что Степанида Матвеевна, - а уж из нас, родственников, кто не слыхал про
Степаниду Матвеевну? - она меня прошлого года из Духанова помелом прогнала,
- что эта Степанида Матвеевна получила письмо такого содержания, что у ней
в Москве кто-то при последнем издыхании: отец или дочь, не знаю, кто
именно, да и не интересуюсь знать; может быть, и отец и дочь вместе; может
быть, еще с прибавкою какого-нибудь племянника, служащего по питейной
части... Одним словом, она до того была сконфужена, что дней на десять
решилась распроститься с своим князем и полетела в столицу украсить ее
своим присутствием. Князь сидел день, сидел другой, примерял парики,
помадился, фабрился, загадал было на картах (может быть, даже и на бобах);
но стало невмочь без Степаниды Матвеевны! приказал лошадей и покатил в
Светозерскую пустынь. Кто-то из домашних, боясь невидимой Степаниды
Матвеевны, осмелился было возразить; но князь настоял. Выехал вчера после
обеда, ночевал в Игишеве, со станции съехал на заре и, на самом повороте к
иеромонаху Мисаилу, полетел с каретой чуть не в овраг. Я его спасаю,
уговариваю заехать к общему другу нашему, многоуважаемой Марье
Александровне; он говорит про вас, что вы очаровательнейшая дама из всех,
которых он когда-нибудь знал, и вот мы здесь, а князь поправляет теперь
наверху свой туалет, с помощию своего камердинера, которого не забыл взять
с собою и которого никогда и ни в каком случае не забудет взять с собою,
потому что согласится скорее умереть, чем явиться к дамам без некоторых
приготовлений или, лучше сказать - исправлений... Вот и вся история! Eine
allerliebste Geschichte!
- Но какой он юморист, Зина! - вскрикивает Марья Александровна, выслушав, -
как он это мило рассказывает! Но, послушайте, Поль, - один вопрос:
объясните мне хорошенько ваше родство с князем! Вы называете его дядей?
- Ей-богу, не знаю, Марья Александровна, как и чем я родня ему: кажется,
седьмая вода, может быть, даже и не на киселе, а на чем-нибудь другом. Я
тут не виноват нисколько; а виновата во всем этом тетушка Аглая Михайловна.
Впрочем, тетушке Аглае Михайловне больше и делать нечего, как пересчитывать
по пальцам родню; она-то и протурила меня ехать к нему, прошлого лета, в
Духаново. Съездила бы сама! Просто-запросто я называю его дядюшкой; он
откликается. Вот вам и все наше родство, на сегодняшний день по крайней
мере...
- Но я все-таки повторю, что только один бог мог вас надоумить привезти его
прямо ко мне! Я трепещу, когда воображу себе, чт`о бы с ним было,
бедняжкой, если б он попал к кому-нибудь другому, а не ко мне? Да его бы
здесь расхватали, разобрали по косточкам, съели! Бросились бы на него, как
на рудник, как на россыпь, - пожалуй, обокрали бы его? Вы не можете
представить себе, какие здесь жадные, низкие и коварные людишки, Павел
Александрович!..
- Ах, боже мой, да к кому же его и привезти, как не к вам, - какие вы,
Марья Александровна! - подхватывает Настасья Петровна, вдова, разливающая
чай. - Ведь не к Анне же Николаевне везти его, как вы думаете?
- Однако ж, что он так долго не выходит? Это даже странно, - говорит Марья
Александровна, в нетерпении вставая с места.
- Дядюшка-то? Да, я думаю, он еще пять часов будет там одеваться! К тому же
так как у него совершенно нет памяти, то он, может быть, и забыл, что
приехал к вам в гости. Ведь это удивительнейший человек, Марья
Александровна!
- Ах, полноте, пожалуйста, чт`о вы!
