Стихотворение адресовалось одному из твоих гостей, Ло.— Рад слышать, — сухо сказал начальник уезда. — Меня по-настоящему задело ее обличение. Тем более, что стихотворение для неожиданной импровизации было чертовски хорошо.— Что ты сказал, Ло? Извини, я снова задумался об этих двух анонимках. Если они были написаны одним человеком, то кто-то из гостей смертельно ненавидит Юлань. Ненавидит с такой силой, что готов втащить ее на эшафот. И снова мы возвращаемся к ключевому вопросу: кто из них троих? Ну что же, я тебе обещал, что обсужу с поэтессой дело Белой Цапли. Надеюсь, что сегодня вечером мне представится такой случай. А затем я затрону и тему анонимных писем и исподтишка понаблюдаю за реакцией гостей, особенно поэтессы. Но должен откровенно тебе сказать, что многого не ожидаю.— Обнадеживающая мысль! — с мрачной иронией пробормотал начальник. Он откинулся на подушки и подавленно сложил руки на животе.Через какое-то время они снова вышли на ровную площадку. В том месте, где остановился паланкин, слышался неразборчивый гомон голосов.Путники находились на лужайке среди огромных старых сосен. Их глубокий синевато-зеленый цвет и дал Изумрудному утесу его имя. Дальше, на самом краю скалы, приютилась одноэтажная, открытая на все четыре стороны беседка. Тяжелую крышу поддерживали ряды толстых деревянных столбов. Скала нависала над глубоким горным ущельем. С противоположной стороны высились два горных кряжа: ближний — вздымался на уровне беседки, а дальний вырисовывался на фоне изборожденного красными полосами неба. На другом конце утеса виднелся маленький храм, чья островерхая крыша наполовину исчезала в ветвях сосен. Перед кумирней теснились лотки с едой, закрывшиеся из-за прибытия начальника уезда. Там, под открытым небом, повара Ло устроили свою кухню. Разносившие большие корзины и кувшины с вином слуги суетились вокруг расставленных на козлах под соснами столов. За ними будут угощаться стражники, воины и другие работники присутствия. Остатки еды и вина достанутся носильщикам паланкинов и кули.Начальник Ло стоял у первого паланкина, приветствуя академика, когда появилась взлохмаченная фигура могильщика Лу. Он подвернул полы своего выцветшего синего халата под свой соломенный пояс, обнажив мускулистые, волосатые ноги. И узелок с одеждой так и держал, по-крестьянски, через плечо, на кривой палке.— Могильщик, ты смахиваешь на горного отшельника! — выкрикнул академик, — Правда, не на того, кто сыт кедровыми орешками да утренней росой!Монах ухмыльнулся, показав длинные неровные зубы. Он направился к храму. По усыпанной сосновой хвоей тропке судья провел гостей к гранитным ступеням, поднимающимся к беседке. Замыкавший шествие Ди заметил, что трое солдат не последовали за остальными к импровизированной кухне. На полдороге между храмом и беседкой они устроились под высокой сосной. На их головах были островерхие каски, сзади привязаны мечи. Он узнал широкоплечего командира, которого встречал в присутствии: это был выделенный начальником округа конвой поэтессы Юлань. Она была надежно защищена только в резиденции. Теперь она ее покинула, и охрана снова была настороже. И правильно, ведь за заключенного они отвечали головой. Но их участие в этой веселой поездке встревожило судью. Глава 17 Вслед за остальными судья Ди прошел в беседку. Второпях выпили по чашке горячего чая, а затем Ло провел всех к невысокой балюстраде из резного мрамора, сооруженной вдоль обрыва. Стоя у балюстрады, гости молча наблюдали, как красный солнечный диск опускается за горы. Тени стремительно сгустились в ущелье. Наклонившись, судья Ди увидел отвесный обрыв более тридцати метров глубиной. Над извивающимся между острых камней горным потоком клубился легкий туман.Придворный поэт обернулся.— Незабываемый вид! — проникновенно произнес он. — Как бы хотелось мне несколькими строками передать его величие…— Лишь бы они не повторили моих! — прервал его академик с легкой улыбкой. — После первого посещения этого прославленного уголка — я сопровождал государственного советника Чу — я написал четыре строфы о закате. Советник приказал их вырезать на этих стропилах, если не ошибаюсь. Пойдемте посмотрим. Чан.Все вместе они прошли осмотреть десятки свисавших со стропил больших и поменьше табличек, исписанных стихотворениями и высказываниями важных посетителей. Академик приказал слуге, зажигавшему напольные светильники, поднять один повыше. Внимательно всматриваясь, придворный поэт воскликнул:— Да, Шао, вот ваше стихотворение! Очень высоко, но я все-таки могу прочитать его. Чудесная классическая манера!