Серый рассвет сменился пасмурным утром, и когда они были на полпути к вершине холма, у Мюррея появилась надежда, что они войдут в лагерь индейцев, не подвергаясь обстрелу.
Затем он увидел, что шайены действительно вырыли траншеи. Один индеец поднялся во весь рост, и капитану показалось, что это Маленький Волк.
Вдруг залп из шайенских траншей разорвал ряды эскадронов «А» и «Б». Очевидно, у индейцев было мало патронов, так как они выстрелили только раз, но солдаты отхлынули к подножию холма, оставив за собой в траве несколько синих неподвижных бугорков. Отступая, они отстреливались, а Мюррей кричал и бранился, пытаясь навести порядок в расстроенных рядах. Но позади них, на вершине холма, не было видно индейцев, кроме одного — он сидел на краю траншеи и спокойно курил трубку.
Солдаты лежали в мокрой траве у подножия холма, а Мюррей, пробираясь среди них, пытался определить свои потери. Уинт не был ранен. Он не сводил глаз с Мюррея и только раз взглянул на склон холма, где все еще лежали в траве скорченные синие фигуры.
— Фриленд там, — сказал он Мюррею.
Мюррей покачал головой и двинулся дальше. Не было и Келли и еще пятерых солдат. Не менее тридцати человек было ранено. Следопыт Стив Джески получил пулю в голову. Его тело в одежде из оленьей кожи было почти незаметно в высокой траве. У арапаха, по прозванию Призрак, зияла огромная рана на груди, но он делал попытки сползти к подножию холма. Лейтенант Гатлоу подбежал к нему и помог спуститься. И вот арапах лежал под дождем и тянул однообразную, заунывную похоронную песнь, которой никто не понимал. Спустя некоторое время он умер.
Мюррей стоял рядом с Уинтом и шептал:
— Не вините меня за Фриленда!
— Все мы виноваты, — мягко сказал Уинт.
— Они хотели уйти к себе на родину. Черт побери, только этого они ведь и хотели! — отозвался Мюррей.
— Знаю. Но что же вы теперь думаете делать?
— Опять будем атаковать холм, — утомленно сказал Мюррей.
Раненым помогли перебраться в лагерь, оставшиеся солдаты снова рассыпались редкой цепью. На этот раз они поползли по мокрой траве, однако им удалось добраться лишь до половины склона. Они залегли здесь, стреляя, едва из траншей поднималась голова индейца. Но шайены не открывали огня, пока солдаты не делали попыток продвинуться дальше.
Так тянулось это утро. К полудню моросящий дождь прекратился, и жаркое, цвета серы солнце выглянуло между туч. От травы шел пар, а поднявшаяся почти на фут река напоминала медленно и лениво ползущую красную змею.
Мюррей дал солдатам приказ отступить. Солдаты доели последние остатки своего неприкосновенного запаса и улеглись в траве обсыхать на солнце. Мюррей тоже растянулся, положив голову на седло и прикрыв глаза носовым платком. Так ему было удобно, и на короткое время ему удалось отогнать от себя все мысли, — он ощущал только солнечное тепло и касание прохладного ветра, веявшего над прериями. Птицы, щебеча, вылетали из прибрежных кустов, и их тени точно плясали по земле. От пробежавшего в траве койота потянулся длинный волнистый след.
Рядом с Мюрреем опустился Уинт.
— Опять на холм полезем, капитан? — спросил он.
Мюррей долго молчал, затем сел, сложил платок и, как-то странно поглядев на Уинта, сказал:
— Не знаю.
— Вместе с фургонами придет и гаубица, — заметил Уинт.
Мюррей пожал плечами:
— Я считал, что так будет лучше.
— Это не важно, — сказал Уинт. — Тех, наверху, можно считать уже мертвыми.
— Думаю, они сами этого хотели.
— Поэтому я и говорю: то, что произошло, не имеет значения.
— А я все вспоминаю Фриленда, — сказал Мюррей. — Подождем гаубицу. Подойдут войска и из Додж-Сити.
Но ни фургоны, ни пушка не подошли. Мюррей, прождав до шести часов, послал сержанта Гити и солдата Хеннеси разузнать, не заблудился ли обоз где-нибудь между Медисин-Лодж-Ривер и Дарлингтоном. Он также передал сержанту рапорт для полковника Мизнера и приказал отправить его с Хеннеси, как только они встретятся с обозом. Сам Гити должен был вернуться обратно.
Подумав, Мюррей добавил:
— Если нас уже не будет здесь, погрузите раненых в фургоны и отправляйтесь в Колдуотер. Там, кажется, есть врач.
— Если вас уже не будет? — переспросил Гити.
— А теперь, сержант, отправляйтесь, — сказал Мюррей.
Он посмотрел, как два кавалериста перебирались через поднявшуюся реку, и вернулся к своим эскадронам. После отдыха солдаты и лошади были в лучшей форме; уныние солдат, вызванное утренним поражением, рассеялось. Однако уже три дня солдаты получали сокращенный паек, а потери убитыми и ранеными ослабили отряд. Пикеты стерегли холм, но шайены пока не показывались. над траншеями и не делали попыток убежать.