- Вовсе не чт`о вы, Марья Александровна, а сущая правда! Ведь это
полукомпозиция, а не человек. Вы его видели шесть лет назад, а я час тому
назад его видел. Ведь это полупокойник! Ведь это только воспоминание о
человеке; ведь его забыли похоронить! Ведь у него глаза вставные, ноги
пробочные, он весь на пружинах и говорит на пружинах!
- Боже мой, какой вы, однако же, ветреник, как я вас послушаю! - восклицает
Марья Александровна, принимая строгий вид. - И как не стыдно вам, молодому
человеку, родственнику, говорить так про этого почтенного старичка! Не
говоря уже о его беспримерной доброте, - и голос ее принимает какое-то
трогательное выражение, - вспомните, что это остаток, так сказать, обломок
нашей аристократии. Друг мой, mon ami! Я понимаю, что вы ветреничаете из
каких-то там ваших новых идей, о которых вы беспрерывно толкуете. Но боже
мой! Я и сама - ваших новых идей! Я понимаю, что основание вашего
направления благородно и честно. Я чувствую, что в этих новых идеях новых
есть даже что-то возвышенное; но все это не мешает мне видеть и прямую, так
сказать, практическую сторону дела. Я жила на свете, я видела больше вас,
и, наконец, я мать, а вы еще молоды! Он старичок, и потому, на ваши глаза,
смешон! Мало того: вы прошлый раз говорили даже, что намерены отпустить
ваших крестьян на волю и что надобно же что-нибудь сделать для века, и все
это оттого, что вы начитались там какого-нибудь вашего Шекспира! Поверьте,
Павел Александрович, ваш Шекспир давным-давно уже отжил свой век и если б
воскрес, то, со всем своим умом, не разобрал бы в нашей жизни ни строчки!
Если есть что-нибудь рыцарское и величественное в современном нам обществе,
так это именно в высшем сословии. Князь и в кульке князь, князь и в лачуге
будет как во дворце! А вот муж Натальи Дмитриевны чуть ли не дворец себе
выстроил, - и все-таки он только муж Натальи Дмитриевны, и ничего больше!
Да и сама Наталья Дмитриевна, хоть пятьдесят кринолинов на себя налепи, -
все-таки останется прежней Натальей Дмитриевной и нисколько не прибавит
себе. Вы тоже, отчасти, представитель высшего сословия, потому что от него
происходите. Я тоже себя считаю не чужою ему, - а дурное то дитя, которое
марает свое гнездо! Но, впрочем, вы сами дойдете до всего этого лучше меня,
mon cher Paul, и забудете вашего Шекспира. Предрекаю вам. Я уверена, что вы
даже и теперь не искренни, а так только, модничаете. Впрочем, я
заболталась. Побудьте здесь, mon cher Paul, я сама схожу наверх и узнаю о
князе. Может быть, ему надо чего-нибудь, а ведь с моими людишками...
И Марья Александровна поспешно вышла из комнаты, вспомня о своих людишках.
- Марья Александровна, кажется, очень рады, что князь не достался этой
франтихе, Анне Николаевне. А ведь уверяла все, что родня ему. То-то
разрывается, должно быть, теперь от досады! - заметила Настасья Петровна;
но заметив, что ей не отвечают, и взглянув на Зину и на Павла
Александровича, госпожа Зяблова тотчас догадалась и вышла, как будто за
делом, из комнаты. Она, впрочем, немедленно вознаградила себя, остановилась
у дверей и стала подслушивать.
Павел Александрович тотчас же обратился к Зине. Он был в ужасном волнении;
голос его дрожал.
- Зинаида Афанасьевна, вы не сердитесь на меня? - проговорил он с робким и
умоляющим видом.
- На вас? За что же? - сказала Зина, слегка покраснев и подняв на него
чудные глаза.
- За мой ранний приезд, Зинаида Афанасьевна! Я не вытерпел, я не мог
дожидаться еще две недели... Вы мне снились даже во сне. Я прилетел узнать
мою участь... Но вы хмуритесь, вы сердитесь! Неужели и теперь я не узнаю
ничего решительного?
