С одной стороны, армянам было желательно испортить в глазах правительства репутацию сектантов, как самого крепкого русского элемента в крае, с другой же — воспользоваться их землями для беглецов из Турции , где, при усиленной помощи русско-подданных армян, с духовенством во главе, искусственно стало разжигаться восстание, вызвавшее затем резню .
Сатанинский план удался: с одной стороны подоспели мнимые христиане, ученики графа Толстого, разожгли раздор в духоборческой среде и довели ее до истерии; одновременно ревнители православия усилили свою проповедь, в неудачный момент, когда она только ожесточила упорствующих; некоторые кавказские власти проявили башибузукскую жестокость к ошалевшим, сбитым с толку духоборам, причем особенно отличились служилые туземцы , якобы ревнующие о порядке, а на деле жаждавшие русской крови, русских страданий . Трагедия завершилась выселением нескольких тысяч духобор в Канаду, где они окончательно обезумели и теперь погибают.
Мне довелось несколько дней подряд видеться и подробно разговаривать в Тифлисе с двумя партиями духобор; одна состояла из женщин и детей, которых правительство отправляло, в сопровождении полицейского чиновника, в Якутскую область, куда сосланы были главы этих семейств; вторая партия — несколько мужчин, отправлявшихся в Батум для подготовления отъезда жителей деревни Терпение в Канаду. Женщины, с которыми пришлось беседовать, поразили меня тайной душевной приверженностью к православию ; некоторые из них плакали, глядя на изображение распятого Спасителя, и признавались, что несколько лет тому назад, когда вся эта гнусная история еще не начиналась, они, тайком от мужей и старейшин общины, хаживали в православную церковь, когда бывали в городах по делам или состояли в услужении у православных. Духоборы-мужчины такого рода чувств не проявляли, но зато признавались, что охотно бы остались в России, так как получили от своих единоверцев, ранее уехавших в Америку, весьма неблагоприятные сведения. Оказывалось, например, что за проезд пришлось заплатить втридорога, а помещение было не лучше, чем на прежних невольничьих кораблях. Вдобавок, лица, явившиеся подстрекателями к выселению и распорядителями в этом печальном деле, устроили очень хитро: распределяя эмигрантов по различным партиям, разлучали детей с родителями, мужа с женою, брата с сестрою и т.д. Стоило уехать одной партии, чтобы другая, даже при заметном нежелании покидать Россию , пустилась в путь, под давлением семейных обстоятельств.
Отъезд был сопряжен с беспощаднейшим разорением, а в некоторых селениях — прямо с издевательством над русскими людьми. Например, в селение Терпение должна была прийти на смену духоборам партия так называемых «иногородних» с Северного Кавказа. Эти русские люди могли бы купить у выселявшихся духобор по дешевой цене много хозяйственной движимости. Кроме того, на месте уже ожидали некоторые русские люди, пришедшие искать свободной землицы и видевшие, что она, так сказать, через миг станет свободной. Между тем, партия иногородних была задержана на несколько дней, прочих переселенцев ни к чему не допустили, а ликвидацию духоборческого имущества произвели неизбежные армяне , покупавшие целые скирды хлеба за рубль, коровку за 2 — 3 рубля и прочее по соответственному тарифу. Окна и двери срывались с петель, домашняя утварь прямо уносилась. Плачущие духоборы говорили плачущим православным:
— Хоть бы вам все это досталось! Все же вы наша кровь! Да только видать, что нашей крови здесь не житье…
Выселение было, конечно, актом отчаяния; но кто видел хоть десятую долю тех ужасов, которыми оно было вызвано, тот сам, быть может, почувствовал бы потребность… уехать куда-нибудь. Нельзя не проникнуться и чувством озлобления против яснополянского барствующего мыслителя, являющегося одним из нравственных виновников этого тяжкого народного бедствия.
Поразительно, между прочим, что многие духоборы, действительно исстрадавшиеся во время перипетий этой драмы, вместе с тем заразились любовью толстовцев к рекламе и не без тщеславия говорили, что о них, мол, много в газетах пишут, особливо за границей. Христианское смирение и реклама, казалось бы, не особенно совместимы.
