В Бедлам, насколько мне известно, помещали только самых тяжелых больных. Некоторые были выходцами из богатых семей, другие содержались там за счет благотворительных взносов. А время от времени туда – с глаз долой – сажали таких, как Адам Кайт, оказавшихся костью в горле властей предержащих.
В дверь постучали, и Барак впустил супружескую пару средних лет. Я удивился, увидев, что вместе с ними в кабинет вошел и некто третий – священнослужитель в длинной рясе. Он был высок и худ, с густыми бровями, пышной седеющей шевелюрой и красным холерическим лицом. Муж и жена были одеты во все черное и имели подавленный вид. Маленькая хрупкая женщина напоминала птичку и еле удерживалась от рыданий. Ее муж был высоким широкоплечим мужчиной с обветренным лицом. Он поклонился, она сделала глубокий реверанс. Церковник окинул меня холодным оценивающим взглядом. Похоже, его не впечатлили ни Линкольнс-Инн, ни моя черная мантия, ни кабинет, заставленный книгами по юриспруденции.
– Я адвокат высшей категории Шардлейк. А вы, должно быть, мастер и госпожа Кайт?
Я улыбнулся, пытаясь помочь супругам расслабиться и почувствовать себя свободнее. Обычно сопровождающий бывает наиболее агрессивной стороной. Скорее всего, церковник, пожаловавший ко мне вместе с четой Кайтов, является их приходским священником, и именно от него следует ожидать проблем.
– Дэниел Кайт, к вашим услугам, – представился мужчина, поклонившись. – А это моя жена Минни.
Женщина вновь присела и неуверенно улыбнулась.
– Мы очень благодарны вам за то, что вы решили потратить на нас воскресенье, – добавил Кайт.
– Пальмовое воскресенье, – с гримасой отвращения уточнил церковник. – По крайней мере, если уж мы оказались здесь, нам не придется лицезреть все эти папистские церемонии.
Он с вызовом посмотрел на меня.
– Я Сэмюель Мифон. Эта несчастная семья – мои прихожане.
– Прошу вас, садитесь, – предложил я.
Они рядком сели на лавку, причем Мифон оказался посередине. Минни нервно подвернула полы своего платья.
– Я ознакомился с бумагами, поступившими из суда, – сообщил я, – но в них содержатся лишь голые факты. Расскажите мне о том, что произошло с вашим сыном, с самого начала и во всех подробностях.
Дэниел Кайт бросил нервный взгляд на Мифона.
– Я предпочел бы услышать это от вас и вашей супруги, – поспешно вставил я. – Не сочтите за неуважение к преподобному, но свидетельства из первых рук – наиболее ценные.
Мифон слегка поморщился, но кивнул, дозволяя мастеру Кайту говорить.
– Еще полгода назад наш сын Адам был великолепным парнем: полным жизни, здоровым. Для нас он – благословение Господне, поскольку других детей у нас нет. Он работал подмастерьем в моей мастерской на рынке Биллингсгейт.
– Вы – каменотес?
– Главный каменотес, с вашего позволения.
Несмотря на то что мужчина пребывал в расстроенных чувствах, в его голосе прозвучала нотка гордости. Я взглянул на его руки. Они были большими, заскорузлыми, испещренными шрамами.
– Я надеялся на то, что Адам пойдет по моим стопам и унаследует семейный бизнес. Он был на редкость трудолюбивым. И рьяным прихожанином нашей церкви.
– Истинно так, – с торжественным видом кивнул преподобный Мифон.
– Мы – приверженцы истинной Библии, сэр, – с вызовом пояснил Кайт.
– Как бы ни смотрел на нас этот греховный мир, – добавил Мифон, метнув в меня яростный взгляд из-под кустистых бровей.
– Все, что вы сообщите мне относительно ваших религиозных убеждений, будет сохранено мною в тайне, – пообещал я.
– Как я погляжу, вы не веруете так, как веруем мы, сэр.
В голосе Дэниела Кайта прозвучала даже не злость, а жалость.
– Мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать мои воззрения, – с натянутой улыбкой заметил я.
Мифон вновь пронзил меня взглядом.
– Я вижу, Господь обидел вас, сэр, но уверен: Он сделал это лишь для того, чтобы вы имели возможность обратиться к Нему за помощью.
Во мне стала закипать злость. С какой стати этот незнакомец берет на себя смелость рассуждать о моем горбе? Дальнейшие разглагольствования церковника решительно пресекла Минни Кайт.
– Мы, сэр, хотим только одного, – сказала она, – чтобы вы помогли нашему бедному мальчику. Так скажите, может ли закон помочь нам?
– Но для начала вы расскажите мне обо всем, что произошло. Прямо, подробно и без утаек.
Минни съежилась от резких звуков моего голоса. Ее супруг, поколебавшись, продолжил свой рассказ.