Мюррей вспомнил рассказы о прошлом, об Орегонском тракте и о первых караванах, проходивших через прерии. В те дни обстановка была совершенно иной, и все же он сомневался, был ли хоть один караван поселенцев в столь отчаянном и безнадежном положении, в каком оказались Маленький Волк и его народ. Они были уже зажаты в тиски войсками, почти вдвое превышавшими их численностью, а отряд, посланный из Додж-Сити, полностью блокировал их путь на север; у них не оставалось ни одного шанса, что хоть кто-нибудь сможет прорваться. Если у них даже и были скудные запасы продовольствия, они наверняка уже израсходованы. Рано или поздно воины расстреляют свои последние патроны, а непрерывное бегство вконец измотает и всадников и лошадей. Он слышал, что шайенские мальчики и девочки ездят верхом уже с четырех лет. Накануне он был свидетелем такого наезднического искусства, какое даже трудно было себе представить, но он знал также, что ни один человек не в состоянии час за часом, день за днем скакать верхом беспрерывно. Они свалятся, даже если им и удастся убежать, хотя он не верил в это.
— Пусть люди спокойно отдыхают, — сказал он Уинту. — Отряд из Доджа придет сюда завтра утром.
— Индейцы могут ночью скрыться.
— Да, могут, — согласился Мюррей. — Я оставлю пикеты на всю ночь.
— Хорошо было бы доставить раненых к доктору. Им дьявольски тяжело при такой жаре.
— Фургоны придут сюда утром, — повторил Мюррей.
— Надеюсь.
Мюррей спал и эту ночь. Странно, он успокоился с той минуты, как понял, что шайены обречены, точно и его судьба была неразрывно и страшно сплетена с судьбой этого маленького индейского племени. Шайены являлись для него символом свободы, а он сам — символом рабства. Но он уже перестал бороться, да и не искал борьбы. Ведь он — наемник, которому дали оружие, чтобы разрушать, и вот он сам разрушит то единственное, что было олицетворением его смутных надежд и стремлений. Он не мог сказать, в чем он не прав и в чем правы они, эти полуголые индейцы, не имеющие понятия о том, что белый человек считает законом, порядком, приличием. Но Мюррей твердо знал, что, уничтожая их, он заглушит последние остатки своей совести и сможет тогда сказать, как говорил покойный сержант Келли: «За это хорошо платят, а человеку приходится делать вещи и похуже».
Поэтому он спал хорошо больше половины ночи, пока треск ружейных выстрелов со стороны пикетов не разбудил его. Он проснулся в самый разгар суматохи; солдаты бросились седлать лошадей, и вот он уже слышит величественную симфонию — топот тысячи лошадиных копыт.
— Трубач! — крикнул он. — Трубач!
Но незачем было трубить сигнал. Солдаты уже вскакивали на коней, и молодые лейтенанты отрывисто подавали команду.
Со всех сторон мчались с донесениями пикеты:
— Все время горели костры, сэр, и эти язычники распевали свои проклятые песни. Все случилось так внезапно, как гром среди ясного неба.
— Темпор! — крикнул Мюррей. — Возьми еще солдата и оставайся с ранеными. Гити заберет вас завтра… Капитан Уинт, вперед!
Они поскакали в темноту, вслед утихавшему топоту индейских лошадей. Шайены бежали, воспользовавшись холмом как прикрытием, и когда Уинт со своими солдатами обогнул его по узкой полоске прибрежной земли, глухой и слабый шум почти замер вдалеке.
Внезапно Уинт скомандовал отряду остановиться.
Мюррей проехал вдоль тесных рядов ржущих и встающих на дыбы лошадей, и когда он добрался до головы колонны, то увидел, что Уинт уже спешился и нагнулся над чем-то лежащим на земле.
— Что такое? — спросил Мюррей.
Уинт выпрямился. Он держал на руках индейского ребенка. Мальчику было не более пяти лет, и он был мертв: пуля попала ему в шею. У него было круглое скуластое личико, черные глаза широко раскрыты.
Гордон, один из бывших в пикете солдат, протиснулся вперед и жалобно сказал:
— Это, верно, моя работа, сэр: я несколько раз стрелял по ним. Но я ничего не мог разглядеть в темноте, кроме плотной массы, и несколько раз выстрелил наугад.
— И правильно сделал, — равнодушно сказал Уинт.
— Он мертв, — заметил Мюррей.
— Я думаю, нам следовало бы похоронить его.
— Наши убитые остались позади, их не похоронили.
— Нам следовало бы похоронить его, — повторил Уинт.
Мюррей взглянул на него, затем медленно кивнул головой. Несколько солдат спешились и молча принялись ножами рыть могилу. Неглубоко — около двух футов. Кто-то бросил им свое одеяло. Уинт завернул в него маленького индейца и положил в неглубокую яму.
