– Это телефон нашей загородной виллы. Завтра мы уезжаем туда, а мобильный там не принимает. Позвоните мне, пожалуйста, прежде чем улететь, и расскажите, удалось ли вам встретиться с Дамианом. Или дайте ему этот номер. Попросите его обязательно мне позвонить. Обязательно. Вы сделаете это для меня?
Джульетта взяла в руки клочок бумаги и кивнула. Некоторое время она разглядывала записку. Бумага была та самая – тонкая, очень белая, на которой было написано давешнее письмо. Джульетта пообещала позвонить, быстро попрощалась и пошла по направлению к гостинице. Какое ей до всего этого дело? Вечером она поедет в клуб «Сандерленд». И это последнее, что она предпримет. Завтра прилетит отец. Она найдет его, поговорит с ним, и они вместе вернутся в Берлин. И ее тошнота, давление в груди, мельтешение в глазах – все это прекратится. Господи, ей же всего девятнадцать! Да, она испытала первую большую любовь. Но ведь сама сущность первой любви в том, что она проходит, никогда не забываясь до конца. Изгнание из рая, необходимое, чтобы стать человеком.
В раю жить невозможно.
20
Они ехали в такси уже почти полчаса. Линдсей на переднем сиденье болтала с водителем, а Джульетта, сидя сзади, тщетно пыталась запомнить, куда они едут. Машина петляла по каким-то кривым улочкам, потом проехала немного по широкому бульвару, медленно пересекла трамвайные пути и нырнула в переулки, становившиеся все более пустыми и темными и известные, похоже, только самому таксисту, – по крайней мере выражение его лица позволяло предположить: он знает, что делает. На перекрестке он протянул Линдсей визитку с телефоном, по которому всегда можно вызвать такси, демонстрируя таким образом, что ловить машину в этих местах не просто и небезопасно. Вокруг было темно и пусто.
Вскоре машина остановилась возле здания, напоминающего спортивный комплекс. Голубыми неоновыми буквами на фронтоне было написано: «Клуб „Сандерленд“». Линдсей расплатилась, вылезла из машины и открыла дверцу Джульетте. Они купили два входных билета по три песо каждый. Как не без удовольствия установила Джульетта, для мужчин вход стоил вдвое дороже. Потом прошли по выложенному плиткой коридору, протянули свои красные билетики контролеру, насадившему их на длинный острый шип, торчавший откуда-то из стола, миновали засаленный занавес и в конце концов оказались в танцевальном зале.
Войдя, Джульетта невольно остановилась. Так вот как выглядит один из самых старых клубов танго в Буэнос-Айресе! Внутри помещение больше напоминало монтажный цех, где день за днем из отдельных частей собираются автобусы или самолеты. Под огромной крышей из рифленого железа, поддерживаемой лабиринтом ржавых распорок, висели прожекторы, ярким светом заливавшие танцплощадку. Примерно посреди стены по всей длине тянулась широкая металлическая труба. Ржавые подвесные приспособления по краям зияющих в ней дыр свидетельствовали, что в этом месте стальной лист отломался. Над трубой располагались запыленные, затянутые проволокой вентиляторы, чьи лопасти, правда, все равно не крутились.
Джульетта окинула взглядом столики, стоявшие вдоль стен. Прямо на стенах записаны мелом результаты каких-то, возможно спортивных, состязаний. На каменном полу танцплощадки, обрамленной столиками, начерчены эллипсы, похожие на те, что отграничивают штрафную площадку и точку нанесения одиннадцатиметрового удара. Пожалуй, днем здесь все-таки не двигатели собирают, а играют в баскетбол.
Появился официант и проводил их к свободному столику.
– Что будешь пить? – спросила Линдсей, как только они сели.
Джульетта повернулась к официанту – невысокому коренастому мужичку с серьезным лицом и глубокими складками возле рта, надеясь самостоятельно сформулировать свою просьбу:
– Agua sin gas, por favor .
Официант кивнул. Линдсей заказала пиво, потом бросила на стол пачку сигарет и придвинула к себе пепельницу.
Перевалило за полночь, но зал только-только начал заполняться. Акустика ужасная, но это, похоже, никому не мешает. Вся атмосфера пробуждала у Джульетты странное чувство. При всей своей бедности и явной неприспособленности для подобных мероприятий заведение обладало каким-то магическим очарованием. Она рассматривала людей за соседним столиком. Старики, на первый взгляд совершенно обыкновенные. По тому, как они приветствовали друг друга – поцелуями и объятиями, – становилось ясно, что их связывает глубокая взаимная привязанность. Проследив за ее взглядом, Линдсей спросила:
– Как в доме престарелых, верно?
– Не думаю, что решилась бы прийти сюда одна, – сказала Джульетта.
– Вот они – тридцать потерянных лет. В истории танго пропущено целое поколение. Танцорам либо меньше тридцати, либо больше шестидесяти.
