Каган поднял вверх обе руки и вышел к краю крыльца на солнечный свет. В толпе гунны начали кричать.
— Аттила, Аттила, Аттила!
Их руки метались над головами, как ветви деревьев на ветру. Ардарик глянул на Видимира, остгота. Тот сидел молча и неподвижно в седле. Он не размахивал руками, хотя вокруг него все кричали и приветствовали кагана.
Ардарик подумал, что тому это все не очень нравилось, как и ему самому. Он почти не знал Видимира, но вдруг почувствовал к нему симпатию.
Каган начал говорить на языке гуннов, сообщив, что женится на Илдико, дочери вождя бургундов Гундхара, чтобы навеки скрепить договор дружбы между ними. Дитрик переводил Ардарику. Правой рукой Аттила показал на дверь дворца, и оттуда в сопровождении старых женщин вышла невеста. Ее отец гордо поглядывал на девушку. Она была высокой, как большинство бургундов, а волосы, светлые, как лед, толстой косой свисали до пят. Женщины вплели в косу кусочки красного шелка. Девушка была моложе Дитрика, слишком молода для брака, но она смело оглядывалась вокруг, будто надеялась стать старшей женой кагана. Ардарик заметил, как ее красивая грудь поднимается под нарядной одеждой. Женщины провели ее вперед, и каган взял ее правую руку. Все гунны и некоторые германцы начали повторять ее имя в приветствии.
Девушка была такого же роста, как каган, и когда Ардарик увидел их стоящих рядом — светлое красивое дитя и гунна, напоминавшего огромную плотную жабу, он невольно издал какой-то звук. Он не мог радоваться. Дитрик держался за стремя и радовался, и ликовал, как все остальные гунны. Ардарик снова глянул на Видимира и увидел, что тот продолжает молчать, стараясь, чтобы лицо не выражало никаких эмоций, и он стал считать его своим единомышленником.
Небо сияло звездами, дул мягкий ветерок, пропитанный запахом трав и деревьев, росших у реки. Аттила снял с плеч тяжелый плащ. Было слишком жарко для такой одежды. Вдали, на равнине, красным кольцом сверкали факелы. Пламя раздувалось ветерком, и огни потрескивали в черноте ночи.
Каган медленно ехал к факелам, его сопровождали солдаты и подчиненные. Каган не мог сдержать улыбку. Она была красивой и безотказной девушкой. Многие женщины не выказывали должного желания, и это все портило. Но важнее было то, что стояло за ней. Бургунды владели территорией между реками Роной и Рейном и дальше к Альпам. Сейчас, когда он мог контролировать эти земли, каган понимал, что может овладеть Италией.
Когда у него будет Италия, дела пойдут совсем хорошо — будет достаточно пропитания и будут защищенные границы, и ему станет легче справляться с подчиненными народами. И тогда хунну смогут восстановить свою численность и обретут настоящую силу и власть. Мягкий ветерок над степью, сотни крохотных цветов и трав, растоптанных копытами коней, услаждали запахом его брачную ночь.
Он уже слышал жалобные звуки труб и флейт и чувствовал запах горящих масел, пропитавших факелы. По краям пылающих огней собрались люди, которые засвидетельствуют их брак — вожди других подчиненных ему кланов, люди, которых он сделал королями, чтобы они ему лучше служили. Свет факелов отражал золотую отделку их одежды и блеск глаз, глядящих на него.
Он замедлил бег коня, чтобы церемония протянулась подольше и была более торжественной. Позади него ехал Эрнач со знаменем кагана и тихо уговаривал свою сноровистую лошадку. Аттила уже выезжал так в кругу горящих факелов, но тогда все свидетели были гунны, и он направлялся не к невесте, а к могиле. Когда он ехал к телу своего брата, он думал, как же он сможет оправдать это убийство, как он сможет что-то объяснить этим людям, собравшимся, чтобы судить его.
Но когда он наконец въехал в круг факелов и увидел этих мужчин, которые были все гораздо его старше, неопределенность и неуверенность оставили его. Он стоял перед ними, как стальной кулак, и объяснил, что он убил Бледу и теперь станет их главным вождем. Каган объяснил всем, что Бледа предпочитал римлян и германцев своему собственному народу и хотел освободить императоров от ежегодной дани.
Сейчас Аттила подъехал близко к факелам и увидел Илдико и ее прислужниц, стоявших неподалеку. Она войдет в круг после него, чтобы показать, что она гораздо ниже его рангом. Если бы он был вождем или королем, то они вместе вошли в круг, потому что девушка была дочерью вождя. В ту ночь, когда он стоял перед старейшинами над телом своего брата, он пытался объяснить, какие чувства он испытывает к собственному народу, и ему пришли на ум рассказы старейшин, и тогда он назвался Каганом всех Хунну. Хотя его клан был самым крупным, существовали еще дюжины других, и старейшины начали возмущаться. Их злила узурпация высокого титула больше, чем смерть Бледы. Но они его уже боялись. И никто не сказал, что это святотатство, и титул стал реальностью. Он был Великим Каганом!
