Когда Анри излагал этот план своим людям, они не выразили особого воодушевления и были правы, потому что осуществление его на практике сопряжено было со слишком большим количеством огрехов. Эти проклятые псы вели себя не совсем так, как решил за них Анри. Они не желали собираться в одном месте и хором облаивать одного, специально для этих целей выделенного человека. Чуя, что грабителей за стеной много, они носились, как сумасшедшие, по двору, попасть в них из арбалета в темноте южной ночи было очень непросто. Тем, кто совался во двор раньше времени, доставалось от их зубов. И даже будучи заколоты, они не разжимали своих челюстей. Разбойник по имени Кадм так и приковылял в пещеру под башней со вцепившейся в голень собачьей башкой, которую пришлось спешно отсечь от туловища.
Богатеи ближайших городов, заслышав о появлении в округе большой разбойничьей банды, зарывали свои деньги поглубже, так, что если какой-нибудь налет проходил относительно спокойно, то добыча оказывалась слишком ничтожна.
В подвале башни на холме нарастало уныние и даже сам Весельчак Анри был не слишком весел. Хорошо еще, что хозяева двух вилл, запуганные до смерти соседством, присылали в достаточном количестве еду. В противном случае, люди Анри начали бы просто разбегаться.
В один из первых дней, вожак потребовал от своего нового пленника, чтобы тот показал ему свой дом в Бефсане. Разумеется, эта ознакомительная прогулка могла быть совершена только ночью. Внешность разбойников стала уже более менее известна горожанам и, увидев их на улице города днем, они, конечно, кликнули бы стражников.
Не моргнув глазом, Анаэль подвел Весельчака Анри к дому горшечника Нияза.
Ночь была тихая, безлунная, звездный шатер был так красив и величествен, как это бывает только палестинской осенью. Неподалеку, тихо, почти скрытно журчал ручей, бесшумно высились громады тутовых деревьев на том берегу. Глухо топтались овцы в своем закуте, за белой стеной. Сердце Анаэля стучало торопливее, чем обычно. Всего в какой-нибудь сотне шагов отсюда, вверх по течению ручья, стоял дом его отца. Заставляли волноваться Анаэля, как вскоре выяснится, чувства отнюдь не сентиментального характера.
— Однако твой отец не богатей, — негромко сказал Анри, всматриваясь в смутные очертания строений.
— Богато живут там, за крепостной стеной.
— Пожалуй.
Анаэль знал, что на слово ему не поверят и устроят какую-нибудь проверку. Вероятнее всего она будет заключаться в том, что надо будет проникнуть внутрь, не вызвав собачьего лая, — это будет подтверждением того, что он здесь свой. Он мог бы повести их к своему дому, и не сделал этого не потому, что пожалел отца и сестер. Просто за то время, пока он отсутствовал, их собственные собаки могли передохнуть, и тогда понятно, чего он мог ждать от новых. А про горшечника Нияза было известно, что он по лютой своей бедности никаких цепных охранников не держит, ибо еды ему хватает только для себя и старухи-жены и после их ужина не остается даже крошки, чтобы покормить воробья.
— Не принесешь ли ты нам напиться, ночь больно душная, — тихо сказал Анри. Двое головорезов, стоявших у него за спиной, подтвердили, что да, пить хочется нестерпимо.
— Сейчас, — сказал Анаэль, хваля себя за то, что предусмотрел коварный замысел Весельчака. Он направился к дому, завернул за поворот невысокого забора, там имелась калитка — она открывалась бесшумно, ибо висела на кожаных петлях. Осторожно войдя во двор, Анаэль присмотрелся — кажется, никаких особых изменений тут нет. Хотя вот — развалилась летняя печь, покосилась овчарня…
Задерживаться долго во дворе было нельзя. Хозяин, лишь пару дней назад покинувший свой дом, должен ориентироваться на своем подворье мгновенно, хотя бы и ночью. Кувшин с водой, кажется, стоит под навесом. Правильно…
Отхлебнув водицы, Анри сказал:
— Почему так, чем беднее дом, тем вкуснее в нем вода?
Выглянула луна, и сразу огромные изменения произошли в окружающем мире. Встрепенулся воздух, серебряными пятнами пошла вода в ручье, сами шелковицы превратились в таинственные, поблескивающие холмы, полные шелестящих пещер. Плоские крыши домов туда, вниз по склону холма, были освещены как днем. Беспричинно залаяли собаки за крепостной стеной.
— Я отнесу кувшин, — сказал Анаэль.
— Не надо, сейчас уже опасно, с первой луной палестинец всегда выходит помочиться.
— А кувшин?
— Мы возьмем его с собой, а чтобы ты не считал, что ограбили твой дом… — Анри бросил через забор небольшую серебряную монету.
