Притихнув, лоцманы ловили каждое слово бывалого товарища, вспоминали кормщика Родиона Иванова, который, снарядив лодью, задумал попытать счастья в рискованном походе в Ледовитый океан. Хотел он добраться до Груманта? и, если будет сопутствовать удача, пройти дальше меж льдов, посмотреть неведомые места, где рождаются ветры и полярные сияния, разведать новые лежбища тюленей и моржей да богатые рыбные пастбища в глубинах морских. Но налетела буря у острова Шарапова кошка, разбило вдребезги лодью о скалы, и пятнадцать по моров, спасшись чудом, зимовали в построенной из плавника и глины избушке. Долгие зимние месяцы боролись они с цингой, их мучили бессонница и бредовые видения… К весне уцелели из пятнадцати смельчаков лишь четверо…
Наскучат разговоры — выходили лоцманы на берег, смотрели на море, примечали по погоде: быть завтра сиверку, шелонику или межнику?.
Иногда вахтенный на вышке, приметив на горизонте паруса, спускался вниз, бежал к лоц-командиру:
— С моря судно идет. Купец. Двухмачтовик.
— Флаг чей? — спрашивал лоц-командир.
— Аглицкой…
Судно приближалось к острову, поднимало на мачте лоцманский флаг сигнал. Кормщик садился в карбас, и тот, шлепая по волнам тупым носом, отправлялся к борту иноземца.
Сейчас на острове осталась только караульная солдатская команда под началом молодого поручика Крыкова. Коротая время, поручик вышел на берег из тесноватой избы, где солдаты вповалку лежали на нарах с сеном.
Ветер дул с севера. На вышке зяб под его ударами солдат, прижав ружьишко к боку и сунув руки в рукава кафтана. Хвостик-косица болтался за спиной, как былинка. Крыков поежился от свежака ветра, поглядел на волны, увенчанные белыми барашками, вспомнил поговорку приятелей-лоцманов, с которыми особенно подружился за последнее время:
Закипела в море пена —
Будет ветру перемена.
«Хмурая погода, суровые, неуютные места! — подумал поручик, кутаясь в плащ. — Суровы места эти, а богаты. Богаты рыбой, лесом, морским зверем. Только руки нужны, только сила надобна, чтобы добывать те богатства неисчислимые…»
Тревога поселилась в сердце молодого офицера с тех пор, как пришел на остров воеводский приказ:
«Быть в бдении, лоцманов отправить на Марков остров, ждать свейские воинские корабли. Строго-настрого проверять каждого купца, приходящего к Мудьюгу. Буде те купцы идут с миром да товарами, только тогда высылать им лоцмана».
Но служба есть служба. Давал присягу государю Петру Алексеевичу. В любом случае надобно проявить выдержку да воинские знания. Поручик повернул было к караульной избе, но с вышки ветер донес голос. Солдат махал рукой. Крыков вернулся, поднялся по шаткой лестнице, спросил:
— Что там?
Солдат показал рукой перед собой, и поручик увидел среди лохматых волн паруса. Взял у солдата зрительную трубу, долго наблюдал за подходившими к острову кораблями. Насчитал три впереди и четыре на некотором удалении позади. Подождал, снова поднес трубу к глазу и разглядел на мачтах флаги — два голландских, один английский. Видно, торговые корабли. Надо проверить.
Сойдя с вышки, Крыков направился к избе, от крыл дверь и крикнул в полумрак:
— В ружье! Взять барабан и знамя! Выходи! Вскоре от берега отвалил карбас с пятнадцатью солдатами. Восемь сидели на веслах. В носу — барабанщик и знаменосец, в корме, рядом с Крыковым — переводчик Дмитрий Борисов, высокий, кареглазый мужчина средних лет. Не садясь на банку, кутаясь в плащ, Крыков пристально смотрел на приближающийся передовой корабль. На палубе его стоял человек и призывно махал шляпой. Крыков в ответ поднял руку. Плеснула вода и окатила гребцов. Карбас подвалил к борту иноземца. Поручик взялся за штормтрап, стал подниматься на борт. За ним — барабанщик, знаменосец, Борисов и солдаты. В карбасе остались двое.