Каган остановил коня на краю освещенного пространства и оглянулся. Все смотрели на него. С раннего детства он постоянно чувствовал на себе чужие взгляды, с восхода до заката. Аттила спокойно переводил взгляд с одних на других — ломбардцев, выходцев из Тюрингии, остготов, гепидов, регианов, херулов, аланов, скирианов, квади, сувианов, всех королей, повинующихся его желаниям. Он спешился, не переставая улыбаться, и вместе со своими сыновьями вошел в золотисто-красный круг факелов.
Огромные костры полыхали по обоим берегам реки. Они были сложены высотой в два человеческих роста, чтобы отметить брак Аттилы. Такс, стоя в карауле у ворот частокола, вспоминал, когда каган впервые приказал разводить такие костры. Очень долго хунну считали, что костры были частью брачной церемонии германцев, а кагану были по душе их обычаи. Позже они обнаружили, что германцы считали костры проявлением обычаев хунну.
Такс прислонился к столбу. Он был немного пьян и прислушивался к звукам летней ночи. В помещениях для женщин Крека-хатун и другие жены Аттилы праздновали по-своему. Из окон неслась бешеная музыка труб и барабанов. Яя, ранее ходивший и подсматривавший за ними, сказал, что они плясали. Во дворце никого не оставалось, кроме караульных и парочки рабов внутри дворца.
— Такс, — позвал его снаружи Дитрик. — Ты здесь?
— Да, иди сюда!
Такс спустился по лестнице вниз.
— Ты принес, а?
Дитрик въехал в ворота, везя с собой два огромных кувшина с пивом.
— Мне кажется, что мой отец догадался. Он запер пивоварню. Они уже начали?
Такс покачал головой. Он взял в руки уздечку, и они с Дитриком пошли через двор.
— Не думаю. Если они начнут, то мы тоже будем продолжать пить, не можем же мы оставаться единственными трезвыми на свадьбе!
Они прошли под окнами помещения Креки-хатун и вышли к костру караульных в задней части ограждения. Они могли видеть двигающиеся фигуры женщин сквозь окна, но Такс отвернулся от них. Существовало строгое табу — нельзя было смотреть на танцующих женщин.
— Дитрик, — сказал он приятелю. — Ты должен следить за мной и Монидяком, чтобы мы не перепились!
— Разве это возможно? — улыбнулся Дитрик. Они завернули за угол и пошли к маленькому полю.
Такс засмеялся.
— Надеюсь, что нет. Нам придется охранять комнату кагана и не стоит быть чересчур пьяными.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Константиус уже не первый раз встал, сжимая в кулаках складки белой одежды.
— Вы должны его разбудить. Они ждут.
— Пусть подождут, — ответил Монидяк. Он поставил копье рядом с дверью и облокотился на стену, сложив руки на груди. Такс сидел рядом на полу с другой стороны двери. Он перевел взгляд с Монидяка на Эдеко, который никак не мог решиться. Лоб Эдеко сейчас прорезала удивительно глубокая морщина, он постоянно жевал губами и не сводил глаз с двери кагана.
Константиус мрачно посмотрел на Монидяка и снова устало сел. В маленькой прихожей была только одна скамья.
Эдеко и Константиус тесно прижались на ней, как двое влюбленных.
— Что вы думаете? — спросил Эдеко.
— Я? — переспросил Такс. — Ничего. Она — очень хорошенькая.
Монидяк улыбнулся.
— Мне нравятся более толстые женщины, на них мягче лежать.
— У тебя, братец, — сказал ему Эдеко. — У тебя самого слишком много жира, и он мешает тебе как следует слышать.
Монидяк откинул голову и захохотал. Углы рта Эдеко опустились, будто ему пришла в голову неприятная мысль. Он взглянул на Константиуса.
— Наверно, ты прав. Нам придется туда войти. Он никогда так долго не спит и всегда отзывается, когда кто-то стучит в дверь.
Константиус вскочил на ноги и пошел к двери. Такс поднялся на ноги. Каган, наверно, будет злиться; и ему хотелось быть от него подальше. Эдеко сильнее стукнул в дверь. Все стояли, не отводя глаз от двери, и прислушивались, стараясь не дышать. Ответа не последовало. Эдеко попытался открыть дверь, но она была заперта изнутри. Он отошел назад и выбил ее ударом ноги. Эдеко вошел, говоря при этом:
— Аттила, прости нас. Константиус следовал за ним по пятам.
Такс снова уселся у двери, поставив копье между ног. Монидяк радостно промолвил.
— Надеюсь, он их не убьет.
— Такс! — закричал Эдеко из комнаты. — Такс, иди сюда. Монидяк, запри внешнюю дверь и никого не пускай.
Такс вскочил на ноги. От голоса Эдеко у него побежали мурашки по спине. Он подумал: каган — мертв.
Такс вбежал в комнату. Сзади с шумом захлопнулась входная дверь в прихожую. Он увидел, лицо Эдеко стало бело-зеленым под загаром, а Константиус стоял на полу на коленях, сцепив перед собой руки. Такс почти сразу же увидел кровь.