– Я уже сказал вам, что Адам был замечательным мальчиком. Но примерно с полгода назад он вдруг сделался тихим, стал грустить, замыкаться в себе. Это не могло не беспокоить нас с матерью. Как-то раз я оставил его одного в мастерской. Когда я вернулся, он стоял в углу на коленях и молился, умоляя Всевышнего простить ему грехи. «Почему ты занят этим сейчас, Адам? – спросил я его. – Господь отвел одно время для работы и другое – для молитвы». Тогда сын подчинился, хотя мне показалось, что, поднимаясь с колен, он издал такой тяжелый вздох, какого я не слышал никогда прежде.
– Но с тех пор мы неоднократно слышали от него эти вздохи, – вставила Минни.
– Вот как все это начиналось. Мы всегда поощряли Адама в его стремлении возносить молитвы Господу, но с того момента он вообще ничем, кроме этого, не занимался.
Голос Кайта дрогнул, и мне передался страх, затаившийся на дне души этого человека.
– В любое время суток, в любом месте: хоть в мастерской, хоть в дружеской компании – он мог вдруг бухнуться на колени и начать молиться. Истово, одержимо, прося Всевышнего отпустить его грехи и дать ему знак, если он спасен. Доходило до того, что он отказывался есть и лежал, скрючившись, в углу мастерской. Мы пытались поднять его, но он сопротивлялся и отказывался вставать, поджимая ноги. А когда все же вставал, каждый раз испускал этот ужасающий вздох.
– В нем звучало отчаяние, – добавила Минни, – безысходность.
Она опустила голову, пряча слезы.
– Наш сын уверен в том, что он одержим, сэр, – проговорил Кайт, глядя на меня.
Я смотрел на троицу, сидевшую в кабинете. Как мне было известно, религиозные фанатики, разделявшие воззрения Лютера, считали, что человечество делится на спасенных и проклятых, что только те, которые придут к Нему через Библию, обретут спасение в день Страшного суда. Остальное человечество обречено гореть в геенне огненной на вечные времена. А день Страшного суда, конец света, предсказанный в Книге Откровения, должен был наступить, по их мнению, в самом скором будущем.
Я был почти благодарен Мифону за то, что тот нарушил затянувшееся молчание.
– Эти добрые люди привели своего сына ко мне, – заговорил он. – Я беседовал с Адамом, пытался убедить его в том, что иногда Господь посылает сомнения тем, кого любит больше других, чтобы испытать крепость их духа. Я провел с ним полных два дня в посте и молитвах, но так и не смог пробиться к его душе.
Преподобный покачал головой с видом полного отчаяния.
– Он сопротивлялся всем моим усилиям.
Минни подняла на меня взгляд. Ее лицо было потерянным и безжизненным.
– К тому времени от Адама остались лишь кожа да кости. Мне приходилось кормить его с ложечки, пока муж держал его, чтобы он снова не бухнулся на пол. «Я должен молиться! – беспрестанно твердил он. – Я не спасен!» Подумать только, слова «молитва» и «спасение» стали вызывать во мне ужас!
– Какие грехи Адам приписывал себе? – спокойно осведомился я.
– Этого он не говорил. Похоже, ему казалось, что он совершил все возможные грехи. До этого он был простым жизнерадостным парнем, иногда шумным, беспечным, но не более того. Он никогда не делал ничего плохого.
– А потом стал убегать из дома, – заговорил Дэниел Кайт. – Прятался в дальних улицах и пустынных закоулках, где никто не мог помешать ему молиться. Нам приходилось в буквальном смысле охотиться на него.
– Мы боялись, что он замерзнет до смерти, – вставила Минни. – Он убегал, даже не надев шубы, и мы искали сына по отпечаткам его босых ног на снегу.
С неожиданной для меня яростью женщина ударила себя кулачком по колену.
– О, как он только мог поступать столь жестоко со своими бедными родителями? Вот это и есть настоящий грех!
Мужчина положил натруженную ладонь на руку жены.
– Ну же, Минни. Имей веру. Господь ниспошлет нам ответ.
Он повернулся ко мне.
– Десять дней назад, когда на дворе бесилась такая вьюга, что нормальный человек и носа из дома не высунет, Адам пропал. Я в последнее время держал сына в мастерской, чтобы не спускать с него глаз, но он стал проворным, как обезьяна, и стоило мне отвернуться, как он отпер дверь, выскользнул на улицу – и поминай как звали. Где мы только не искали его! Но так и не нашли. А вечером того же дня к нам заявился чиновник от епископа Боннера и сообщил, что Адама нашли стоящим на коленях прямо в снегу перед Благовествующим Крестом во дворе собора Святого Павла и умоляющим Всевышнего послать ему знак, что он спасен и будет вместе с другими избранными допущен в райские кущи. Он кричал, что близится конец света, молил Господа и Иисуса Христа не низвергать его в геенну огненную в день Страшного суда.
Минни не выдержала и разрыдалась, ее муж умолк. Было видно, что его тоже переполняют эмоции. Глубину страданий этих простых людей было невозможно измерить, а то, что сотворил их сын, являлось чрезвычайно опасным. В собор Святого Павла допускались только священнослужители. Религиозная доктрина короля состояла в том, что sola fide, «только вера», не способна обеспечить человеку царствие небесное. Даже теория о разделении человечества на спасенных и проклятых была менее ортодоксальной.
