Их не звали, но они всегда приходили первыми и приносили свои поздравления или соболезнования.
Особой категорией были «просители». Мужчины и женщины ходили по знакомым, а иной раз и совсем незнакомым домам, обращались с просьбой помочь им деньгами ввиду безвыходного положения, несчастья, постигшего их, или с рассказом, что какая-нибудь бедная дама благородного происхождения воспитывает сиротку, ее нужно отдать в гимназию или в другое учебное заведение, наконец, даже выдать замуж, справить хотя бы скромное приданое. Какой-нибудь мужчина просил помочь осуществить изумительное изобретение, которое может осчастливить многих, или он написал роман с захватывающей фабулой, но нет денег для издания, либо издатели не оценили его творения. В большинстве случаев это был обман, но они были очень настойчивы и обладали способностью убедить, доказать и в конце концов выманить деньги. Это были не простые попрошайки, которые вымаливали на бедность, а люди, которые разыгрывали из себя разных благородных людей, борцов за правду и справедливость. Мы знавали такого «изобретателя», который демонстрировал модель складной кровати и убедительно просил принять участие в этом «выгодном, необходимом для человечества» деле. Его кровать имела два существенных недостатка, заставлявших людей воздерживаться от его предложения. (Модель эту он вытаскивал из кармана, расставлял и давал обстоятельные объяснения.) Стоимость этой кровати получалась очень высокой. Второй недостаток заключался в том, что она была очень сложна настолько, что сам изобретатель не мог иногда ее сложить или разложить. Но он был страшно настойчив, и благоразумные люди, чтобы отделаться от этого «изобретателя», давали ему 5-10 рублей, только чтобы откупиться от него, но и этими деньгами «изобретатель» оставался доволен.
ХРАМЫ И РЕЛИГИОЗНАЯ ЖИЗНЬ ГОРОЖАН
Картина жизни столицы была бы неполной без разговора о церкви. Всем известно, какое большое влияние имела церковь на жизнь народа. Вековые традиции были сильны и в Петербурге. Это проявилось в укладе жизни города, где была масса церквей разных вероисповеданий (православные, лютеранские, костел, армянская церковь, синагога, мечеть, буддийский храм), несколько монастырей, где молебствия совершались по самым различным поводам, как мы это уже показали, будь то спуск корабля, закладка дома, открытие железной дороги, даже открытие клуба, начало занятий в школах — словом, при всех начинаниях. Народ молился, чтил праздники, посещал церковь. Истинно верующих было много.
Тем не менее среди просвещенной части населения авторитет церкви заметно рушился. Причин этого было много.
К внешним толчкам, раскачивавшим устои церкви, следует отнести распространение революционных идей, видевших в церкви оплот самодержавия, а также развитие естественных наук, опрокидывающих многие религиозные представления.
Но были причины и внутреннего порядка. Во-первых, насильственное внедрение правоверия с требованием выполнения церковных обрядов: в учебных заведениях, где закон божий как предмет стоял на первом месте и каждый учебный день начинался с молитвы; в некоторых учреждениях, где требовалось, чтобы чиновники соблюдали обряды, то же касалось и военных (здесь дело обстояло просто: «На молитву становись! Шапки долой!»), не говоря уже о том, что браки заключались только в церкви.
Во-вторых, церковь основательно компрометировало привлечение в среду церковнослужителей необразованных людей, не понимавших или примитивно толковавших христианское учение. Как ни прискорбно, следует посетовать и на часто непристойное поведение их в быту: чревоугодничество и даже злоупотребление вином.
Не надо забывать, что церкви и монастыри были богаты, значит, возле них ютились и корыстные люди, нечестные и бесцеремонные. Достаточно упомянуть, что оплата церковных обрядов (крестины, венчание, панихиды) не была установлена, всяк брал столько, сколько вздумается.
Кроме того, многим верующим обряды казались слишком внешним и формальным действом, не соответствующим евангельским канонам. Наблюдался среди них отход от обрядовости. Немалую роль здесь сыграло решительное выступление Толстого, критиковавшего не только церковь, но и основу ее — Евангелие, дав ему свое толкование. Кстати сказать, факт отлучения Толстого от церкви во многих сердцах отозвался возмущением против самой же церкви. Стали образовываться толстовские общины, в основном в Москве, но это направление перекинулось в Петербург. Появились многочисленные секты, уклоняющиеся от церковных канонов (евангелисты, баптисты и пр.).