Анаэль надеялся, что после этой проверки его оставят в покое, перестанут следить за ним ежечасно и повсюду. Но он ошибся. Весельчак оказался и хитрее и подозрительнее, чем можно было подумать. Непрерывно и неотступно рядом с сыном красильщика находился кто-нибудь из доверенных людей вожака. Ему недвусмысленно давали понять, что убежать ему не дадут. Анаэль ничего и не предпринимал в этом отношении, чтобы попусту не дразнить своих охранников. Нечего было и думать о том, чтобы избавиться от «телохранителя» физически, оказавшись с ним один на один. Все доверенные люди Анри были настоящими громилами, так что еле оправившемуся калеке нечего было и мечтать о том, чтобы справиться с кем-нибудь из них. Кроме всего прочего, Весельчак хорошенько инструктировал своих звероподобных помощников. Они никогда не поворачивались к Анаэлю спиной, не становились на краю обрыва и т.п.
Однажды выведенный из себя пленник решил объясниться с Анри напрямую. Оказавшись с ним наедине, он спросил, неужели до сих пор не заслужил доверия?
— Ни вот настолько! — бодро сообщил Весельчак, показывая половину грязного мизинца.
— Но я же показал тебе дом своего отца, я участвую во всех твоих грабежах и по законам королевства заработал себе три повешения. Ты же обращаешься со мной, как с человеком подозрительным.
— Я обращаюсь с тобой так, как ты того заслуживаешь, — сказал Анри спокойно, обстругивая какую-то деревяшку.
— Но тогда, клянусь Спасителем, мне хотелось бы знать — почему?
— Объясню, — Анри отбросил изуродованную палку. — Семья? Что мне твоя семья? Как сказал Спаситель, только что упомянутый тобой всуе, «оставь и мать свою». А что, если ты есть настоящий христианин, и для тебя семейство твое, суть пыль под ногами?
— Не богохульствуй!
Анри перекрестился, но без панической истовости.
— Что же касается истины, то тут и вовсе простое могу дать тебе объяснение. Да, на эту королевскую милость ты заработал, вспарывая прокисшие перины менял в Сейдоле и Хафараиме, но откуда мне знать, что ты встретился мне, не имея на своей совести грешков пострашнее.
Анаэль сел на камень возле костра и разочаровано потер руками лицо.
— Не могу понять, зачем ты держишь при себе человека, внушающего такие подозрения?
— Надеюсь, ты не станешь мне указывать, что мне делать, а чего нет?
— Просто я не понимаю, зачем тебе такая обуза, ведь меня легче убить.
— Если будешь очень просить — убью, — сказал Анри, показывая своим тоном, что разговор он считает законченным.
Постепенно, Анаэль понял, что шайка Анри, при всей внешней своей необузданности, стихийности, была очень хорошо и разумно организована. Вожак препятствовал ее чрезмерному разрастанию, и принимал желающих к ней пристать по какому-то своему, ему лишь понятному принципу. Он выбирал из числа бродяг, одиноких разбойников и искателей приключений не самых могучих и не самых свирепых на вид. Избегал, что как раз было понятно, стариков и юнцов. Сначала Анаэль думал, что Анри предпочитает не связываться с мусульманами, но потом оказалось, есть и сарацины в его шайке. Только через пару месяцев, уже ближе к зиме, Анаэль наконец уловил самые общие черты той картины, что добивался вожак. Его шайка была своего рода ковчегом, в ней желательно было иметь каждой разбойничьей твари по паре. Несколько отменных бойцов-силачей, несколько самострельщиков и лучников, пара-тройка «длиннопалых» — настоящих воров-умельцев. А кроме этого имелся постоянный повар и даже свой трубадур — маленький злобный провансалец, почему-то возненавидевший Анаэля со всей силой непонятной страсти. Он требовал, чтобы его звали де Фашон, но откликался и на просто Жак.
Осень 1184 года выдалась тяжелой для обывателей маленьких городов близлежащих долин. Из-за Иордана дважды налетали сельджуки. Кроме того, несмотря на все усердие усадебных псов, урон, который приносила горожанам шайка Анри, был немалым.
Самым захватывающим в разбойничьей жизни является не сам по себе налет, не схватка с сонными стражниками, не бегство от погони по лунным тропам, когда стук сердца заглушает стук копыт. Самое интересное, самое драматичное — дележ добычи. Конечно, есть и всеми признается изначальный договор, все примерно знают, кто и сколько должен получить. Споры возникают из-за оценок стоимости.
— Ты мне говоришь, что это ожерелье из хорасанской бирюзы стоит десять бизантов? — спрашивает красный от возмущения сицилиец.
— Да, — невозмутимо говорит флегматичный норманн, почесывая небритую щеку.
— Оно не стоит и сорока турских су!
Норманн демонстративно хохочет, закатывая глаза. Сицилиец хватается за кинжал, изрыгая проклятия, призванные испепелить насмешника. Крови пролиться не дают. Анри усмиряет их гнев презрительным окриком.
