И почти сразу же между ними троими завязался спор.
– Ген нашел еще одного,– сообщил Саваж.
– Чьего? – нетерпеливо спросила Лоулесс.
– Одного из моих.
Ни Лоулесс, ни Мегера не встали, чтобы приветствовать его, и зал заседаний поглотил обреченного Саважа.
«Мы нашли еще одного?»
Ген посмотрел на своего сопровождающего, зная, что его не удастся вызвать на откровенность. Поэтому он не стал и пытаться. Мало шансов, что ему позволят что-нибудь подслушать. Не стоит даже пробовать. Ему придется найти ответы на свои вопросы в другом месте.
Охранник внимательно следил за ним, но молчал. Он был настороже.
Они молча поднялись на лифте на тридцать пятый этаж. Охранник был бдителен и хорошо обучен. Он не тратил время, тупо разглядывая пол. Он смотрел на Гена. Он наблюдал за Геном, даже когда они подошли к двери, выкрашенной в непроницаемый черный цвет.
Маленький тревожный красный огонек на замке сменился умиротворенно-зеленым, когда охранник провел над ним своим пропуском.
Охранник толчком распахнул дверь и вошел, а Ген остался на пороге. Комната была обставлена скромно – компьютер, стол, телефон, несколько книг и множество таблиц, диаграмм и клинических данных, которыми, словно бумажной чешуей, были полностью увешаны две стены.
В комнате было еще две двери. Охранник убедился, что они заперты, отошел в угол и стал ждать.
«Что он делает?»
– Ты что, собираешься смотреть, как я буду работать?
Охранник был невозмутим, словно каменная колонна.
«Он должен уйти».
– Куда я отсюда денусь? Уйду через запертые двери, от которых у меня нет ключей? Убирайся отсюда. Или ты забыл, кем я стану?
Охранник попытался переварить эту неприятную информацию. А Ген приступил к работе. Он уселся за широкий деревянный стол и молча приник к компьютеру, не оглядываясь на охранника.
Сначала охранник стоял не шевелясь, но время шло, он внимательно следил за Геном и наконец решил немного расслабиться. Через несколько минут он еще раз проверил, надежно ли заперты те две двери, после чего направился к выходу. По пути он сообщил, что будет рядом.
Дверь за охранником закрылась, и Ген задался вопросом: что в этой комнате особенного? Из-за чего они не хотели его сюда пускать?
Ген изучил таблицы и клинические данные, развешанные на стенах. Оказалось, что это не результаты генетических экспериментов, а сведения по эмбриологии. Это были карты распределения.
Результаты методичного обследования тысяч эмбрионов, оформленные в виде таблиц и схем,– они показывали, какие группы зародышевых клеток разовьются в различные органы будущего тела под воздействием генов.
Количество генов; отвечающих за формирование тела человека, составляет меньше десяти процентов ДНК. Но, если присмотреться внимательнее, в этом хаосе обнаруживается некая закономерность. Целесообразная, простая и элегантная. Это память.
Миллионы мутаций в нитях ДНК, о появлении которых говорила Лета,– оказывается, это были воспоминания. Ген знал, что создание новой ДНК похоже на перетасовывание двух колод игральных карт. Сперматозоиды несут в себе лишь половинный набор хромосом – в каждом из них отобраны разные части ДНК, из которых сформированы новые половинные комплекты по двадцать три хромосомы. Эта генетическая рекомбинация, этот мейоз крошечных, всего в одну букву, изменений и генетических преобразований – это память, которая закладывается во фрагменты ДНК. Она будет прочитана, как телеграфная лента, и структурирует сознание эмбриона так, чтобы ребенок мог воспринять и осознать заложенные в ДНК воспоминания.
Но эти воспоминания, упрятанные в мозгу, нельзя прокрутить обратно, как пленку в видеомагнитофоне. Каждое воспоминание подобно карте местности, где города обозначены разными цветами, формами или запахами. Генетическая память воздействует на развивающийся мозг зародыша, образуя в нем карту всех дорог, соединяющих элементы памяти. Да только, из соображений экономии, на этой карте отсутствуют названия городов – то есть сами элементы памяти.
По мере того как ребенок растет, он набирается опыта и за счет собственного опыта восполняет пробелы на карте. На ней появляются названия городов в виде цветов, форм и запахов, и цепи дорог замыкаются. Воспоминания восстанавливаются, а вместе с ними и личность, которой они изначально принадлежали.
Теперь Ген понял, откуда взялись эти пробелы в памяти и почему Саваж и Лоулесс так беспокоились, что их система не подойдет Атанатосу.
Ведь если у кого-либо из потомков не хватит опыта и ключевые элементы памяти не будут восстановлены – например, если родится ребенок с цветовой слепотой,– то все воспоминания, связанные с этим, навсегда исчезнут из генетической памяти рода.