А в среде непросвещенных, вернее, темных стали распространяться всякие «братства», не имевшие отношения к религии, а собиравшие людей, настроенных против церкви. Они использовали народную тягу к верованию, скорее, к суеверию. Процветало «братство», называвшее себя «Охтинская Богородица» или «Иоанн Креститель», братство Чурикова. Примером для них в высших кругах был Григорий Распутин, давший толчок к подражанию в темных слоях населения и вызвавший возмущение в среде мыслящих людей.
Такие «братцы», под видом «святых», читали проповеди, совершали «чудеса», отвечали на вопросы малопонятными фразами, продавали снадобья от всех болезней, «дурного глаза», запоя, блуда, для «приворожения». Наивные и просто глупые люди попадались на эту удочку, несли деньги, иногда большие, а часто и последние. Выколачивать деньги из своих почитателей эти «святые» были большие мастера. Нередко все кончалось уголовным процессом, когда «святые» становились каторжниками или попадали в арестантские роты. Такого рода мошенничество было настолько распространено, что нашло отклик в драматургии. С большим успехом шла пьеса Протопопова «Черные вoроны», где разоблачались действия подобных «святых» и «ангелов». Они обманывали простых, доверчивых людей, прикрываясь «словом божьим». Было много разных юродивых, кликуш, ясновидящих, прозорливцев, пророчиц.
Конечно, как и везде, решающей была личность священника, его способность сказать проповедь, умение слушать, вести исповедь. Ему следовало быть истинным «пастырем овец православных». Кстати сказать, в прежние времена священники на официальных бумагах перед своим именем ставили первые буквы этого звания, то есть «п. о. п». Отсюда и получилось «поп». Эта аббревиатура сделалась синонимом священника и позднее приобрела определенную негативную окраску. В народе вошли в употребление такие выражения, как «поповские карманы». Имелась в виду их глубина, бездонность.
Все вышесказанное косвенным образом подрывало авторитет церкви. Поэтому неудивительно, что наряду с истинно верующими многие ходили в церковь как бы по инерции и главным образом ради великолепия храмов, торжественности богослужений и пения замечательных хоров. Привлекали людей громовые голоса некоторых дьяконов и протодьяконов. Великолепным было пение в соборах Александро-Невской лавры, в Исаакиевском, Никольском соборах. Там исполнялись литургии Бортнянского, Чайковского, Рахманинова, Гречанинова. В хорах пели многие знаменитости, в том числе Шаляпин. Особенно впечатляющее зрелище представляли службы с участием высшего духовенства — архиереев, митрополита. Толпа в церквах состояла из верующих и любителей духовного пения — неизвестно, кого было больше. Привлекала людей трогательная красота венчания, трагизм в предпасхальных песнопениях, ну и конечно, крестные ходы с ликующими голосами певчих в пасхальную неделю.
Пасха вообще была самым почитаемым праздником и веселым, потому что весна окрашивала общее ликование светом, пробуждением природы. Великий пост, накладывавший свой хмурый отпечаток на настроение, кончался в ночь на первый день Пасхи — в заутреню. Ночью оживал город, все тянулись, празднично одетые, со свечами, еще не зажженными, в храмы, уже переполненные заранее самыми истовыми церковницами, в предвкушении радости от прекрасного пения.
Храм часто не мог вместить всех прихожан. Толпа стояла при входе и ждала, самого торжественного момента — крестного хода, когда весь синклит уже в радужных белых ризах выходит в сопровождении несущих хоругви и высокие светильники-свечи, обходит храм и на паперти уже провозглашает: «Христос воскресе!!» — вся толпа уже с горящими свечами отвечает: «Воистину воскресе!» Этим открывается сам праздник. Большинство уже не претендует на вход в храм, чувствуя, что самое главное здесь позади, а впереди, дома, — не менее важное — разговение (хотя говения, может быть, и не было) — обильное пиршество с самыми вкусными яствами, особенно для тех, кто по традиции во время поста ограничивал свой стол. Все расходятся группами по домам, шумно христосуясь, и — что самое интересное для молодежи — все стараются донести свои зажженные свечи домой, чтобы засветить ими лампадки. Здесь часто начинаются уже шалости — кто-то задул свечу у девушки и подставляет свою горящую, чтобы таким образом познакомиться, кто-то смастерил особую ширмочку для защиты пламени от ветра. А в храме продолжается служба и длится почти всю ночь.
Святая неделя знаменуется визитами с поздравлениями, с угощением обязательно пасхой и куличом. Дети развлекаются по-своему — катают яйца (конечно, крашеные) по особому желобку, нацеливаясь на разбросанные по ковру другие яйца, — кто больше выбьет, своего рода бильярд. А воздух гудит от колокольного звона!
