которая, как правило, имеет красновато-желтую или коричневую окраску. Можно предположить, что эта жидкость попала сюда из пораженного циррозом легкого. Если же эта субстанция воспаляется, то формируется абсцесс и образуется белая, вязкая и жирная жидкость. Обе эти находки называются порвавшимся абсцессом легкого, так как содержимое расплавленных пространств, сообщаясь с разветвлениями бронхов, посредством мокроты отхаркивается из легких. Поэтому открытые скопления гнилостной жидкости имеют большую площадь, чем изолированные.
— Значит, существуют четыре вида патологической жидкости, — понял Циннлехнер, захваченный производимым опытом.
— Да, — ответил Николай, — если вам так угодно. Изолированная гнойная, открытая гнилостная и так далее. Но здесь… — он снова постучал по передней брюшной стенке покойного графа, — здесь, как мне представляется, мы имеем дело с закрытым скоплением гнилостной жидкости. И это очень странно. Она расположена слишком низко… У графа был кашель, не так ли?
Циннлехнер кивнул.
— Сухой или влажный?
— Поначалу он был влажным, — ответил Циннлехнер.
— Отхаркивал ли он мокроту?
— Да.
— И что? Вы исследовали ее?
— Мокрота была гнойно-кровянистой. При нагревании она начинала издавать гнилостный запах. При погружении в воду она тонула. Но потом кашель стал сухим — мучительным и сухим. Граф все время хрипел. Иногда кашель был так силен и вызывал такие судороги, что графа начинало рвать. К тому же периодически у него была лихорадка. Щеки и губы становились багрово-красными, он терял аппетит и практически переставал есть. В это же время начиналась одышка. Однажды я даже пощупал его пульс. Это было когда однажды во время прогулки вокруг замка ему стало плохо, он побледнел, задрожал и без сил упал на скамью. Пульс в это время стал слабым, частым и очень мягким. Я хотел пустить ему кровь, так как подумал, что она слишком сильно сгустилась, но он не позволил мне это сделать. Потом ему снова стало немного лучше.
— Когда это случилось?
— Весной, в мае.
— Что было потом?
— С каждым днем ему становилось все тяжелее дышать. Все было как у дочери. Он медленно задыхался, хотя временами наступали улучшения.
Внезапно Николай снова представил себе ту картину, какую он увидел в библиотеке. Мертвец в кресле, странное положение его тела, ожог на голени. Николаю пришла в голову одна мысль.
— Вы знаете, на каком боку он спал? — поинтересовался врач.
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Хотя этого, конечно, не может быть… — задумчиво произнес Николай.
— Чего не могло быть? — нетерпеливо воскликнул аптекарь.
— Его положение… я хочу сказать, вы помните, в каком положении мы его нашли? Там, в кресле у камина.
— Конечно, помню.
— Давайте еще раз его так положим.
— Но…
— Прошу вас. Вы сейчас сами все увидите. Помогите мне. Подложим подушку и уложим его как нужно.
Трупное окоченение стало заметно слабее, но аптекарю и Николаю потребовалась пара минут на то, чтобы поднять покойника и усадить его в том положении, в каком он пробыл несколько часов в кресле, прежде чем его нашли. Свечи отбрасывали неяркий свет на пепельно-серую кожу мертвого графа. Николай оглядел комнату, быстро направился к камину и вернулся с горстью золы. Он растер золу указательным пальцем по ладони и принялся рисовать свой диагноз на животе покойника.
— …до этого уровня доходит жидкость в правом легком, не так ли?
Он рисовал очертания органов на восковой коже.
— По логике вещей, Альдорф должен был лежать на правом боку, потому что… смотрите! В таком положении отяжелевшее легкое давит прямо на сердце. Вы это видите?
Циннлехнер кивнул. Все это действительно было очень странно.
— Здесь, внизу, находится другое уплотнение, природу которого мы не в состоянии объяснить. — Николай нарисовал контуры выпота на коже нижней части туловища покойника. То, что они увидели, заставило обоих онеметь. Какая же ужасная тяжесть давила на сердце этого несчастного! С правой стороны удушьем грозило правое легкое, а слева сердце сдавливал словно специально созданный для этого абсцесс. Не надо было иметь большого воображения, чтобы представить себе, как умирающий метался в кресле, раздираемый приступами удушья и безумной болью в сердце. Он не мог унять одну боль без того, чтобы усилить другую. Смерть подступала с обеих сторон. Не стоит удивляться тому, что этот человек решил положить конец своим страданиям. Но чем были вызваны эти страдания?
Циннлехнер заговорил первым:
— Великий Боже! Граф лежал на левом боку. Он сам себя задушил.
Даже в смерти это тело не обрело равновесия. Несколько мгновений аптекарь и врач молчали, созерцая покойного. Не оставалось никаких сомнений. Этот человек задохнулся, об этом говорил синюшный оттенок щек, языка и ногтей.
— Он принял яд, но слишком поздно, — сказал Николай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52