Я посмотрел на Мифона. Тот сидел с хмурым видом и задумчиво перебирал пальцами густые волосы на макушке.
– Когда же Адам предстал перед Тайным советом? – Я мягко попытался вернуть Дэниела Кайта к нашему делу.
– Да, да, – спохватился тот. – Его привезли туда из епископской тюрьмы. Вызвали и меня. Я приехал во дворец на Уайтхолл. Там, в большой комнате с пышным убранством, за столом сидели четверо мужчин в богатых одеждах.
Голос Дэниела дрогнул, на лбу выступили капельки пота.
– Там был Адам, закованный в цепи, а с ним – тюремщик.
Он бросил взгляд на своего викария.
– Преподобный Мифон тоже пришел туда, но ему не дали говорить.
– Они бы не стали меня слушать, – сказал Мифон и добавил с презрительной гримасой: – Да я на это и не рассчитывал.
Мысленно согласившись с преподобным, я спросил:
– Кто были те люди?
– В белых одеждах сидел архиепископ Кранмер. Я видел его, когда он служил мессу в соборе Святого Павла. Рядом еще один церковник, крупный мужчина злого вида, с каштановыми волосами. Одежды двух других, как мне помнится, были отделаны мехами и драгоценными каменьями. Один был маленьким, с пронзительным голосом, у другого – длинная бурая борода и худое лицо.
Я медленно кивнул. Маленьким бледным человечком, вероятно, был сэр Ричард Рич, бывший протеже Томаса Кромвеля, злобный двурушник, который после падения Кромвеля сразу же переметнулся в стан консерваторов. Второй по описанию напоминал лорда Хартфорда, брата последней королевы и реформатора. Церковником со злым лицом был, несомненно, лондонский епископ Боннер.
– Что они вам сказали?
– Они спросили, каким образом Адам оказался в подобном состоянии, и я честно рассказал им все, что знал. Бледный мужчина сказал, что это похоже на ересь и мальчика необходимо сжечь. А в следующий момент, раньше чем надзиратель успел удержать его, Адам соскользнул на пол и стал фанатично молиться о спасении души. Члены совета велели ему встать, но он обращал на них не больше внимания, чем если бы они были мухами. Тогда архиепископ сказал, что Адам явно не в своем уме и его нужно отправить в Бедлам, чтобы парня там подлечили. Бледный все пытался обвинить Адама в ереси, но остальные не соглашались.
– Понятно, – в раздумье кивнул я.
Видимо, Рич решил, что сожжение еще одного радикального протестанта прибавит ему очков в глазах традиционалистов. А вот Кранмер, помимо того, что был от природы добросердечным человеком, не хотел, чтобы на улицах Лондона опять запылали костры. Заключить Адама в Бедлам означало решить проблему без шума и хотя бы на первое время.
– Это заставляет меня задать один важнейший вопрос.
Я поочередно посмотрел на каждого из родителей.
– Адам действительно безумен?
– Думаю, что да, – пролепетала Минни.
– Если он умственно здоров, сэр, мы опасаемся, что дело может обернуться еще хуже.
– Хуже? – переспросил я.
– Одержимость, – сказал, как отрезал, Мифон. – Вот чего я боюсь. А вдруг в юношу вселился нечистый и заставляет его прилюдно высмеивать милосердие Господа нашего? Если дело обстоит именно так, то я сумею спасти Адама, только постоянно находясь рядом с ним, усердно молясь вместе с ним, сражаясь за него с дьяволом.
– А вы в это верите? – спросил я каменотеса.
Тот переглянулся с Мифоном и закрыл лицо своими большими руками.
– Я не знаю, сэр. Да поможет Всевышний моему бедному сыну, если это правда.
– Думаю, Адам сейчас пребывает в великой растерянности и страхе.
Минни встретилась взглядом с викарием, и я понял, что духом она сильнее своего благоверного. Женщина повернулась ко мне.
– Но в чем бы ни заключалась истина, пребывание в Бедламе убьет его. Адам заперт в промозглой одиночной камере, где нет огня и царит постоянный холод. Он ничего не делает для себя. Он лишь лежит, скорчившись, и на полу молится, молится. А нам разрешено проводить с ним всего лишь один час в день. С нас требуют плату за его содержание – три шиллинга в месяц, больше, чем мы можем себе позволить. Но даже получая эти деньги, они не заставляют его кушать и ухаживать за собой. Надзиратель будет только счастлив, если наш мальчик умрет.
Минни посмотрела на меня умоляющим взглядом.
– Они боятся Адама.
– Из-за того, что он может быть одержим?
Она кивнула.
– А вы в этом сомневаетесь?
– Не знаю. Я ничего не знаю. Но если Адам останется в Бедламе, он умрет.
– Его должны выпустить под мою ответственность, – проговорил Мифон, – но они на это не пойдут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13