– Семена – это то, что в буддизме, как я понимаю, называется «виджня». А привязанности и плотские заблуждения – это основа греха. Правильно?
– Да, можно и так сказать.
– И эти семена, порождающие грех, роятся внутри нашего бессознательного?
– Да, именно так. Мы называем это «волнующиеся» семена.
По экрану пробежала полоса, и вновь показался Сугуро, сидящий в студии.
– Господин Сугуро, мне кажется, что буддийские представления, о которых мы только что услышали, и ваши соображения очень похожи.
Сугуро смущенно согласился.
– Мы знаем, что вы исповедуете христианство, но, может быть, вам приходилось изучать буддизм Махаяна?
– Нет, я не изучал буддизм. Как я уже сказал, я пришел к этим мыслям самостоятельно, работая над своими книгами.
Кобари видел по бледности на лице Сугуро, что он утомился. Протянув руку к телевизору, он отключил звук, избавив себя от скучных, наукообразных рассуждений, и сосредоточился на беззвучных движениях губ Сугуро.
Глаза разного размера… Неизвестно, можно ли считать это доказательством двуличия, но нет сомнений, что во всем облике Сугуро сквозило что-то порочное. Кобари не мог ясно определить, на чем основывались его наблюдения, но эта печать порока казалась ему проявлением той скрытой стороны личности писателя, которую никто, кроме него, не замечал.
– Лицемер! – крикнул Кобари старику, продолжавшему беззвучно шевелить губами. Он протянул руку и нажал на кнопку, включив звук.
– Значит, вы, господин Сугуро, утверждаете, что именно в бессознательном зарождается грех и в то же время – спасение?
Пока звук был отключен, разговор сильно продвинулся.
– Да, так мне кажется. Речь не столько о спасении, сколько о том, что греховный поступок человека выражает его тягу к воскрешению.
– Тягу к воскрешению?
В глазах ведущего вновь появилось неподдельное любопытство. Сугуро кивнул:
– Герои моих произведений действительно после многих мытарств и душевных терзаний совершают грех, преступление, но если подумать об этом грехе… с их точки зрения, в конце концов… – Подыскивая слова, Сугуро, казалось, исподволь следит за реакцией ведущего. – Этот грех выражает их желание начать жить не так, как они жили прежде.
– И это вы называете спасением? – удивленно спросил ведущий.
– Это еще не спасение, но в самом грехе заложена возможность спасения.
– В грехе заложена возможность спасения?… Мне кажется, это довольно смелая мысль. Такова позиция христианской церкви?
– Ну, как вам сказать… – В глазах Сугуро промелькнула растерянность. Он слегка покачал головой. – Скорее всего, нет. Но когда я пишу свои романы, мне кажется, что это так…
– На мой взгляд, это тоже довольно близко к буддизму, например, есть известный тезис: «Добро и зло нераздельны», другими словами, добро и зло не могут существовать друг без друга…
– Но, говоря о том, что в грехе заложена возможность спасения, я не имел в виду буддизм…
– Понятно. В связи с этим, я хочу, чтобы мы посмотрели еще один эпизод из беседы с профессором Такэмото.
Вновь пробежала по экрану полоса, и появилось лицо сидящего в почтительной позе Такэмото.
– В «алая» роятся семена привязанностей и заблуждений, порождающих грех, но, как я слышал, в буддизме Махаяна утверждают, что семена спасения также действуют и в «алая»…
– Да, вы правы. – Такэмото метнул взгляд в сторону лежащего на столе текста. В этом одновременно сказалось его малодушие и педантизм. – Так называемые «неволнующиеся» семена. Подобно тому как белые кровяные тела поедают микробов в организме, «неволнующиеся» семена постепенно обволакивают и очищают «волнующиеся» семена, являющиеся зародышем привязанностей и заблуждений.
– Таким образом получается, что, по мнению буддизма, бессознательное, порождающее грех, в то же время порождает спасение в Будде?
– Думаю, в общих чертах вы правы.
В прихожей грохнула дверь, и послышался голос женщины, пришедшей из магазина.
– Это я! На улице холодрыга!
Проходя мимо Кобари, который валялся на грязном диване, уставившись в телевизор, она сказала:
– Того и гляди, опять пойдет снег.
– Мне кажется, что и эта мысль буддизма Махаяна находит соответствие в вашем творчестве.
– Вы так считаете?
– Но вы и вправду не испытали влияния буддизма?
– Ни малейшего. Но, возможно, это в крови, унаследовано от предков… Я же, в конце концов, японский писатель, а не европейский, не американский.
– Что за лабуду ты смотришь? – удивилась женщина, поставив на диван корзинку с луком и пакеты с продуктами.
– Отстань! Это для работы.