Девушка скорчилась в углу занавешенной балдахином постели кагана. Занавеси были почти прикрыты, и сам каган оставался в тени. Он лежал на спине в полумраке с открытым ртом. Все лицо было в крови. Под постелью кровь стояла лужицей. Она уже наполовину высохла, и ею были сильно пропитаны покрывала.
Эдеко что-то говорил, но Такс его не понимал. Он не мог отвести взгляда от кагана. Наконец Эдеко схватил его за плечи и начал трясти так, что у него чуть не отлетела голова. Такс заскулил. Когда Эдеко отпустил его, он поднял на него взгляд.
— Эдеко, что теперь будет с нами?
— Молчи, — приказал Эдеко. — Мы потом подумаем об этом. Ты останешься здесь и станешь сторожить его тело. Ты сможешь это сделать? Если нет, то этим займется Монидяк…
— Сделаю, — сказал Такс — Позволь это сделать мне.
— Не уходи, — распоряжался Эдеко. — Константиус пойдет со мной.
Константиус начал рыдать. Его руки в кольцах дрожали, и он на латыни начал о чем-то умолять Аттилу. Такс стоял с копьем у постели вождя. Резкие незнакомые звуки молитвы Константиуса пугали его. Он посмотрел на девушку.
— Это она его убила?
— Нет, — резко сказал Эдеко. — Это не она. Посмотри, что с ней творится.
Он подошел к постели и одной рукой ухватил девушку за талию. Она вся обмякла у него в руках. Глаза у нее были широко раскрыты, но она ничего не понимала. Эдеко приподнял ее. Она положила голову ему на грудь и медленно закрыла глаза.
— Пошли со мной, Константиус, — сказал Эдеко и подтолкнул маленького толстого человечка к двери.
— Монидяк, открой нам дверь.
Дверь открылась, и они вышли из комнаты. Было видно голову Эдеко между повисшей светлой головкой девушки и лысой головой в веснушках римлянина. Когда они ушли, Монидяк заглянул внутрь. Увидел кагана, и у него посерело лицо. Он посмотрел на Такса. Они оба молчали. Потом Монидяк вышел и запер за собой дверь.
Такс сел на пол у головы кагана. Он почувствовал запах засохшей крови. Сначала он боялся посмотреть на мертвеца, но потом взглянул на него. Каган лежал, подтянув ноги к груди, его тело было выгнуто вперед в агонии. Кровь лилась у него изо рта и носа. Его волосы были пропитаны ею, а усы засохли от крови. Таксу стало так жаль его, что он начал плакать. Ему припомнилось все, что каган когда-либо говорил ему. Ему было так жаль, что Аттила умер в страшной боли и агонии. И рядом с ним была девушка, слишком испуганная, чтобы позвать на помощь. Такс положил голову рядом с мертвой головой и, плача, решил, что теперь никогда не сможет быть счастливым.
Через некоторое время он услышал шаги за дверью, вскочил и схватил копье. В комнату вошло много народа. Они стояли и смотрели на мертвого повелителя. Такс нервно переложил копье из правой руки в левую.
Эллак сказал:
— Эта девушка, наверно, его отравила.
Он повторил эти слова еще раз без всякого выражения. Маленький Эрнач, стоявший за ним, заплакал.
— Нет, — сказал Денгазич. Он встал рядом с Эрначем и положил ему руку на плечо.
— Каган был болен. Я был с ним как-то, когда у него начались боли в животе.
Он подошел к постели мимо Такса, чтобы коснуться тела, но Такс стал между ним и каганом.
— Пусти, — нетерпеливо сказал Денгазич. — Он был моим отцом.
Такс стоял молча, но когда Денгазич попытался его обойти, Такс снова преградил ему дорогу. Денгазич пожал плечами и отошел к остальным детям кагана.
Маленькие плакали. Старшие сыновья взяли их за руку и начали выводить из комнаты. Остались только Эллак и Денгазич. У Эллака сверкали глаза. Он сказал:
— Если ты поддержишь меня в качестве кагана, то станешь вторым после меня.
Денгазич захохотал.
Дверь открылась, и вошли Эдеко со Скоттасом, Орестесом и двумя вождями хунну. Они стояли за сыновьями Аттилы, смотрели на его тело и разговаривали шепотом. Орестес и Скоттас вышли, но вошли другие вожди хунну и их помощники. Они входили по двое, смотрели на мертвеца и молча выходили из комнаты.
В дверях появилась Крека-хатун с Эрначем, глянула на Аттилу и ушла, прикрыв рукой глаза, Эрнач остался, его покрасневшие глаза внимательно смотрели на Эллака. Такс снова уселся на пол, держа перед собой копье. Эдеко остался в помещении и прислонился к стене напротив Такса. Эллак и Денгазич шептались. Такс их слышал, и он понял по выражению лица Эрнача, что тот их тоже слышал. Эллак пытался уговорить Денгазича, чтобы тот принял его сторону. Денгазич не соглашался. Время от времени Денгазич смотрел на Такса, и наконец он толкнул Эллака, чтобы тот замолчал. Он тоже посмотрел на Такса и притих. Они не видели Эрнача, и он потихоньку исчез из покоев отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33