Снова подошел официант. Он довольно ловко управлялся с круглым металлическим подносом, на котором стояли три банки пива, три пластиковых бутылки с водой, ведерко со льдом и бутылка шампанского – для гостей за соседним столиком. Пока он расставлял напитки, Линдсей обменялась с ним несколькими фразами, но Джульетте удалось разобрать лишь неоднократно слышанное прежде словосочетание mira vos.
– Что значит mira vos? Часто слышишь здесь.
– Да ничего. Что-то вроде «вот-вот, смотри-ка».
– А почему vos? Это же то же самое, что французское vous ? Они что, все тут друг с другом на вы?
– Здесь не говорят tu, только vos. Такова данность. Вместо tu eres они здесь говорят vos sos. Испанский в буэнос-айресской версии. Как, например, это их Che.
– И что же значит «че»?
– Все на свете и ничего одновременно. «Он», «мужчина», что-то вроде того. Слово исключительно здешнее. Все, что имеет здешние корни, может называться «че».
– Че Гевара.
– Да. Он тоже. У меня даже есть теория по этому поводу. Попробуй представить, что происходило давным-давно в квартале Ла-Бока, внизу, у порта, когда прибыли переселенцы. Довольно быстро сформировался новый язык. Представь, по улочкам бродит поляк и ищет девушку, которую, скажем, приметил еще на корабле. Она, разумеется, итальянка. У большинства местных жителей есть итальянские корни. Назовем ее Мария. Поляк пытается расспрашивать о ней, хотя знает лишь несколько слов на ломаном испанском. «Donde Maria?» – спрашивает он. То есть где Мария. Все пожимают плечами. «Non c'и» , – скаля зубы, отвечают ему. Поляк запоминает ответ. Мария и звук «че» в его восприятии сливаются. На следующем перекрестке он пытается использовать новые знания. «Мария че? Че Мария?» Итальянцы потешаются над ним. «Привет, че, как дела, че». Частица начинает собственную жизнь и вскоре уже обозначает что угодно и кого угодно. «Как дела, че?» Типичное аргентинское выражение. В память о далеких временах, когда все еще кого-то искали.
– Это и вправду так было?
– Понятия не имею. Что значит «вправду»? Такая страна, как Аргентина, сама по себе просто затянувшийся вымысел. Будто кто-то раскрыл несколько тысяч чемоданов, вывалил их содержимое, перемешал, а потом снова разложил по чемоданам. И невозможно определить, кому что когда-то принадлежало. Как в танго. Стоит попытаться выявить подоплеку чего бы то ни было, и ты сходишь с ума. Есть лишь следы. Или следы следов.
Джульетта нервно впивалась глазами в каждого нового посетителя, появлявшегося из-за занавески у входа, маленькими глотками пила воду и завидовала Линдсей, которая может коротать время за сигаретой. Она вдруг поняла, что Дамиан не придет. Вчерашнее неприятное чувство вернулось. Встреча с госпожой Альсина только усилила его. С ней, похоже, тоже что-то не так. Для чего, скажите на милость, этой даме разыскивать Джульетту? Дамиан живет в Буэнос-Айресе. Он известный танцор. Его мать, как она говорит, хочет наладить с ним контакт. Почему таким странным образом? И почему именно сейчас? Пока Линдсей собиралась, Джульетта ждала ее, сидя на балконе, и разглядывала записку с номером телефона. Случайно посмотрела на свет и обнаружила водяные знаки. МДА. И еще тот странный телефонный разговор:
«Si. No. No. Si».
Ни приветствия, ни имени. Неожиданный звонок знакомого? А ведь после звонка что-то в ней изменилось. Джульетта только что поняла это. Тон голоса. Краткость.
«Si. No. No. Si».
Похоже, госпожа Альсина чего-то боится.
21
Голос ведущего вывел ее из задумчивости. Линдсей с удовольствием слушала, что он говорит, время от времени что-то переводя Джульетте: что здесь сегодня празднуют, кто пришел, кто не пришел, какой главный приз будет разыгран в лотерею (серебряный поднос). Линдсей, похоже, чувствовала себя в своей стихии.
– Вчера было по-другому. Улавливаешь разницу?
– Конечно. Гости старше, свет ярче.
– Нет, посмотри, как одеты мужчины. Вчера даже пожилые танцоры были в спортивной одежде. А сегодня нет.
– Ну и что?
– А вот и то. Всему есть причины. Другое мероприятие, другие правила. Мужчины пришли сюда с женами и стараются вовсю. В «Альмагро» они бегут тайком и потому не могут появиться там при полном параде. Или взять, к примеру, клуб «Италия унита». Там даже есть специальная комната для переодевания. Женщины приходят в спортивных костюмах или леггинсах, а бальные платья и туфли приносят с собой.
– И к чему эти хлопоты?
– Из-за мужей.
– Похоже, аргентинцы любят из всего делать тайну, верно?
– Ну, я бы так не сказала. Это не тайна. Скорее скромность. Стараются защитить себя и других от позора, от глупых и смешных положений. Послушай, что было несколько недель назад!