Кобари не вслушивался в ученые рассуждения, вызвавшие презрительное замечание его подруги. Его интересовали лишь крупные планы, на которых появлялось лицо писателя. Размер глаз различается, в лице что-то порочное. То он выглядит на пятьдесят, а то, как начинает двигать шеей, обнаруживаются морщины, выдающие старость. И еще Кобари заключил, что писатель не привык к телевизионным беседам и быстро устает. Но главное, как бы Сугуро ни притворялся, камера выставила напоказ ту тайную, порочную сторону его личности, которую он так старательно скрывал от публики.
Звонил телефон. Вернувшись с прогулки и открыв дверь, Сугуро услышал пронзительную трель. Вот уже несколько дней подряд по ночам раздается звонок, но в трубке – молчание. Телефон звонит не раз и не два. И каждый раз – молчание, точно кто-то пытается проникнуть в его душу…
Он не стал снимать трубку, и вскоре назойливый звонок, точно смирившись, умолк.
Заглянул в почтовый ящик, но доставка, видимо, запаздывала – пусто. Вошел в свой маленький кабинет, зажег торшер. Его любимый мягкий свет лег на подставку для ручек и настольные часы. Щелканье секундной стрелки усиливало тишину. Опершись щекой о руку, он вновь вспомнил выражение лица Нарусэ, со смаком разгрызающей хрустящую поджарку в китайском ресторане. Это лицо преследовало его и разжигало любопытство. Кто же она все-таки такая? Было в ней что-то относящееся скорее к душе, чем к внешнему виду, искушающее его как писателя. В китайском ресторане он в конце концов полушутя попросил ее написать ему хотя бы в письме то, что она не решалась рассказать с глазу на глаз, но не было оснований надеяться, что она исполнит его просьбу.
Зазвонил телефон. Он не стал отвечать, но прошла минута, а звонок все не унимался. Потеряв терпение, он поднял трубку:
– Сугуро слушает.
В ответ прозвучало:
– Меня зовут Кобари, я репортер.
Тон был наглый, самоуверенный.
– Кобари? – Сугуро некоторое время молчал. – Это вы спрашивали обо мне Кано?
– Да, я. Нам надо встретиться и поговорить.
– О чем? О том, что я якобы посещаю сомнительные заведения?
– Это не телефонный разговор. Мне кажется, во избежание недоразумений нам стоит обсудить некоторые моменты.
– Что значит – «недоразумения»?
– Вам же не понравится, если я напишу о вас, основываясь только на своих домыслах.
Сугуро рассердился, уловив в том, как это было сказано, нотки шантажа.
– Ну что ж, давайте. Только не у меня дома.
– Тогда, если позволите, в Роппонги. Можем прямо сейчас.
Внутренний голос убеждал Сугуро, что лучше побыстрее с этим покончить. Сдерживая ярость, он уточнил место встречи. Выходя, поднял несколько писем, упавших под почтовый ящик, и запихнул в карман.
Медленно проехав в такси по сияющему в ночи развлекательному кварталу, Сугуро вышел перед условленным кафе. Открыв дверь, он сразу же узнал молодого мужчину, которому надписывал книгу. На столике перед ним стоял лишь стакан с водой.
– Я с вами уже встречался. Когда подписывал книги, – сказал Сугуро резко, но тот ничего не ответил и качнул головой в сторону лежащей перед ним фотографии.
– Вы знаете эту женщину?
Взглянув на фотографию, Сугуро бросил сердито:
– Первый раз вижу.
– Неужели? Посмотрите повнимательней. Неужели не помните?
– Понятия не имею, кто это.
– Это правда? – Кобари сощурил глаза, точно детектив, допрашивающий подозреваемого в преступлении.
– Правда!
– Но… эта девушка, она сказала мне, что развлекалась с вами! И тогда же набросала ваш портрет. Она начинающий художник, подрабатывает на улице, рисуя портреты прохожих, на Сакура-дори, в Синдзюку.
– Кончайте этот розыгрыш. Я совершенно ее не знаю.
– Кстати, эта девушка дружит с одной дамой, вашей хорошей знакомой.
– Со знакомой мне дамой? Вы о ком?
– Вы с ней встречались в кафе на улице Такэсита-дори.
Ах, вот в чем дело! – только сейчас Сугуро вспомнил. Прохожий, пялившийся на него в окно кафе, когда он впервые встретился с Нарусэ…
– И что из того? – Сугуро вышел из себя. – Это запрещено?
– Если эта дама в близких отношениях с девушкой, запечатленной на снимке, вам будет трудно доказать, что вы с ней не знакомы.
– Какая наглость! – Сугуро покраснел. – Если вы будете говорить со мной в таком тоне, я уйду. Можете писать обо мне что хотите, но в таком случае и я оставляю за собой право принять ответные меры.
– Простите! – извинился Кобари, умевший в случае необходимости быть дипломатом. – Но дело в том, что о вас ходят слухи, порочащие вашу репутацию. Кроме того, помните скандал, который устроила на банкете та странная девушка?
– Помню. Но эти слухи не имеют никаких оснований.
– У вас есть доказательства?
Кобари отпил воды из стакана.
– Виски со льдом! – кинул он раздраженно подошедшему буфетчику. – У меня есть информация, что вас видели в разных злачных местах.