Зинаида действительно нахмурилась.
- Я ожидала, что вы заговорите об этом, - отвечала она, снова опустив
глаза, голосом твердым и строгим, но в котором слышалась досада. - И так
как это ожидание было для меня очень тяжело, то, чем скорее оно
разрешилось, тем лучше. Вы опять требуете, то есть просите, ответа.
Извольте, я повторю вам его, потому что мой ответ все тот же, как и прежде:
подождите! Повторяю вам, - я еще не решилась и не могу вам дать обещание
быть вашею женою. Этого не требуют насильно, Павел Александрович. Но, чтобы
успокоить вас, прибавляю, что я еще не отказываю вам окончательно. Заметьте
еще: обнадеживая вас теперь на благоприятное решение, я делаю это
единственно потому, что снисходительна к вашему нетерпению и беспокойству.
Повторяю, что хочу остаться совершенно свободною в своем решении, и если я
вам скажу, наконец, что я несогласна, то вы и не должны обвинять меня, что
я вас обнадежила. Итак, знайте это.
- Итак, что же это, что же это! - вскричал Мозгляков жалобным голосом. -
Неужели это надежда! Могу ли я извлечь хоть какую-нибудь надежу из ваших
слов, Зинаида Афанасьевна?
- Припомните все, что я вам сказала, и извлекайте все, что вам угодно. Ваша
воля! Но я больше ничего не прибавлю. Я вам еще не отказываю, а говорю
только: ждите. Но, повторяю вам, я оставляю за собой полное право отказать
вам, если мне вздумается. Замечу еще одно, Павел Александрович: если вы
приехали раньше положенного для ответа срока, чтоб действовать окольными
путями, надеясь на постороннюю протекцию, например, хоть на влияние
маменьки, то вы очень ошиблись в расчете. Я тогда прямо откажу вам, слышите
ли это? А теперь - довольно, и, пожалуйста, до известного времени не
поминайте мне об этом ни слова.
Вся эта речь была произнесена сухо, твердо и без запинки, как будто заранее
заученная. Мосье Поль почувствовал, что остался с носом.В эту минуту
воротилась Марья Александровна. За нею, почти тотчас же, госпожа Зяблова.
- Он, кажется, сейчас сойдет, Зина! Настасья Петровна, скорее, заварите
нового чаю! - Марья Александровна была даже в маленьком волнении.
- Анна Николаевна уже присылала наведаться. Ее Анютка прибегала на кухню и
расспрашивала. То-то злится теперь! - возвестила Настасья Петровна,
бросаясь к самовару.
- А мне какое дело! - сказала Марья Александровна, отвечая через плечо
госпоже Зябловой. - Точно я интересуюсь знать, что думает ваша Анна
Николаевна? Поверьте, не буду никого подсылать к ней на кухню. И удивляюсь,
решительно удивляюсь, почему вы все считаете меня врагом этой бедной Анны
Николаевны, да и не вы одна, а все в городе? Я на вас пошлюсь, Павел
Александрович! Вы знаете нас обеих, - ну из чего я буду врагом ее? За
первенство? Но я равнодушна к этому первенству. Пусть ее, пусть будет
первая! Я первая готова поехать к ней, поздравить ее с первенством. И
наконец - все это несправедливо. Я заступлюсь за нее, я обязана за нее
заступиться! На нее клевещут. За что вы все на нее нападаете? она молода и
любит наряды, - за это, что ли? Но, по-моему, уж лучше наряды, чем
что-нибудь другое, вот как Наталья Дмитриевна, которая - такое любит, что и
сказать нельзя. За то ли, что Анна Николаевна ездит по гостям и не может
посидеть дома? Но боже мой! Она не получила никакого образования, и ей,
конечно, тяжело раскрыть, например, книгу или заняться чем-нибудь две
минуты сряду. Она кокетничает и делает из окна глазки всем, кто ни пройдет
по улице. Но зачем же уверяют ее, что она хорошенькая, когда у ней только
белое лицо и больше ничего? Она смешит в танцах, - соглашаюсь! Но зачем же
уверяют ее, что она прекрасно полькирует? На ней невозможные наколки и
шляпки, - но чем же виновата она, что ей бог не дал вкусу, а, напротив, дал
столько легковерия. Уверьте ее, что хорошо приколоть к волосам конфетную
бумажку, она и приколет. Она сплетница, - но это здешняя привычка: кто
здесь не сплетничает? К ней ездит Сушилов со своими бакенбардами и утром, и
вечером, и чуть ли не ночью. Ах, боже мой! еще бы муж козырял в карты до
пяти часов утра! К тому же здесь столько дурных примеров! Наконец, это еще,
может быть, и клевета. Словом, я всегда, всегда заступлюсь за нее!.. Но
боже мой! вот и князь! Это он, он! Я узнаю его! Я узнаю его из тысячи!