Но Ген не понял, почему они так уверены, что то, чем обладает Киклад, восполнит такие потери воспоминаний.
Потом Ген более внимательно изучил ультразвуковые фотографии развития эмбрионов. И ужаснулся тому, что обнаружил в записях.
Каждый из этих эмбрионов был его ребенком. Недоразвитые зародыши с руками вместо ног или совсем без ног получились такими, потому что метод Лоулесса по наращиванию содержания генетической памяти в ДНК был всего лишь экспериментом с отвратительными и жестокими результатами.
Ген снял с крючка на стене свой файл и вчитался в него. Он, Ген, появился в результате честолюбивого и чрезвычайно рискованного эксперимента Атанатоса.
Хотя женщины не могут создавать генетических воспоминаний, они несут в себе воспоминания своих отцов. В течение многих веков Атанатос, ожидая возвращения Киклада, тщательно отслеживал все линии его потомков, какие смог обнаружить. Мать Гена происходила как раз из такой генетической линии.
Это подтверждало все подозрения Гена – значит, целью эксперимента было создать гибрид с телом Киклада и сознанием Атанатоса. Человека, который может при желании стать отцом своего следующего перерождения, безо всяких зелий и эликсиров. Человека, который будет воистину бессмертным.
Эмбрионы, изображенные на стенах, убедительно подтверждали, что память Киклада успешно выделили из его ДНК, оставив только гены Атанатоса и те гены, которые нужны были Кикладу, чтобы возрождаться.
Ген догадался, а не вспомнил, почему в его памяти так много необъяснимых пробелов. На местах недостающих участков ДНК образовались огромные зияющие провалы в памяти. Три тысячи лет его жизни постепенно исчезали, рассеивались в его сознании. Воспоминания ускользали от него всякий раз, когда он пытался припомнить еще немного. Как будто он пришел туда, где, как он знал, когда-то была ясная, живая картина, но теперь там осталась лишь темнота. Словно светильники его мыслей погасили один за другим.
Однако Ген не догадывался, что во всей этой затее он сам принимал добровольное и весьма активное участие. Сначала он помогал Атанатосу. Он сам сделал это с собой. Но процесс, который вытащил на поверхность Киклада – для того, чтобы стереть его личность,– каким-то образом заставил Гена почувствовать, что он и есть Киклад. Это было временное и безосновательное ощущение.
На самом деле в нем соединились и Киклад, и Атанатос. Это было седьмое испытание. Битва, которая длилась уже три тысячи лет, продолжалась теперь внутри его. Он сам стал полем битвы.
И из его файла явственно следовало, что не один только Ген страдал от кошмара конфликтующих побуждений.
Осколки

Суббота, 4.07
Она послала Норту воздушный поцелуй у входа в туннель Линкольна, а теперь он срывал с нее блузку, сгорая от желания сжать ладонями ее маленькую упругую грудь. Она была молода. Полна жизни. Совсем еще свежая, не потасканная. Темные волосы, кожа – мягкая пуэрто-риканская карамель.
Рассеянный свет далекого уличного фонаря, проникавший сквозь ветровое стекло, едва обрисовывал ее тонкие черты,– одинокий луч в темном провале между двумя грязными многоквартирными домами.
Она была невыносимо прекрасна. Он крепко обнял ее и увлек в спасительную темноту.
– Осторожно!
Ее мольба упала на каменистую землю.
– Эй, полегче!
Ба-бах!
– Ты делаешь мне больно!
Ба-бах! Ба-бах!
На его плечах бугрились мышцы. Обуянный животной страстью, он извергнул семя в кондом и сжал ее так сильно, что она стала задыхаться.
Ба-бах!
Норт не шевелился. Он просто сжимал ее в объятиях, дыша тяжело и неровно.
Ба-бах!
Она высвободила руку и стукнула его, но он ее не отпустил.
Ба-бах!
Тогда она попробовала другой способ.
Ба-бах…
Она положила ладонь ему на шею и погладила его теплыми пальцами, притворяясь, что все было по-настоящему. Что ей все-таки было с ним хорошо.
Норт в ужасе отпрянул.
Ему не хотелось обмана. Если бы она спросила, он признался бы, что почти не думал о той, что утолила его страстное желание. Но она была не настолько наивна, чтобы спрашивать, да и вообще задумываться об этом.
– Ты не сказал, что хочешь жестко! За это плати вдвое, – сердито сказала она.
Норт достал еще денег.
– Скажи Мойре, что я снова хочу с ней встретиться.
– Говорила же тебе, Мойру уже давно никто не видел. Может, ты заплатил ей слишком много и она ушла из бизнеса.
Норт отвернулся. Ему стало стыдно.
– Проваливай.
– С удовольствием, психопат долбаный!