– Это самозванец. От него все мои неприятности.
– Вы утверждаете? Тогда, может быть, пройдемся неподалеку и поговорим с этой девушкой? Это не отнимет у вас много времени. Конечно, смотря по обстоятельствам. Но думаю, десяти минут будет достаточно. Так что, вы уверены?
– Уверен, идем, – ответил Сугуро, но тотчас встревожился, не угодил ли он в расставленную западню.
Когда вышли из кафе, дул сильный ветер. Кобари сказал заискивающе:
– Среди моих друзей есть поклонники вашего таланта…
Сугуро промолчал, шагая с каменным лицом.
«Шато руж» размещался в неприметном трехэтажном здании, и, как в мотель, в него можно было въехать прямо на автомобиле, так, чтобы сохранить инкогнито.
– Не стоит нам заходить вдвоем, подождите здесь.
Оставив Сугуро в переулке, Кобари исчез за воротами. Сугуро уткнул подбородок в воротник плаща, и как только кто-либо проходил мимо, отводил глаза и принимал суровый вид монаха-аскета.
Кобари появился с женщиной средних лет. Она была в темных очках и походила на модельершу или хозяйку бутика, которых можно часто встретить на улицах Роппонги. Оказалось, что она управляющая гостиницей.
– Пожалуйста, входите. Вы, наверно, замерзли, – радушно обратилась женщина к Сугуро. – Этот молодой человек прилип как банный лист. Все спрашивает, знакомы ли вы с Моттян. Говорит, что, по его сведениям, вы к нам захаживаете, – она рассмеялась. – Это правда?
Сугуро попытался сразу же привлечь женщину на свою сторону.
– Прошу вас, подтвердите, что это клевета. Он, как я понимаю, репортер, пишет для желтой прессы. А теперь задался целью во что бы то ни стало сделать меня мишенью своих разоблачений. Но если он напишет обо мне то, чего не было и в помине, я подам на него в суд. Заранее извиняюсь за возможные неудобства, но тогда и вам придется выступить в качестве свидетеля.
– Это исключено. У меня известные клиенты, это нанесет ущерб репутации моего заведения.
– Тогда выкладывайте карты! – потребовал Кобари с триумфом.
– Ну, хорошо… Я покажу вам видео. Но с условием, что вы ничего об этом не напишете.
– Видео?
– Да, заснятое во время той вечеринки. Обещайте – если на ней нет этого господина, вы не будете ничего писать о моем заведении.
Кобари кивнул. Сугуро тоже не возражал. Следуя за женщиной, они вошли в еще пустующее здание, все пропитавшееся запахом выделанной кожи. Возле захламленного офиса находилась небольшая гостиная со скудной обстановкой: вылинявший диван и телевизор, на котором в качестве украшения стояла глиняная кукла из Хаката.
– Это картина Моттян!
Женщина глазами показала на картину, висевшую на стене. На грязно-желтом фоне была изображена закрученная улиткой спираль. Линия спирали – алого цвета.
– Я не понимаю абстрактной живописи, – сказал Кобари, мельком взглянув на картину.
Женщина, присев на корточки, вставила видеокассету и включила телевизор. Экран вспыхнул, побежали белые полосы, и вдруг появилась группа голых мужчин и женщин в узких масках, танцующих в просторной зале. Они не столько танцевали, сколько медленно раскачивались, точно деревья на ветру; некоторые женщины были уже в возрасте, с отвислыми грудями и животами, среди мужчин попадались уродливо толстые.
– Это происходило здесь?
– Нет, мы сняли специальное помещение. В честь третьей годовщины.
– Кажется, это гостиница в Ёёги. – Кобари с ходу назвал гостиницу. Женщина сделала вид, что не расслышала:
– В тот вечер все долго ходили вокруг да около, прощупывая почву… – сказала она точно с ностальгией.
– В каком смысле?
– Ну знаете, как боксеры в начале поединка. Впервые собрались вместе, надо было время, чтобы примериться друг к другу.
Картинка переменилась. К телу немолодой, распростершей руки и ноги женщины припали трое мужчин в масках. Камера бесконечно снимала, как неутомимо движутся головы мужчин, похожих на собак, жадно лакающих воду. В памяти Сугуро почему-то всплывали названия французских вин – «Медок», «Сент-Эмийон», «Антр-де-Мер». В отличие от прошлых лет, смотреть на то, как другие занимаются сексом, действовало на него угнетающе – наверно, сказывался возраст.
– Какая скука! – Кобари тоже, очевидно, быстро пресытился зрелищем однообразно повторяющихся движений, достал сигарету и, не зажигая, вертел в пальцах. – Одно и то же! Ничего индивидуального. Как им не надоест!
– Да, пожалуй, в тот вечер только Моттян смогла по-настоящему завестись, – пробормотала женщина. – Это было после.
– После?
– Да, вам придется еще немного поскучать.
Как она и обещала, еще какое-то время тянулись, сменяя друг друга, пресные сцены совокуплений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26