Она придвинулась к Джульетте поближе, чтобы не приходилось орать, перекрикивая музыку.
– Среда, половина пятого вечера. Танцзал «Италия унита» просто трещит по швам – так много народу. Наверное, около двух сотен человек: старые, молодые, публика самая пестрая. Вдруг являются телевизионщики из передачи «Соло танго».
– «Соло танго»?
– Телепередача такая. День и ночь вещают обо всем, что касается танго: праздники, концерты, шоу, музыка и так далее – все, что связано с танго. Стоило телевизионщикам приблизиться, и танцплощадка мигом опустела. Я была с подругой, но в одиночку нам тоже, ясное дело, танцевать не хотелось. То есть подавляющее большинство посетителей клуба ни при каких обстоятельствах не желают попасть на экран. Телевизионщики были вне себя. И обещали снимать только переднюю часть зала, чтобы те, у кого есть проблемы, могли танцевать позади. Как думаешь, сколько пар осталось в первых рядах?
Джульетта покачала головой.
– Три!
Вдруг Линдсей понизила голос:
– Смотри, это Нестор.
Джульетта взглянула на танцплощадку. Сперва ей показалось, что пожилой мужчина танцует не с живой женщиной, а несет по паркету фарфоровую вазу – настолько осторожны его движения. Джульетта посмотрела на его лицо. Взгляд, направленный в никуда, глубокие морщины на лбу – все говорит о крайней сосредоточенности. Ни с того ни с сего на нее вдруг нахлынуло необъяснимое раздражение на эту атмосферу, этих людей, на их меланхолический ритуал. Линдсей хотела рассказать что-то еще о скрытых пластах культуры танго, но Джульетте стало противно. Она задыхалась. Словно перед этим долго находилась в безвоздушном пространстве. Музыка, полная вечных обещаний, которые никогда не исполняются. Объятия, на самом деле не являющиеся таковыми, прикосновения, проникнутые неизбывной тоской, но и только. Тела, висящие друг на друге, как обломки корабля на прочной балке, несущейся по морю в неизвестном направлении. Ее охватила вдруг неприязнь к безутешным звукам бандониона, плаксивым голосам скрипок, жалобе приглушенного финального аккорда, звучавшего словно последний всхлип, как вынужденное «да», произнесенное на вдохе.
Линдсей говорила без умолку, рассказывая обо всем, чего сама бы она в жизни не заметила. Но чем активнее та пыталась раскрыть ей глаза на культуру танго, тем труднее Джульетте было воспринимать происходящее как реальность. Что-то в ней надорвалось. И исчезло. Ей казалось, она спит, видит сон, зная при этом, что спит и видит сон: болтовня Линдсей, музыка, люди, словно из фильмов Феллини, на сером каменном полу, над ними гирлянды из лампочек, реклама пиццерии «Новый феникс» на противоположной стене зала; поднятые под потолок баскетбольные корзины, а под ними – одинокие женщины за столиками, бабушки по возрасту, которых приводит сюда надежда, что их, может быть, пригласят сегодня хоть на один танец, и они на мгновение вернутся в воспоминания. Мужчины, разгуливающие по краю площадки, стреляя глазами во все стороны в поисках ищущего взгляда, чтобы, найдя, тут же от этого взгляда уклониться.
Вдруг Линдсей в явном смущении уставилась на Джульетту. Та не сразу это заметила. Она все еще пребывала во власти своего странного настроения. Была где-то далеко, не здесь. Все это не имело отношения к ее настоящей жизни. Но как раз потому, что мыслями она находилась далеко, удивление, потом ужас и, наконец, шок, последовательно отразившиеся на лице Линдсей, она заметила слишком поздно, чтобы увидеть своими глазами то, о чем могла теперь только догадываться по выражению лица приятельницы. Куда она смотрит? На вход. Там, у входа, что-то на мгновение приковало к себе ее взгляд, который она тут же перевела на Джульетту, заметившую в конце концов ее смущение. Правда, она была все еще чересчур поглощена собственными мыслями, чтобы сделать единственно правильный вывод. А когда ей это наконец удалось и она все же повернула голову в сторону входа, то увидела уже только силуэт, как раз исчезающий за занавеской. Только спина, но этого оказалось достаточно. Даже если бы Линдсей не смотрела на нее так странно, она все равно узнала бы его – по движениям. Никаких сомнений. Она знает, кто только что вошел в танцзал и тут же его покинул. Его движение: решительное и резкое.
– Джульетта… там был… но почему-то… – пробормотала Линдсей, нервно смеясь и явно пребывая в полной растерянности.
Джульетта вскочила. У входа только что был Дамиан. Наверное, внутренне она это предчувствовала, иначе бы не смогла даже сдвинуться с места. Она побежала к выходу прямо через танцплощадку, пробираясь между танцующими парами и игнорируя неодобрительные взгляды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52