Молодежь веселилась на балах. Так же весело, хоть и без балов, веселилась окраина. Вся улица бывала запружена гуляющими, а в садах открывалось катанье на лодках, да и по Неве, о чем уже говорилось выше.
У простого народа дольше сохранялись древние обычаи. В Троицу украшали дом березками, в церковь приходили с цветами, обычно с букетами сирени. На Второй Спас — 6 августа по старому стилю — девицы не заплетали косы, пекли хлеба дома, а в булочных тогда продавали жаворонков с изюминками вместо глаз. На день Иоанна Предтечи нельзя было есть ничего круглого, якобы напоминавшего об «усекновенной главе Иоанна Крестителя». Конечно, эти обряды соблюдались далеко не всеми, в описываемый нами период это постепенно отходило в прошлое.
РЫНКИ И ТОРГОВЫЕ РЯДЫ
Садовая улица была средоточием торговых рядов и рынков Петербурга. Остальные рынки были меньше и не представляли такого интереса.
Петербург того времени нельзя себе представить без Александровского рынка. Он занимал неправильный четырехугольник: Садовая — Вознесенский проспект, Фонтанка — Малков переулок. Теперь все здания этого рынка снесены и участок застроен новыми домами. Это был замечательный, единственный в своем роде, торговый конгломерат — сотни разнообразных магазинов, лавчонок, ларьков и открытых площадок.
На Садовую улицу и Вознесенский проспект выходили магазины, торговавшие новыми вещами (причем самыми разнообразными: одеждой и обувью), магазины с офицерскими вещами, с иконами и всякими церковными принадлежностями, наконец, торгующие охотничьими припасами и ружьями, а на углу Фонтанки и Вознесенского находился большой магазин с конной сбруей, дугами, седлами и пр.
По Фонтанке шли лавки с кожевенным товаром, а ближе к Малкову переулку помещался яичный склад, к которому летом подходили крытые барки с яйцами.
Вдоль магазинов по Садовой и Вознесенскому над тротуарами шла крытая железная галерейка на чугунных столбиках, чтобы и в ненастную погоду прохожие могли бы внимательно и не торопясь разглядывать выставленные на витринах товары.
Под магазинами, выходившими на Вознесенский проспект, были подвалы, в которых торговали известные петербургские букинисты. Никаких вывесок, даже окон на улицу не было, у входа в подвал лежала связка старых книг — символ их товара. Покупатель спускался вниз по узкой каменной лесенке и там мог найти редчайшие издания по любым вопросам. Насколько приказчики верхних магазинов были люди веселые и расторопные, настолько букинисты были серьезны, полны достоинства, неторопливы, неразговорчивы. Они не только продавали, но и покупали старые книги. Знатоки своего дела они были необычайные. Подвалы эти не отапливались, торговать зимой им было тяжело, но старики букинисты были людьми старой закалки, ими двигала любовь к делу. В темноватых подвалах керосиновые лампы тускло освещали стеллажи с книгами, и как они находили требуемую книгу — трудно себе представить. У них было много постоянных покупателей, и любителей, и коллекционеров книг.
Внутри рынка было три пассажа: тот, что шел от Фонтанки, параллельно Вознесенскому, назывался Татарским, так как большинство лавок принадлежало татарам. Параллельно Садовой, продолжением Татарского пассажа, шел Садовый пассаж; продолжением его, вдоль Малкова переулка, но отступя от него, тянулся Еврейский пассаж, опять выходивший к Фонтанке. Таким образом получалась как бы подкова из пассажей.
Между Татарским и Еврейским пассажами простиралась громадная площадь, которая делилась на три части крытыми галереями, соединяющими эти пассажи. На всех этих частях площади производилась особая торговля — толкучка и «вразвал». Посредине средней площадки стояла часовня, здесь-то и был самый центр этой своеобразной торговли. Во всех магазинах, лавках, ларьках, лотках и на площадях приемы торговли были особые, нигде в Петербурге более не повторяемые.
Зимою и летом торговцы стояли у входов в свои заведения и не только зазывали покупателей, громко, расхваливая свой товар, но буквально тащили их за руки, приговаривая: «Хоть не купите, а посмотрите, какой у нас товар». У каждого торговца имелись свои прибаутки, вроде (обращаясь к скромно одетой девушке): «Красавица, заходите, специально для вас держим плюшевые саки с аграмантами» или, обращаясь к проходящему студенту: «Господин студент, для вас только что получены брюки гвардейского сукна, самолучшая диагональ барона Штиглица, брюки модные, со штрипками!». Для рабочего тоже наготове были свои обращения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35