— Я ковыляю на костылях цитат из древних, — сказал академик. — И все же можно было найти для моего стихотворения место получше. Да, я теперь припоминаю. Советник назвал ту нашу встречу «Собрание под облаками». Есть у кого-нибудь предложения, как назвать нашу встречу этой ночью?— «Собрание в тумане» — промолвил хриплый голос. Это был могильщик Лу, поднимающийся по ступеням в своей прежней винно-красной рясе с черными краями.— Очень хорошо, — отозвался придворный поэт, — Туман действительно поднимается. Посмотрите, как он ползет между деревьев!— Не это я хотел сказать, — заметил могильщик.— Будем надеяться, что скоро взойдет луна, — сказал судья Ди. — Праздник Середины Осени посвящен луне.Слуги разлили вино. Покрытый красным лаком стол вблизи балюстрады заставили блюдами с холодными закусками. Начальник уезда приветствовал гостей:— Почтительно кланяюсь всем вам на «Собрании в тумане»! Угощение немудреное, деревенское, и поэтому я предлагаю, чтобы все расселись, не обращая внимания на условности.И все же он вел себя настолько осторожно, что не предложил академику кресло справа от себя, а придворному поэту — по левую руку. Вечер был прохладен, слуги набросили на кресла, подбитые ватой, покрывала, а на каменный пол поставили деревянные подставки для ног. Судья Ди сидел напротив своего друга, между поэтессой и могильщиком Лу. Принесли большие блюда с дымящимися клецками. Старший повар Ло, очевидно, понял, что в эту свежую ночь на утесе никто не будет слишком налегать на холодные закуски. Две служанки снова налили гостям вино. Могильщик выпил его одним глотком и хриплым голосом сказал:— Поднялся высоко. Видел золотого фазана и двух раскачивающихся на деревьях гиббонов. А также лиса. Очень большого. Он…— Надеюсь, сегодня вы нас избавите от своих устрашающих лисьих историй, могильщик, — прервала его, улыбаясь, поэтесса. И обращаясь к судье:— Прошлый раз, когда мы встретились в Озерном уезде, от его рассказов у нас у всех мурашки бегали по коже.Судья подумал, что сейчас она выглядела здоровее, чем в полдень. Может быть, из-за тщательно наложенных румян и белил.Могильщик вперился в нее своими выпученными глазами.— Временами я обладаю двойным зрением, — спокойно сказал он, — Если я рассказываю окружающим то, что вижу, то отчасти из хвастовства, а отчасти для того, чтобы избавиться от страха. Потому что мне не нравится то, что я вижу. Я предпочитаю наблюдать за животными. На лоне природы.Судью Ди поразило, что могильщик в несвойственном ему подавленном настроении.— На моем предыдущем посту, в Ханюани, — заметил судья, — в лесу, за домом, где я жил, было много гиббонов. И каждое утро, во время чаепития на боковой галерее, я наблюдал за ними.Могильщик медленно произнес:— Любовь к животным — это хорошо. Никто не знает, каким животным он был в прежнем воплощении и в какое переселится душа при своем новом рождении.— Думаю, начальник уезда, вы были некогда свирепым тигром, — свысока заметила поэтесса, обращаясь к судье Ди.— Скорее, сторожевой собакой, сударыня, — ответил судья. И повернувшись к могильщику:— Однажды я услышал от вас, что вы не буддист. Однако верите в переселение душ?— Конечно! Почему некоторые люди от рождения и до гроба живут в безвылазной нищете? Или почему дитя умирает мучительной смертью? Единственное объяснение: они искупают грехи своего прежнего воплощения. Как могут Высшие Силы ожидать от нас, что в течение всего лишь одной жизни мы успеем покаяться за все зло, что сотворили?— Нет-нет, Ло! — в их разговор ворвался голос академика. — Я настаиваю, чтобы ты прочитал одно из своих веселых любовных стихотворений. Подтверди репутацию истинного любовника!— Ло — любовник любви, — сухо проговорила поэтесса. — Он играет со многими, но лишен дара любить одну.— Не слишком любезное замечание в адрес нашего дорогого хозяина, — отозвался придворный поэт. — Юлань, вместо штрафа вы прочтете одно из ваших стихотворений.— Не буду читать любовные стихи. Никогда больше. Но для вас одно напишу.Начальник Ло подозвал домоправителя и показал на приставной столик, где были чернила и бумага. Судья Ди заметил, что его друг побледнел. Видимо, замечание поэтессы задело его за живое. Домоправитель выбирал лист бумаги, но тут академик воскликнул:— Наша великая Юлань не станет писать свои бессмертные стихи на жалком клочке бумаги. Пишите на этом столбе, чтобы ваше стихотворение было врезано в дерево, и им восхищались бы те, кто будет жить после нас.