https://wodolei.ru/catalog/chugunnye_vanny/140/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


OCR Zmiy
«С. Н. Сергеев-Ценский. Собрание сочинений в двенадцати томах. Том 4»: Огонек, Правда; Москва; 1967
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Синопский бой
ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Шлюпки с младшими офицерами эскадры вице-адмирала Нахимова одна за другой подходили к флагманскому кораблю «Императрица Мария».
После сильного шторма, немилосердно трепавшего перед тем двое суток суда, заштилело, и даже зыбь успела улечься настолько, что шлюпки без особых усилий приставали к трапу корабля.
Мичманы настроены были празднично, взбираясь по трапу на палубу. Еще бы!.. Во-первых, Павел Степанович не зря же вызвал их перед самым обедом: он, конечно, оставит их у себя обедать, и тут-то они разузнают как следует все новости, чтобы было с чем вернуться, кроме официальной переписки; во-вторых, они уже около месяца не сходили никуда каждый со своего судна и не видались с товарищами из других экипажей; в-третьих, наконец, подымало их настроение и то, что через них будут переданы командирам судов какие-то важные приказания насчет будущих действий, не говоря уже о копиях с царского манифеста о войне с Турцией.
О том, что война уже объявлена, еще два дня назад извещалось с флагманского корабля сигналом, но штормовая погода мешала общению между судами эскадры.
Весть о войне принес пароходо-фрегат «Бессарабия», пришедший из Севастополя. Всеми предполагалось, разумеется, что вместе с этой короткой, но весьма значительной вестью пришел на имя Нахимова обстоятельный приказ начальника штаба русского флота, светлейшего князя Меншикова, и настала наконец-то пора вполне ясных отношений к турецким военным и купеческим судам, которые бороздили волны Черного моря бок о бок с русскими, но за действиями которых предписывалось только «наблюдать».
И вот целое лето, с тех пор как прибыл в мае на пароходе «Громоносец» Меншиков из Константинополя после неудачных переговоров с турецкими министрами, только и делали, что «наблюдали».
Для этого от берегов Кавказа и до самого Босфора рассыпаны были небольшими отрядами крупные и мелкие суда. Но нести эту дозорную службу долгое время можно было только при помощи пароходов, которые и во время полного штиля имели способность подходить близко к парусным сторожевым судам и перекачивать на них шлангами пресную воду. Иногда же бочки с пресной водой спускались ими просто в море, а потом уж эти бочки пригоняли на буксире спущенные с судов шлюпки.
Тем же порядком, в бочках, доставлялась и зелень для команд и солонина, и часто бывало так, что офицерский стол ничем не отличался от стола матросов.
Скучно было. Время заполнялось главным образом учебной стрельбой, но что делалось в мире, об этом в открытом море неоткуда было узнать. Можно было только гадать, догадываться, делать разные смелые предположения до тех пор, пока из Севастополя не приходили другие суда на смену сторожевым и не привозили свежие новости и газеты.
Однако вплоть до поздней осени ни из этих свежих новостей, ни из газет, ни даже во время стоянки в Севастополе, когда чинились суда и запасались провизией и водой, все-таки нельзя было узнать определенно, начнется ли в этом году война, или европейские дипломаты сделают все, чтобы она не возникла.
В октябре, 9(21) числа, Меншиков послал из Севастополя к берегам Анатолии эскадру Нахимова из четырех линейных кораблей, фрегата и брига. В предписании, полученном при этом Нахимовым от светлейшего, говорилось:
«По сведениям из Константинополя, между прочим, сделалось известным, что турецкое правительство дало наставление своим крейсерам, по миновании сего 9(21) октября, в случае встречи с русскими и буде они в меньших силах, атаковывать их. Так как известие это неофициальное и, следовательно, со стороны нашей не должно быть принято за разрыв, а между тем такое распоряжение турецкого правительства, буде оно справедливо, может подвергнуть наших крейсеров внезапной атаке, то, в предупреждение сего, я предписываю: 1) пароходу „Бессарабия“ находиться в вашем отряде; 2) вашему превосходительству распространить свое крейсерство к анатолийскому берегу, между мысом Керемпе и портом Амастра, так чтобы быть на пути сообщения между Константинополем и Батумом. Эскадра ваша может подходить на вид берегов, но не должна без повеления высшего начальства или открытия неприязненных действий со стороны турок вступать с ними в дело».
Это предписание заканчивалось тем, что все русские суда, разбросанные в море, должны были стянуться к эскадре Нахимова. Став таким образом во главе больших уже морских сил, Нахимов предупреждал всех командиров судов, какой линии поведения им надо держаться:
«Так как Россия не объявляла войны, то при встрече с турецкими судами первый неприязненный выстрел должен быть со стороны их; те же турецкие суда, которые на это решатся, должны быть уничтожены. Я убежден, что в случае разрыва между Россией и Турцией каждый из нас исполнит свое дело».