Наконец-то я вас вижу, mon prince! - вскричала Марья Александровна и
бросилась навстречу вошедшему князю.


Глава IV
С первого, беглого взгляда вы вовсе не сочтете этого князя за старика и,
только взглянув поближе и попристальнее, увидите, что это какой-то мертвец
на пружинах. Все средства искусства употреблены, чтоб закостюмировать эту
мумию в юношу. Удивительные парик, бакенбарды, усы и эспаньолка,
превосходнейшего черного цвета закрывают половину лица. Лицо набеленное и
нарумяненное необыкновенно искусно, и на нем почти нет морщин. Куда они
делись? - неизвестно. Одет он совершенно по моде, точно вырвался из модной
картинки. На нем какая-то визитка или что-то подобное, ей-богу, не знаю,
что именно, но только что-то чрезвычайно модное и современное, созданное
для утренних визитов. Перчатки, галстук, жилет, белье и все прочее - все
это ослепительной свежести и изящного вкуса. Князь немного прихрамывает, но
прихрамывает так ловко, как будто и это необходимо по моде. В глазу его
стеклышко, в том самом глазу, который и без того стеклянный. Князь пропитан
духами. Разговаривая, он как-то особенно протягивает иные слова, - может
быть, от старческой немощи, может быть, оттого, что все зубы вставные,
может быть, и для пущей важности. Некоторые слоги он произносит
необыкновенно сладко, особенно напирая на букву э. Да у него как-то выходит
ддэ, но только еще немного послаще. Во всех манерах его что-то небрежное,
заученное в продолжение всей франтовской его жизни. Но вообще, если и
сохранилось что-нибудь от этой прежней, франтовской его жизни, то
сохранилось уже как-то бессознательно, в виде какого-то неясного
воспоминания, в виде какой-то пережитой, отпетой старины, которую, увы! не
воскресят никакие косметики, корсеты, парфюмеры и парикмахеры. И потому
лучше сделаем, если заранее признаемся, что старичок если и не выжил еще из
ума, то давно уже выжил из памяти и поминутно сбивается, повторяется и даже
совсем завирается. Нужно даже уменье, чтоб с ним говорить. Но Марья
Александровна надеется на себя и, при виде князя, приходит в неизреченный
восторг.
- Но вы ничего, ничего не переменились! - восклицает она, хватая гостя за
обе руки и усаживая его в покойное кресло. - Садитесь, садитесь, князь!
Шесть лет, целых шесть лет не видались, и ни одного письма, даже ни строчки
во все это время! О, как вы виноваты передо мною, князь! Как я зла была на
вас, mon cher prince! Но - чаю, чаю! Ах, боже мой, Настасья Петровна, чаю!
- Благодарю, бла-го-дарю, вин-но-ват! - шепелявит князь (мы забыли сказать,
что он немного шепелявит, но и это делает как будто по моде).

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4