Что будет далее с теми духоборами, которые подчинились требованиям правительства и остались на Кавказе, — предсказать трудно. Во всяком случай, вопрос о возвращении их в лоно православия значительно отодвинут описанной драмой. К тому же, их верования очень уж далеки от наших, смутны, проникнуты мистицизмом и потому… крепки, как все нелепое…
Неизмеримо ближе к нам стоят молокане: их священной книгой является наше синодальное издание Библии. Воинскую повинность они несут охотно, властям послушны, гордятся своей преданностью Царю и считают себя русскими. К православным они относятся в высшей степени дружественно. Руководят ими начетчики, или, точнее, просто наиболее развитые люди, которые на «вечерах любви» толкуют Евангелие, зачастую с большим нравственным пониманием текстов. Они ведут преимущественно трезвую жизнь, семья у них крепка; большинство — люди оборотливые, толковые и зажиточные. В Тифлисе они, после военного сословия, безусловно, надежнейшие русские люди и сознают себя таковыми.
Религиозное обособление их поддерживается тремя факторами. Во-первых, заезжие немцы — проповедники весьма усердно стараются внушать им ненависть к православию и даже переводить их в баптизм; мне самому приходилось бывать на «вечерах любви» и видеть таких агентов пангерманизма на религиозной почве. Во-вторых, молоканское обособление поддерживается тщеславием вожаков , которым приятно руководить духовной и отчасти материальной жизнью своих единоверцев. В-третьих, — и это самое существенное, — молокане дорожат своим общинным строем, составляющим их духовную и материальную силу.
В откровенной беседе, некоторые вожаки тифлисской общины спросили моего мнения о том, что они называют своим «богослужением». Я им отвечал, конечно, что оно недостойно быть даже сравниваемым с нашей литургией, которую установили боговдохновенные, духовно-гениальные люди, и которая остается величественной и священной, даже когда служит плохой священник; молоканские же толкования текстов священного Писания в прямой зависимости от ума и чуткости толкователей, которые легко могут зарапортоваться; вдобавок, превращение молитвы в какое-то состязание между представителями блуждающей религиозной мудрости нарушает; величие общения с Богом и создает вместо него почву для всевозможных плевел тщеславия, зависти и т.д.
Мои собеседники слегка смутились, но один из них, весьма замечательный деятель молоканской общины и достойный человек, отвечал мне так:
— Мы понимаем, что вы хотите сказать, и во многом с вами согласны . Но есть вопрос, над которым современная православная Церковь мало работает, — это вопрос о церковной общине или приходе . У вас, — пока человек во храме, — он христианин и окружен христианами; а выйдет оттуда — и он одинок , особенно в городах. Никто ему не поможет, никто за поведением его не последит, кроме отдельных лиц; никто пьянства ему не воспретит; а помрет он под забором, ежели бобыль, — и любящая рука глаз не закроет! А в нашей молоканской общине есть и богатые, и бедные, мы друг другу обязаны помогать во всех случаях жизни, живем, как в добром семействе. На иных похоронах бедного человека народу столько, что впору мертвому генералу или другому важному лицу. Посмотрите на православных простолюдинов, которые по Тифлису ходят: пропойцы, голь, рвань, смотреть противно. А наши, слава Богу, пока держатся.
Я ему возразил, что по городским босякам, которых в Тифлисе действительно много, нельзя судить о православных простолюдинах вообще; далее, что практические выгоды не должны бы иметь столь решающего значения в вопросе о вечной Истине, и что молокане, стало быть, скорее хозяйственная, нежели религиозная община. В одном только мне пришлось согласиться, а, именно в том, что у нас недостаточно развита приходская жизнь, но скорее по вине не Церкви, а светских властей и общественной некультурности.
Так или иначе, не подлежит сомнению, что только с возрождением приходской жизни и с нравственным подъемом нашего общества в духе православия, можно рассчитывать на искреннее массовое воссоединение молокан и других сектантов .
Говоря по совести, они на Кавказе, со своей точки зрения, правы: без сектантского упорства, творчества в области духовной и общинного строя, они не вынесли бы тех ужасающих испытаний, которым подвергает их туземная интрига и послушные ей или просто неумелые служилые люди.