Все флотские офицеры отметили тогда тон обращения Нахимова к командирам судов. Вице-адмирал не парил где-то в малодоступной выси и не гремел оттуда жесткими словами приказа: он не отделял себя ни от командиров, ни от экипажей своих судов; «был убежден» во всех точно так же, как и в себе. Он оставался верен себе и теперь, когда наступали грозные дни испытаний. Другим никто и не представлял себе Нахимова, иначе за что бы так любили его не офицеры только, но и матросы, называвшие его «отцом»?
Октябрь, как обычно на Черном море, был очень бурный, часто дул норд-ост большой силы, качавший огромные корабли, как рыбачьи лодки. Между тем эскадра Нахимова держалась, как и было ей предписано, в виду анатолийских берегов; вся ширина Черного моря лежала перед ней, отделяя ее от родной бухты.
Ветер бушевал кругом по нескольку суток подряд; лили дожди; замороженные паруса рвались, леденели палубы, так что на них невозможно было держаться при сильнейшем крене судов; иногда свирепые смерчи крутились и двигались по морю с большой быстротой; матросы и офицеры выбивались из сил, борясь не с врагами России, а только с разгулявшимися стихиями…
Но в конце октября впервые прозвучало и слово «враги». Из Севастополя пришел корвет «Калипсо» и привез от Меншикова весть, что враждебные действия на Дунае со стороны турок начались: из турецкой крепости Исакчи обстреляли продвигавшуюся вниз по Дунаю небольшую флотилию мелких русских судов, причем был убит командовавший этой флотилией капитан 2-го ранга Варпаховский, а вслед за тем турки перешли на правый берег Дуная и заняли селение Калафат, «так что следует считать, что война не только объявлена турками, но уже идет. Поэтому и русской эскадре вменяется в обязанность задерживать турецкие военные суда, если они не будут оказывать сопротивления; если же будут сопротивляться и вступать в бой, — уничтожать их».
Однако, что касалось купеческих судов, то их приказано было пока не трогать и ждать особого распоряжения на этот счет. Неопределенность положения все-таки, значит, оставалась; она должна была замениться ясностью только теперь, с получением манифеста из Петербурга; кстати, точно нарочно для этой именно цели, выдался ясный, тихий и очень теплый день.
II
В приказаниях Нахимова действительно была полная ясность, тем более что они не носили названия «секретных» или «тайных» и даже совсем не были похожи на приказания.
«Отец» матросов и младших офицеров остался самим собою — у него был свой стиль. Бумажки, выданные в штабе флагмана мичманам, были такого содержания:
"Не имея возможности за крепким ветром и большим волнением передать на суда вверенного мне отряда копии с манифеста объявления войны Турцией, я передаю их теперь и предлагаю гг. командирам приказать священникам прочитать их при собрании всей команды.
Имею известие, что турецкий флот вышел в море с намерением занять принадлежащий нам порт Сухум-Кале и что для отыскания неприятельского флота отправлен из Севастополя с шестью кораблями генерал-адъютант Корнилов. Неприятель не иначе может исполнить свое намерение, как пройдя мимо нас или дав нам сражение.
В первом случае я надеюсь на бдительный надзор гг. командиров и офицеров; во втором, — с божьей помощью и уверенностью в своих офицерах и командах, — я надеюсь с честью принять сражение. Не распространяясь в наставлениях, я выскажу свою мысль, что в морском деле близкое расстояние от неприятеля и взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика.
Уведомляю гг. командиров, что в случае встречи с неприятелем, превышающим нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает свое дело".
Не «приказываю», а «надеюсь»; не «предписываю», а только «высказываю свою мысль, не распространяясь в наставлениях», и в заключение — «совершенно уверен, что каждый из нас сделает…»
Небо было чистое, голубое; на море почти штиль. Оно не успокоилось совершенно, но зыбь была уже мелкая и сверкала под ярким солнцем, как битое стекло. Высокие гористые берега Анатолии, ничем не отличавшиеся издали от берегов Кавказа, перед тем несколько дней подряд заволоченные то дождем, то туманом, то низко лежащими тучами, теперь имели вымытый, праздничный вид и изумляли богатством и нежностью красок, и совершенно как-то не хотелось верить, что красивые берега эти — враждебные берега.
С корабля «Чесма» командирован был на флагманский корабль мичман Белкин, с фрегата «Кагул» — Забудский, с брига «Язон» — Палеолог 2-й. Все они, как и другие два мичмана — с кораблей «Храброго» и «Ягудиила», — были народ крепкий, по-молодому энергичный, влюбленный и в море и в Нахимова как в великого знатока и моря и морской службы, такого несравненного знатока, похвала которого способна поднять каждого из них до небес.