Она проверила, на месте ли деньги, и убежала в темноту, оставив Норта наедине с его душевным разладом. Секс не принес ему облегчения. Его беспокойная мстительная душа вечно искала трещинку, через которую можно было излиться наружу, но тщетно. Норт был облачен в такой толстый слой отвращения к самому себе, что лезвия гнева только терзали его изнутри и больше ничего не могли поделать.
Ба-бах!
Не в силах унять дрожь в пальцах, он стянул использованную резинку и выбросил ее за окно, а потом выехал на дорогу. Но сразу же развернул машину, заметив в зеркале какую-то женщину, которая вынырнула из темноты и принялась ползать по земле, разыскивая презерватив с его семенем.
«Зачем ей это нужно?»
Норт ударил по тормозам и выскочил из машины, но к этому времени она уже успела скрыться. Неужели сейчас даже использованные презервативы чего-то стоят?
Он не узнавал этот город. Теперь не узнавал. Узкие, навевающие клаустрофобию улочки давили на него, тяжелые, густые испарения мешали ему определить свое место в мире. Ему казалось, что его жизнь разбита. Он был словно кучка кубиков, которые выпали из мозаики.
«Психопат долбаный».
Он ехал по темному городу и видел в зеркале заднего обзора лицо своего истинного отца, которое гротескно проступало сквозь его собственные черты.
«Психопат долбаный».
Кто этот человек, который знал и его, и Гена?
Одна путаница громоздилась на другую. Сумеречное зрение играло с ним призрачные шутки – в простирающейся впереди тьме ему виделось безжизненное тело Портера, пробуждая в нем жгучую потребность сбежать домой.
Норт кружил в темноте, бесцельно поворачивая то в одну сторону, то в другую, но света все не было. И постепенно Норту открылась ошеломляющая правда – он понял, что уже не знает, где его дом. Он попал в лабиринт, сотворенный не им самим, и попал он сюда не по своей воле. Он оказался во власти жестоких капризов лабиринта, он потерялся и не мог найти выход.
5.22
Он оплатил счет Портера за длинной конторкой отеля «Пенсильвания». Ночной менеджер отвел его наверх, в убогую комнатку, чтобы он мог забрать вещи англичанина.
Все здесь осталось в таком виде, в каком было при Портере. Полотенце по-прежнему валялось на полу, и одеяло тоже. Очки для чтения лежали так, как будто доктор вот-вот вернется и снова сядет просматривать журналы.
Какие ответы в них сокрыты?
Норт собрал журналы в стопку и отложил в сторону, а потом решил сложить их в небольшую черную сумку, в которой англичанин носил паспорт и прочие документы. В одном из отделений сумки Норт обнаружил подборку газетных вырезок, в которых описывалось происшествие в музее, заметки Портера о том, как выйти на его след, и журнал, который англичанин недавно купил.
На обложке журнала был изображен очень знакомый череп. Портер обвел кружком отверстие в височной кости черепа.
Норт прочитал заголовки. Это была реклама выставки в Американском музее естественной истории под названием «Лики прошлого». Не Метрополитен – не то место, где он впервые столкнулся с Геном.
«Что я упустил?»
Норт открыл журнал и начал читать статью. Ночной менеджер раздраженно переминался с ноги на ногу и выразительно поглядывал на часы.
– Вам обязательно нужно делать это здесь? – спросил служащий.
– А вы куда-то спешите? – холодно и резко спросил Норт.
Ночной менеджер уступил и вышел в коридор.
Музей Метрополитен расположен примерно напротив музея естественной истории, по другую сторону Центрального парка. Летом эти два музея сотрудничают, совместно рекламируя свои выставки. В статье говорилось, что это довольно необычно, ведь Метрополитен, как правило, не занимается человеческими останками, его удел – ценности культуры и искусства.
Норт почувствовал себя глупо. Почему он не знает такого простого факта о своем родном городе?
Череп, который демонстрировали в музее Метрополитен, намеренно расположили напротив белой мраморной статуи Протесилая, первого грека, погибшего в Троянской войне, потому что эти два экспоната были исторически связаны. Эта выбеленная временем человеческая кость – пробитый череп воина, найденный при раскопках в Хиссарлике, современном турецком городе, который стоит на месте древней Трои.
Музейные работники сделали копию этого черепа, по отметинам на его поверхности определили общую толщину мягких тканей. А потом скульптор вылепил из темной глины каждую лицевую мышцу, каждое тончайшее сухожилие, слои подкожного жира и гладкую, туго натянутую кожу. Так постепенно было реконструировано лицо реального человека, который погиб в Трое.
На примере реконструкции этого черепа музей Метрополитен предлагает ознакомиться с коллекцией черепов, восстановленных подобным способом, которые демонстрируются в музее естественной истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45