Непосвященные думали, что я прошу его пощадить нас на арене. Но он знал, что я имел в виду; я прямо чувствовал, как слова мои уходят вглубь, — сквозь плиты Бычьего Двора, через подвалы под ними, сквозь обломки прежних Лабиринтов, сквозь нетронутую девственную землю и скалы под ней, — вниз, в священную пещеру, где темный Владыка стоит в своем бычьем обличье, длиннорогий, тяжелолобый, и огромные глаза его светятся как угли в ночной тьме.В Доме Секиры всё стихло. В Бычьем Дворе народ долго стоял вокруг меня — смотрели на меня, перешептывались… Потом снова начались разговоры и игры, снова свели бойцовых петухов, прыгуны вернулись к деревянному быку, а я — я в конце концов последовал совету Актора и лег. Мне еще было не совсем хорошо и хотелось побыть одному; но лег — опять нехорошо, от постели едва не затошнило, на ногах всё же легче… Я поднялся, поглядел петушиный бой, сыграл в пять пальцев с Журавлями… Но голова болела по-прежнему, словно землетрясение не очистило ее от боли; и на душе было тяжко; и тело временами содрогалось с головы до пят — я уж подумал, не валит ли меня лихорадка… Ощупал свою рану — ничего: не горит, не саднит; и лоб прохладный, жара нет… Я с самого раннего детства ничем не болел, и уже не помнил как это бывает. Отравили меня, что ли? Но в Бычьем Дворе никого не кормили отдельно, мы ели из общего блюда… Не было боли ни в груди, ни в животе; и руки не дрожали; но какой-то ужас словно прилип ко мне, стягивая кожу, а перед глазами мельтешила карусель темных и светлых пятен.Подошел ужин. Я возился с бараньей костью; делал вид, что ем. Что бы подумали все? — Тезей весь день не ест после вчерашнего дела на арене!.. Слуги-критяне убрали остатки пищи и принесли вино; плясуны, как обычно, болтали с ними, и я услышал краем уха, что говорят о празднике: нынче ночью весеннее полнолуние, и женщины будут плясать при факелах на крыше Лабиринта. Праздник… А мне было по-прежнему плохо. Это тень Миноса, наверно, давит на меня, жалуется на обиду. Изо всех людей на свете я был ближе всего к тому, чтобы стать его сыном; он хочет, чтобы я похоронил его и дал возможность душе перейти реку… «Потерпи, — думаю. — Потерпи, бедный царь, я не забыл!»Разбавленное вино шло по кругу, за столом смеялись… А я злился на них — как они могут радоваться? Небо за высокими окнами порозовело от света факелов, раздались звуки свирелей и струн — музыка мешала мне; хотелось, чтоб она затихла… К столу подошел старик, что уже полсотни лет обслуживал стол Бычьего Двора, подошел за кувшинами из-под вина; Меланто спросила его, что говорят люди о смерти Геракла. Я заставил себя прислушаться. Он тихо ответил:— Людям это не нравится. Вчера не понравилось, а сегодня и того пуще. Говорят, его чем-то подпоили, чтобы обманом выиграть пари. Никаких имен не называют, сами понимаете; только твое имя, Тезей; ты, мол, спас их ставки. Но сегодня говорят, что это дело не доведет до добра. Говорят, мол, Земной Бык не станет терпеть, чтобы ему крутили хвост, кто бы ни осмелился на это, будь он хоть величайший из людей на земле. До сих пор было два удара, большого вреда они не принесли, но люди считают, что это предзнаменование худших бед. А теперь вот еще и гавань.Я не просто повернулся к нему — меня словно подбросило.— Гавань?.. — спрашиваю. — А что там?— Тебе не надо было вставать с постели, — говорит, — ты очень плохо выглядишь, Тезей.— Гавань!.. Что там происходит?!.. — Меня вдруг охватило бешенство, я готов был схватить его за грудки и вытрясти ответ — и в то же время боялся, боялся его услышать.