В Тифлисе, например, положение молокан прямо трагическое. Их дома сосредоточиваются там на отлогом левом берегу Куры, в местности, именуемой «Песками». Река в этом месте узка и извилиста, а скалистый правый берег высок. При мало-мальски значительном повышении уровня воды, молоканская часть города затопляется. Особенно жестокие наводнения происходили в 1895 и 96-м годах. Дома отсыревают, утварь портится, на улицах царит зловоние. Население страдает от эпидемий, особенно дети, гибнущие в значительном числе. Ни администрация, ни город ничего не делают для прекращения этого ужаса. Переписка между губернской властью и городской управой сильно напоминает отношения гоголевского Кошкарева с «подведомственными ему учреждениями». После указанных грандиозных наводнений выезжали на место какие-то комиссии, вели технические разговоры, собирались что-то делать, — а только «воз и ныне там». Городские заправилы-армяне преднамеренно тормозят всякие начинания в этом деле, — и в Тифлисе всем хорошо известно, что они хотят выжить молокан с насиженного места и отвести его частью под новый городской базар, частью под поселение армян, бежавших из Турции и слоняющихся теперь бандами по городу. С правого берега постепенно насыпается мусор, образующей отмель, вроде брэкватера, и постоянная опасность наводнения только растет. Часть молокан уже выселилась на военно-грузинскую дорогу, остальные же упорно надеются, что в представителях местной власти проснется когда-нибудь чувство долга, и что лучшая часть тифлисского населения не будет брошена на произвол судьбы. Стыд за русское имя должен бы ускорить исполнение этой надежды обездоленных людей.
Не менее тяжело и стыдно становится при мысли о том, что испытали и доселе испытывают в крае русские простолюдины, пришедшие искать землицы . Со времен Ермолова, серьезно относившегося к делу русской колонизации и создавшего несколько прочных военных поселений, дело это доселе мало подвинулось. Сперва, как выше сказано, не было стремления к этому со стороны русской народной массы, а затем забрали большую силу армянские влияния, досель тормозящие дело. Армяне и их прислужники забрались и в администрацию, и, особенно, в учреждения, в ведении которых состоят казенные земли. Доселе в этих учреждениях господствует так называемая «школа Хатисова», связанная с именем заядлого армянского патриота, управлявшего государственными имуществами Тифлисской губернии и энергично покровительствовавшего заселению целого края армянами.
Эта традиция до сих пор остается в силе, невзирая на искреннее стремление главного кавказского начальства и министерства земледелия заселить свободные земли Закавказья русскими людьми. Слабое и зачастую неудачное осуществление этих предначертаний свидетельствует о наличности враждебной им организации, которая борется и с Державной волей, и с благими начинаниями главноначальствующего, всякими средствами, не исключая самых предосудительных. Увы, даже среди русских служилых людей, даже на весьма ответственных постах, есть продавшие душу шайтану армянской интриги! Таких людей немало и в повременной печати, стремящейся доказывать, что на Кавказе вовсе нет свободных земель, что русские переселенцы обречены на погибель под влиянием тяжких климатических условий и т.д.
Противодействие русской колонизации со стороны служилых людей разного калибра принимает по временам то наглые, то бесчеловечные формы. Вот несколько фактов. Когда министерство земледелия запросило местные органы относительно количества свободных земель, то одновременно с доставлением таких сведений были местами приняты меры к тому, чтобы это количество несколько сократилось посредством отдачи кое-каких свободных участков в аренду местным лицам. Относительно одного свободного участка в Эриванской губернии довольно видный представитель администрации дал своему начальству на запросы два нижеследующих ответа на расстоянии какого-нибудь месяца: в одном ответе говорилось, что участок никуда не годится в хозяйственном отношении, и даже местные жители им не пользуются: а в другом — что участок не свободен, так как находится в постоянном пользовании местных сельчан-армян.
Это уже цинизм. Немудрено, что армянская печать, сообщая о каких-либо действиях или поездках указанного лица, выражается чрезвычайно нежно: «наш дорогой NN, наш обожаемый NN» и т.п.
Простые пристава доходят иногда до наглости необычайной. Так, например, когда в одном из бывших духоборческих селений водворили партию иногородних с Северного Кавказа, то новым поселенцам было заявлено, что постройки поступают в их собственность. Как почвенные, крепкие русские люди, они прежде всего были озабочены, делом веры и желали отвести под церковь и школу обширные здания духоборческого молитвенного дома и его пристроек. Между тем, пристав данного района сам переехал в эти здания и даже собирался одно из них отдать в аренду духанщику, т.е. кабатчику, армянину. К счастью, поселенцы оказались людьми; толковыми; и не робкими, съездили в Тифлис, где их затруднения были всесторонне выяснены и высокопреосвященному Флавиану, экзарху Грузии, и начальнику края. Просьба их была услышана.
Ужаснее всего тот метод борьбы с русскою колонизацией, при котором главными способами и живыми аргументами являются заранее предвиденные страдания русских простолюдинов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34