Поэтесса пожала плечами. Встав, она подошла к ближайшему столбу. Служанка несла за ней квадратную чернильницу и кисточку. Вторая стояла рядом со свечой. Юлань ощупала столб и нашла гладкую поверхность. И вновь судью поразили ее тонкие, нервные пальцы. Она смочила кисточку в чернильнице и написала четкими, изысканными иероглифами:Тщетно при свете лампы ищу я Для стихотворения точное слово. Бесконечна ночь без сна И отпугивает одинокое одеяло. А в соседнем саду Мягко шуршит осенняя листва. И через кисею на окне Уныло светит луна.— Ха! — воскликнул академик, — В четырех двустишиях — вся грусть осени. Наша поэтесса прощена. Давайте за нее выпьем!Не раз еще они дружно пили, пока слуги разносили новые блюда с горячим. Настала ночь, из ущелья поднимался сырой туман, на утесе похолодало, и по четырем углам зала были расставлены четыре большие медные жаровни с горящими углями. Темные облака затянули луну. Рассеянно смотревший на сияние светильников начальник Ло вдруг подался вперед.— Какого черта эти трое солдат разводят костер там, под деревьями?— Они — мои стражники, начальник уезда, — спокойно сказала ему поэтесса.— Наглые негодяи! — закричал Ло. — Я немедленно…— Ваше слово-приказ, лишь пока я нахожусь в вашем доме, — торопливо напомнила она.— А-а-а… гм. Да, ясно, — запнулся Ло. И с раздражением спросил:— Домоправитель, а где карп в кисло-сладком соусе?Судья Ди собственноручно налил Юлани вина и сказал ей:— Мой друг Ло дал мне свои заметки по делу, которое ведется против вас, сударыня. Он думает, что мне удастся помочь вам подготовить план своей защиты. Я не очень хорошо пишу, но специально изучал правовые документы и…Поэтесса ответила:— Я ценю ваши добрые намерения, сударь. Но шесть недель, проведенных в различных тюрьмах, дали мне время, чтобы взвесить сильные стороны моей позиции. Хотя у меня и нет ваших обширных знаний правовой фразеологии, я все же убеждена, что сумею самостоятельно подготовиться к защите. Позвольте мне налить вам!— Не будь дурой, Юлань, — с неожиданной резкостью вмешался могильщик,— У Ди заслуженная репутация в этой области.— Меня удивило, — продолжал Ди, — почему никто не придал значения тому обстоятельству, что дело было возбуждено на основании анонимного письма. Мне не удалось найти свидетельств тому, что кто-то задумывался над вопросом: а как анонимщик узнал о закопанном теле? Письмо сочинил превосходно образованный человек, и это исключает членов воровской шайки. Сударыня, у вас нет каких-либо предположений, кто он?— Если бы были, — бросила она, — я высказала бы их судьям. Она допила свое вино и неожиданно прибавила:— А может быть, и нет.Наступило молчание. Его наконец прервал придворный поэт, сухо заметивший:— Непоследовательность — привилегия красивой и талантливой женщины. Пью за вас, Юлань!— Присоединяюсь к тосту, — рявкнул академик. Все рассмеялись, но судья подумал, что звучал этот смех фальшиво. Гости пили много, но ему было известно их потрясающее умение пить и пока что ни один из них не утратил выдержки. Только в глазах поэтессы вспыхивал лихорадочный блеск; казалось, она на грани срыва. Судье нужно было разговорить Юлань, ибо ее загадочное замечание позволяло думать, что кого-то она все же подозревает и что особа, которую она подозревает, находится здесь, за этим столом.— Уличающая вас анонимка, сударыня, — не успокаивался Ди, — напомнила мне письмо, написанное здесь, в Чинхуа, восемнадцать лет назад. То письмо привело к падению генерала Мо Телина. И оно также было написано весьма образованным человеком.Она метнула в него настороженный взгляд и, подняв изогнутые брови, переспросила:— Восемнадцать лет назад? Это не звучит многообещающе.— Я столкнулся с лицом, причастным к делу генерала. Правда, косвенно. И все же в ходе нашего разговора кое-что забрезжило. Выплыла фигура дочери генерала от одной из наложниц. По фамилии Сун.Он оглянулся на могильщика. Но, похоже, толстяк монах не прислушивался. Он налегал на вегетарианское блюдо из запеченных побегов бамбука. И академик, и придворный поэт слушали, но на их лицах был написан лишь вежливый интерес. Уголком глаза он заметил изумление на лице сидевшей рядом поэтессы. Он произвел быстрый подсчет в уме: в то время ей было двенадцать лет. По всей видимости, кто-то ей рассказывал об этом деле. Кто-то знающий. Могильщик положил на стол свои палочки.— Вы сказали: Сун? Не так ли звали студента, убитого здесь на днях?— Именно так, сударь. Занимаясь этим убийством, мой коллега и я обратились к старому делу по обвинению в государственной измене генерала Мо Телина.К разговору присоединился академик.— Конечно, не представляю, что вы там ищете. Но если вы думаете, Ло, что приговор генерала был неправильным, то идете по ложному следу! Я, как советник инспектора, внимательно следил за всем процессом. И могу поклясться, что вина генерала , бесспорна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20