— Успокойся, малыш! — говорит. — Да, здорово тебя вчера тряхнуло… Так сам-то я не видел, но гонец из Амниса прибежал, говорит что море там обмелело, осталось воды на полсажени, корабли все легли на дно посуху. Люди говорят — это к несчастью.Бычий Двор пошел кругом перед глазами, потом стало совсем черно… по губам била, втискивалась чаша, старческий голос уговаривал: «Выпей, полегчает…» — а я стоял как истукан, ухватившись за стол, и ничего не видел. Потом на губах была медовая сладость пряного вина, а вокруг — лица, лица… с изумленными глазами, с раскрытыми ртами… я отшвырнул чашу и слышал, как она разбилась о плиты пола… меня держали со всех сторон, словно без этого я мог бы упасть, — а я чувствовал себя легким, словно пламя, мне чудилось, что череп мой расколот и из него струятся кверху языки голубого огня… я судорожно хватал ртом воздух, наконец наполнил грудь — и дикий вопль, будто волчий вой, заполнил Бычий Двор, забился меж высоких стен, и я вдруг понял, что это — мой голос!..На меня надвинулись, навалились… лица, руки, кричали, хватали… я отбивался, ничего не видя вокруг, потом вдруг в глазах чуть прояснилось, — а кулак уже был занесен для удара, — и я увидел глаза, глядевшие на меня, и шрам на щеке — Хриза! Это Хриза схватила меня за плечи… Я уронил руку, она что-то говорила, а я слышал только дыхание свое, тяжкое, лихорадочное, и какой-то осколок сознания во мне заметил, что она еще подросла, уже с меня ростом!.. Потом я услышал ее наконец:— Тезей, что с тобой! ? Скажи что-нибудь. Скажи, что с тобой, ведь ты же знаешь нас, узнаешь?.. Ведь мы Журавли, Тезей, мы хотим тебе только добра, посмотри — ведь это мы, твой народ!..Я старался овладеть собой, я боролся с сумасшествием, хоть чувствовал, что эта борьба мне не по силам, я в клочья рвусь от напряжения… Но надо, надо! — ведь если не я, то их никто не спасет теперь… Надо!..Борьба с тем бешеным быком была детской забавой по сравнению с этой борьбой; меня трясло всего, колотило… Душа, казалось, вырвется из тела и исчезнет во тьме, — но я кое-как одолел себя, одолел это безумие и почувствовал, что вот-вот смогу говорить. Но сначала взял руки Хризы в свои, ухватился за них изо всех сил, казалось, они меня держат… И прошептал:— Хриза, позови Журавлей.Вокруг раздались голоса: «Мы здесь! Посмотри, Тезей, мы здесь!» — но я смотрел только в ее глаза и не отпускал ее рук.— Предупреждение! — я старался изо всех сил, но слово вылетело словно хрип умирающего — никто не понял.— Что? — кричат.— Замолчите! — Хриза говорила тихо. — Замолчите! Бог вошел в него.Все стихли, и я попытался еще раз:— Это предупреждение. Суровое, ужасное!.. Оно — как тень горы, я ощущал его и раньше сквозь те, что были перед этим. Посейдон идет, исполнен ярости мрачной и беспощадной, сокрушающей города!.. Мы ничего подобного не видели. Мы даже представить себе не можем, что будет. Еще не сразу. Но скоро… Бог приближается, я ощущаю поступь его.Вокруг послышались испуганные голоса: но руки Хризы, крепкие и шершавые руки бычьей плясуньи, не похолодели, не дрогнули в моих руках, и голос ее был спокоен:— Да, Тезей. Что мы должны делать?До сих пор я только чувствовал предупреждение — чувствовал всем телом — и внутри меня полыхал ужас; я был словно горящий дом, в котором уже никого не осталось. Но голос Хризы был тих и спокоен, и в этом горящем доме от ее голоса появился кто-то, кто мог думать, и я сказал:— Это здание рухнет. Если мы не вырвемся из него, мы все погибнем. — Зажмурил глаза, помотал головой, чтобы хоть чуть прояснить ее. — Где Фалестра? — спрашиваю.