Даже, пожалуй, мало было сказать о нем «знаток»: иной знаток мог быть высокомерен, холоден, пренебрежителен к тем, кто не успел еще стать знатоком. Нахимов же был не только знаток, но еще и поэт-моряк.
Для него незнание дела было нелюбовью к делу, а нелюбовь к делу — все равно что безнравственность, преступление; если же он сталкивался с небрежностью, то это в глазах его было не чем иным, как нарушением присяги — совершенно бесчестным поступком.
Он был строг ко всяким неисправностям по службе, но все видели, насколько был строг он к самому себе, и все знали, что эта строгость необходима в море, что море не шутит с теми, кто вздумает не в добрый час пошутить с ним.
Биографии Нахимова тогда не было в печати, — он был слишком скромен для того, чтобы иметь биографов, — а в послужной список его попадали только казенные скупые фразы о том, где он проходил службу, когда и какой получил чин или орден. Но от старших моряков к младшим переходили рассказы о Нахимове, и каждый из мичманов, явившихся в этот ноябрьский день на флагманский корабль, их знал.
Так, известно им было, что случилось в Балтийском флоте лет двадцать назад, когда Нахимов был командиром фрегата «Паллада» — образцового фрегата, построенного на верфи в Охте под личным его наблюдением.
Изобилие шхер и вечные туманы делают плавание на Балтике несравненно более трудным делом, чем на Черном море, и вот в бурную августовскую погоду, притом поздно вечером, шла крейсировавшая под командой вице-адмирала Беллинсгаузена большая эскадра из семи линейных кораблей, семи фрегатов и нескольких бригов; в числе семи фрегатов была «Паллада». Эскадра шла вблизи Дагерорда, где был маяк, однако маяка не было видно из-за низко спустившихся густых туч, а место это считалось опасным ввиду подводных камней.
На вахте «Паллады» стоял тогда лейтенант Алферьев, но командир фрегата слишком хорошо изучил Балтийское море, чтобы положиться только на своего лейтенанта и успокоиться. Он не полагался даже и на командира эскадры, хотя Беллинсгаузен считался весьма опытным моряком, некогда совершившим плавание к Южному полюсу. Он неустанно смотрел в сторону берега, не покажется ли маяк.
И маяк блеснул — раз, два, три, потом его снова затянуло тучами. Но Нахимов успел все-таки благодаря этим коротким миганиям маяка определить место, на котором находилась эскадра, и, к ужасу своему, убедиться, что она идет прямо на камни.
В это время сменяется лейтенант Алферьев (была уже полночь), и Нахимов с ним вместе еще раз проверяет по карте свой вывод и видит, что вывод верен. Но он всего только капитан 2-го ранга, а вице-адмирал Беллинсгаузен — старик очень крутого нрава. Чтобы предотвратить аварию, нужно сделать сигнал: «Эскадра идет к опасности!» Но это будет проступком против дисциплины: штаб-офицер не смеет учить вице-адмирала, что ему делать в море.
Наконец, с минуты на минуту можно ожидать, что на адмиральском корабле будет поднят сигнал о перемене курса… Но минуты идут за минутами, никакого сигнала на адмиральском корабле не видно. И Нахимов приказал сделать то, что нужно было сделать: сигнал был дан, и фрегат «Паллада» поворотил в сторону, а за ним, разобрав грозный сигнал, повернула и вся эскадра, кроме корабля «Арсис», который весьма недолго шел прежним курсом и пушечными выстрелами донес адмиралу о своем бедствии, — на нем не разглядели сигнала «Паллады» или не сочли нужным с ним считаться.
«Арсис» сел на камни, дно его было пробито. Чтобы помочь ему сняться, пришлось сбросить в воду все орудия его верхней палубы и срубить мачты. Только через два дня удалось стащить его и на буксире отправить в Або. Оказалось, что еще два корабля могла бы постигнуть участь «Арсиса», если бы Нахимов поколебался дать сигнал и запоздал бы с ним на несколько минут: днища кораблей этих уже скользили по обочинам камней, когда делали поворот на новый курс.
Так спас этот поэт-моряк Балтийскую эскадру. Но года через два после того переведен он был в Черноморский флот, к адмиралу Лазареву, под командой которого сражался на «Азове» в Наваринском бою. На Николаевской верфи строился под наблюдением Нахимова корабль «Силистрия», и сам он был назначен командиром этого корабля.
Новый корабль участвовал в обычном практическом плавании, в котором ничто не грозило аварией в ясный день и на глубокой воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19


А-П

П-Я