— Все равно зря, — сказал один из солдат, — койоты найдут.
— Они найдут, хоть закопай на десять футов, — добавил другой.
Могилу завалили сырой землей и утоптали ногами. Чей-то голос из темноты насмешливо протянул:
— Может быть, и молитву прочитаете над ним, капитан?
— Заткни глотку, или я ее сам заткну! — крикнул Мюррей.
Солдаты снова сели на лошадей. Топот копыт уже давно затих в ночи, поэтому спешить было бесполезно, и отряд медленно двинулся на север.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Сентябрь 1878 года
ВАШИНГТОН ВМЕШИВАЕТСЯ
Тем временем Мизнер послал по телеграфу подробный рапорт военному министерству в Вашингтон. Агент Майлс, со своей стороны, послал доклад в индейское ведомство. Уильям Николсон, уполномоченный управления по делам индейцев в Лоуренсе, штат Канзас, отправил довольно обстоятельное донесение в министерство внутренних дел. Он предупредил также агента Майлса, чтобы тот не делал никаких заявлений репортерам.
Рапорт полковника Мизнера, снабженный множеством дополнений и несколькими примечаниями, достиг своего конечного назначения — подвала в доке, принадлежащем Уильяму Текумсе Шерману.
Главнокомандующий вооруженных сил Соединенных Штатов любил свою семью. Он так сильно любил ее, что по всей стране его имя стало нарицательным для обозначения снисходительного и нежного отца. Всякий раз, когда репортеру приходилось, миновав апартаменты Шермана, посещать заваленную бумагами комнату в подвальном помещении, служившую генералу канцелярией и кабинетом, он получал интереснейший материал для заметки. Не раз репортер находил здесь одного-двух ребят, мешавших главнокомандующему работать. Репортер говорил себе: «Боже мой, неужели это тот самый человек, который прошел путь славы (и разрушения) через всю Джорджию!» А это было великолепно, как была великолепна простая дощечка над лестницей в подвал с лаконичной надписью: «Приемная генерала Шермана». Все это доказывало, что даже самая громкая слава не дает возможности узнать истинную сущность человека до тех пор, пока не представится случай понаблюдать его дома, в кругу семьи.
Именно здесь, в этом подвале, в бодрое теплое утро ранней осени генерал Шерман прочел рапорт полковника Мизнера. Рапорт был доставлен вместе с другими бумагами о передвижении войск в прериях. В них говорилось, что среди апачей происходят волнения, команчи на юге совершили два набега; пьяный индеец из племени Проколотых Носов убил белого человека, и на поимку убийцы послан кавалерийский эскадрон. Шерман с досадой покачал головой: целый кавалерийский эскадрон в погоне за одним пьяным индейцем! Майор Джемс Т. Фредрикс доносил о шайке торговцев виски, контрабандой доставлявших его в Панхендл тысячами галлонов.
Как может армия, спрашивает он, поддерживать хоть какую-нибудь законность и порядок, если эти негодяи имеют возможность продавать свой подслащенный спирт свободно и открыто!
Все это была какая-то сплошная путаница. К управлению прериями были привлечены военные власти, индейское ведомство, министерство внутренних дел, общество квакеров, министерство юстиции, полиция, местная милиция и еще, и еще…
Шерман написал гневную резолюцию, порвал ее и, составив новую, более сдержанную, направил заявление Фредрикса в индейское ведомство.
Индейцы сиу перешли границу Канады. «Мы возьмемся как-нибудь за Канаду и наведем там порядок», — сказал себе Шерман. Как и многие военные, генерал был того мнения, что все это следовало осуществить сейчас же после войны между штатами, когда в распоряжении федерального правительства находились сотни тысяч закаленных солдат. Марш на север, два быстрых удара по Монреалю и Квебеку, и в результате — государство, простирающееся от Северного полюса до Рио-Гранде. Что ж, и теперь еще не поздно сделать так, и это будет сделано.
И генерал, сидя в своем подвале, где было и тепло и прохладно, погрузился в мечты о новых походах и кампаниях, не замечая мух, которые жужжали вокруг его головы и бороды и, не смущаясь, расхаживали на негнущихся ножках по его бумагам.
«Стачка в Чикаго… отправлены два отряда для поддержания порядка…» Генерал дважды перечел донесение. Он ненавидел забастовки; в них таилась какая-то смутная угроза, от которой закипала бессильная ярость. Невозможно бороться с ними так, как следовало бы. И даже не уловишь, какие зловещие семена для будущего они несут в себе. Ясно одно — они представляют собой угрозу, и ясно, что существуют люди, насмехающиеся над мундиром, который он носит.
Перейдя к следующему донесению, Шерман в нерешительности взглянул на стоящую под ним подпись. Он не мог припомнить, кто такой полковник Мизнер. Какой же это полк на Территории? Может быть, четвертый? Нет, тот дальше на север. И не одиннадцатый. А может быть, все-таки четвертый? Генерал гордился тем, что знал почти всех своих полковников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31