— Я здесь, — говорит.— Оружие!.. Ты должна вынести оружие.— Посмотри, — говорит, — девушек уводят спать, большинство уже заперто, мы остались последними. — На самом деле слышен был мерзкий голос жрицы. — Двери запираются снаружи — как нам выбраться оттуда?У меня закружилась голова, чуть не упал, но кто-то подхватил меня: Аминтор, четок и внимателен, как на арене…— Где наши педерастики? — спрашиваю.Мне было не по силам выбирать выражения, и они, наверно, это поняли: они должны были знать, что в здравом уме я ни за что на свете не оскорбил бы их. И они не обратили внимания на мою грубость, Иппий и Ирий.— Мы здесь, Тезей. Мы знаем, что делать.— Дайте девушкам время вооружиться, — говорю. — У вас есть что-нибудь, чем подкупить стражу?.. Фалестра, собери всех у двери — и будьте готовы к прорыву. Как только снаружи откроют — вперед. Времени не тратьте, если кто встанет на дороге — никаких уговоров, никакой возни — убивать на месте. Как только вы будете здесь, мы вместе пробьемся наружу. Торопитесь, быстрее, бог приближается!Я замолк. Держать вепря на копье было легче, чем сейчас сдерживать безумие, что рвалось в меня, — и все-таки я услышал и изумился: жрица кричала нашим девушкам, чтобы немедленно шли спать, она, мол, их высечет розгами, если они тотчас не прекратят эту игру с парнями, а то ишь, мол, словно шлюхи тут…Девчонки убежали, а голоса ребят колотили меня по ушам. Они спрашивали друг у друга, что я сказал, — ведь большинство из них слышали только первый мой крик, — спрашивали нестерпимо громко, все было нестерпимо громко, а Хриза ушла, и шум был пыткой… А предупреждение вздымалось, ревело, обрушивалось у меня в голове, будто прибойная волна, — и откатывалось, оставляя за собой кошмарную тишину, и в этой тишине слышалась поступь бога. Человек перед Бессмертными всегда ощущает священный ужас; и этот ужас побуждал меня, гнал меня — бежать!.. Бежать всё равно куда, лишь бы отсюда; бежать без памяти, без оглядки, спасать свою жизнь!.. Я удержал себя на месте, — но безумие жгло меня, я не мог дольше держать его в себе. И вот я оттолкнул Аминтора, вскочил на стол среди разбитых винных чаш и закричал.— Посейдон идет! — кричу. — Посейдон идет! Я, Тезей, сын его, говорю вам… Священный бык убит, и Бык Земной проснулся! Дом Секиры рухнет! Дом рухнет!..Началась паника. Люди носились вокруг, призывая своих богов — а кто любовников, — хватали свои драгоценности — или чужие, всё равно, — кто рвался бежать, кто пытался остановить бегущих — драки, свалка на полу… И крики. Крики пронзали мне голову, словно раскаленные копья. Они-то знали страх лишь с моих слов, а я его чувствовал!.. Я хлебнул воздуха и готов был закричать снова; но тут во мне словно зазвучал звонкий чистый голос, как поющая струна зазвучал, и заглушил окружающий гвалт и мое смятение: «Опомнись, не забывайся. Ведь ты мужчина, ты эллин!»И в тот же миг я понял, что если кто и вырвется в Лабиринт без оружия — это верная гибель. Эта мысль смахнула меня со стола. Громадным прыжком я влетел в толпу, раскидал их, накричал на них, приказал ждать… Но и после того Бычий Двор продолжал гудеть от криков — и через внутреннюю дверь у женской половины вошли два охранника. Они наверно выпивали в карауле, ради праздника, и потому не сразу отреагировали на шум. Хотя, в Бычьем Дворе всегда было шумно, а их дело охранять дверь; что у нас творится, их не касалось вообще-то. И вот они стояли, глядя на нас, и спрашивали: что здесь все с ума посходили, что ли? Стояли небрежно, но в полном вооружении: щиты и копья в пять локтей.