Анаэль однажды спросил, почему ему не выделяется никакой доли, ведь он участвует в налетах, грабит, убивает, рискует жизнью.
Анри очень удивила эта претензия.
— Ты не член шайки, — ответил он.
— А кто я? — удивился в свою очередь Анаэль.
— Ты добыча.
— Добыча?!
— Именно. Общая. Если хочешь, я выставлю тебя на раздел.
Больше Анаэль на эту тему не заговаривал. Планов бегства он, конечно, не оставлял. Жизнь его в подвале башни, даже с учетом всех неприятных сторон, была все же сноснее, чем в лепрозории или на плантации в Агаддине. Правда за свой завтрашний день он теперь мог поручиться еще с меньшим основанием, чем там. Любой, самый вздорный пьяный каприз и существование его будет прервано, тайник в подвалах Соломонова храма навек останется втуне, и человек с опущенным веком, Старец Горы Синан, умрет, так и не вкусив заслуженного возмездия. Мысль об этом не давала спокойно спать, и чем дальше, тем она становилась ярче и злее. Он ворочался на пахнущих псиной шкурах и ослепительные видения осуществленной мести проходили в его бессонном мозгу. Он даже не подозревал, до какой степени глубоко в его душу проникло мстительное чувство. В сарае Агаддина и лепрозории оно было приглушено животными условиями существования — он должен был там выжить как тварь, теперь едва-едва придя в обычное свое состояние, он вновь более всего желал отомстить. Нажитый за последние месяцы опыт советовал — не спешить. Как человеческий глаз, он должен был хранить в себе умение одновременно видеть и далеко и близко. И башни замка Алейк, и кинжал, приставленный к его горлу человеком Весельчака Анри.
С течением времени Анаэль понял, что вожак тоже в известной степени зависит от него, что-то мешает лихому разбойнику запросто с ним расправиться. Как будто он ждет откуда-то указания или сигнала, а до этого должен даже, как будто беречь свою «добычу». Во время налетов, сопряженных с особым риском, Анаэль всегда был оставляем в задних рядах, он это заметил и правильно расценил.
Осень постепенно перетекла в зиму. Зимы в Палестине в те времена иногда случались довольно холодные, не был большой редкостью даже снег. Что, впрочем, выходцам из Аквитании, а тем более Британии было не внове и не могло испугать. Между тем, жизнь в разбойничьем сообществе стала тяжелей. Все меньше и меньше путников было на дорогах, все труднее было незаметно прокрадываться в города. Мрачные разбойники большую часть времени валялись в подвале, играли в кости и проклинали свою жизнь. В таких условиях каждый удачный налет праздновался широко и шумно: это скрашивало тусклые будни.
Однажды Анаэль, внимательно, по своему обыкновению следивший за всем, что происходило вокруг, заметил, что Анри немного странно проводит процесс дележки добычи. Не в полном соответствии с теми правилами, которые, как казалось Анаэлю, действовали в шайке. Он брал себе непомерно большую долю, даже если учесть его авторитет среди прочих бандюг. Было видно, что все остальные от такого поведения вожака не в восторге, но вынуждены смиряться, хотя и с большою неохотой.
У Анри была отдельная пещера, туда он и уносил то, что считал нужным спрятать. Можно было себе представить, какие там скопились ценности.
— Он не боится, что кто-нибудь убьет его однажды ночью и завладеет деньгами? — спросил как-то Анаэль у своего охранника-надзирателя по имени Кадм.
— А там ничего почти и нет, только два-три дорогих кинжала. Анри любит хорошее оружие.
— А где же все ценности? 9
— Не знаю, — равнодушно зевнул разбойник, обнажив развалины своих зубов.
"В чем тут дело? " — заинтересовался Анаэль. Путем проведения осторожных расспросов, удалось выяснить, что примерно раз в месяц Анри куда-то увозит собранные деньги и кому-то отдает.
— Кому?
Этого толком никто не знал.
— Зачем?
— Как это зачем? — опять зевнул Кадм и кое-как объяснил, что если этого не делать, то они долго не высидели бы в этом подвале. Какой-нибудь комтур давно бы их отсюда выкурил. Или барон из ближайшего замка.
— Неужели ты думаешь, мы бы могли жить здесь спокойно все это время, когда бы не этот влиятельный человек в Тивериаде? А может и не в Тивериаде.
Анаэль не мог не признать справедливость этого замечания. Как он сам не подумал над этим. За пять месяцев ни один местный правитель даже не попытался их выследить и снарядить какой-нибудь отряд. Стало быть, Весельчак Анри действует не сам по себе, у него есть могущественный покровитель. В Тивериаде. А может быть в самом Иерусалиме? Получается, что великолепный и свирепый вожак всего лишь что-то вроде сборщика налогов. Анаэль искренне восхитился изобретательностью этого неизвестного. Когда все законные способы выкачивания денег из страны исчерпаны, надо наслать на неуступчивых жителей банду ночных разбойников и получать с них свою долю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78