Щиты и копья в пять локтей!.. Я почти пришел в себя, увидев их, но голова еще кружилась Пошел к ним, — однако Теламон был уже там; наш всегда спокойный, невозмутимый Теламон— Парни пили после ужина, — говорит, — а кто-то по ошибке принес неразбавленного вина. Не обращайте внимания на эту бузуОдин из стражников сказал другому:— С этим их тренер управится. Найди его, он должен быть на танце. — И повернулся уходитьИ в этот момент послышался новый шум, — пронзительный многоголосый вой, будто стая диких кошек в лунную ночь — и в зал ворвалась толпа наших девчат. Они несли вороха оружия: кинжалы, луки, колчаны, укороченные копья… А впереди, с руками в крови по локти, мчался Ирий — в женской юбке и шарфе — и совершенно нагая Фалестра с луком и колчаном за спиной; а за ней, словно черный дым войны, клубились ее волосы на лету Девушки разделись для предстоящей схватки, остались лишь в своих костюмах для пляски; а в свалке, наверно, лопнуло то слабое звено в ее поясе, что мы специально делали, чтобы спастись от рогов, и она не обратила на это внимания: амазонки на поле боя не замечают таких мелочей.Они ворвались в Бычий Двор, каждая со своим боевым кличем; вид у них был такой, что стражники бросили свои щиты и копья и кинулись бежать. С тем же успехом можно было бы бежать от гончих Артемиды: их вмиг настигли, и они исчезли в водовороте тонких девичьих рук. Засверкала остро отточенная бронза… Когда девушки оставили распростертые тела — груди у них были забрызганы кровью, и не только у амазонок.Теперь парни с криками бросились к девушкам, хватали у них оружие, топтали не глядя убитых стражников… А я, — всё что осталось во мне от меня, — я был в бешенстве из-за той паники, которую сам же и вызвал. Я собирался подготовить наш прорыв как боевую операцию: спокойно, в полной тайне, с назначенным сроком выступления, с друзьями по ту сторону ворот, которые поддержали бы нас… Но людям не дано предвидение богов.И теперь я стоял перед своим отрядом безумцев — и сам на грани помешательства — и ничего не соображал. Одно только я знал твердо: гнев божий собирается и нависает над нами, как сгущается воздух перед бурей… Но в глубине души моей была еще одна душа, свободная от безумия, и она словно бы со стороны шептала мне:— Ты царь. Помни свою мойру. Не распускайся. Ты царь…Я сжал рукой лоб. С закрытыми глазами молился Небесным Богам — Царю Зевсу, Аполлону Убийце Змей, — молился, чтобы вразумили меня, дали спасти мой народ… Потом открыл глаза и огляделся вокруг. Не то чтобы почувствовал себя много лучше, но вроде боги ответил и мне — я был уверен, что смогу сделать всё что надо.Повернулся к толпе, крикнул чтоб замолчали… Голос теперь был снова моим, все обернулись ко мне и стихли. И снова издали, с северной террасы, донеслись звуки свирелей и струн — с тех пор как я закричал в первый раз, прошло оказывается совсем немного времени.Я ходил среди своих людей, отбирал лишнее оружие и раздавал его тем, у кого ничего не было, — а сам в это время размышлял, куда нам податься. Все пути из Бычьего Двора в Лабиринт я знал, но теперь они нам были ни к чему: надо выходить на открытое место, за стены. И поскорее — голова прямо раскалывалась от страха… Был только один путь — большие наружные ворота Бычьего Двора. Мы никогда не видали их открытыми, казалось они уже сто лет стоят заперты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90