Резко и дробно загрохотал военный барабан, знаменосец развернул петровский штандарт. Крыков поднес руку к треуголке и, когда барабанная дробь оборвалась, спросил:
— Где капитан? Почему не встречает русский караул?
Борисов, холодно глядя на иноземцев, перевел. Поручик зорким и быстрым взглядом окинул палубу. На ней только вахтенные. Ни одного человека с оружием. А вот и капитан. Он шел неторопливо, высоко подняв острый подбородок. Остановился в нескольких шагах от русских солдат, выстроившихся вдоль фальшборта.
Поручик сделал шаг вперед.
— Прошу показать документы, как должно, опись грузов и список команды.
Борисов начал переводить это распоряжение, но тут неожиданно из-за надстроек, грохоча каблуками, хлынули вооруженные солдаты. Крыков высоким, срывающимся голосом скомандовал:
— Ружья наизготовку! Пли!
Треснул залп. Мушкеты полыхнули огнем. Один из шведов схватился за грудь, другой с перебитым плечом отбежал в сторону, уронив мушкет. Крыков, выхватив шпагу из ножен, стал отбиваться. Его ударили сзади по голове и поволокли…
Русские солдаты не успели перезарядить мушкеты. После короткой рукопашной схватки их обезоружили и скрутили. С фрегата спустили шлюпки. Иноземцы отправились обследовать остров. Там никого не оказалось, кроме дозорного на вышке. Его связали и бросили в пустой караульной избе.
2

Когда на острове Линской Прилук прогремел троекратный салют пушечных батарей в ознаменование закладки новой крепости-форпоста Архангельской торговой гавани, архиепископ холмогорский и важеский Афанасий собственноручно положил в фундамент первый камень. Памятуя о царском указе «крепость строить наскоро и напрочно», он сам помог Резену выбрать место на берегу для будущих бастионов и отпустил из своих запасов пятьдесят тысяч штук крепких, добротного обжига кирпичей.
Остров Прилук за короткое время преобразился. Пустынный ранее, с несколькими избенками, теперь он был наводнен людьми. Строители жили в приземистых тесовых бараках, в землянках, крытых дерниной. В бараках было холодно — во все щели дул ветер, в землянках — сыро и сумрачно. И кормили работных людей плохо. Семиградская изба в Архангельске, ведавшая строительными делами, скупилась на лесоматериал для жилья и харч для людей. Как водилось, чиновники и подрядчики урезывали суммы, отпущенные на строительство, мошенничали.
Стольник Селиверст Иевлев — невысокий, полный мужчина, энергичный и, несмотря на жирок, подвижной — день-деньской бегал по острову на коротких крепких ногах, до хрипоты кричал на людишек, обвиняя их в лености и нерадении, звенел связками ключей у амбаров с материалами и продовольствием, не доверяя свои склады никому из опасения воровства.
Начальник островного гарнизона полковник Ружинский да солдатский голова Животовский ежедневно торчали на пустыре, проводя ратные учения. Унтеры хриплыми, простуженными, а то и пропитыми голосами отдавали команды, отрабатывая ружейные приемы. Иногда солдаты, вызывая любопытство и насмешки островитян, бежали к берегу цепями, хлюпая по болотистой земле башмаками; вскинув ружья наперевес, «атаковали» воображаемого неприятеля, поднимали стрельбу холостыми патронами.
Не обходилось при этом и без происшествий. Однажды долговязый солдат, споткнувшись о кочку, холостым выстрелом опалил впереди бегущему ухо, за что был посажен на трое суток на гауптвахту.
А «воинство» Иевлева, лапотное, сермяжное, отведав постных щей да ячменной каши, ворочало булыжники, тесало гранит и известняк, катило тачки с кирпичом и раствором и наращивало над фундаментом ряд за рядом будущую цитадель со стенами саженной толщины.
Новодвинская крепость должна была стать первоклассным для того времени военным сооружением, с массивными бастионами, рассчитанными на установку ста восьмидесяти орудий, с окруженным рвом каменным равелином и подъемными мостами.
Ранним дождливым утром в избушку стольника, жившего по-походному, по-холостяцки, два солдата из береговой охраны ввели изможденного, вконец отощавшего человека. На узких худых плечах мешковато висели остатки солдатского кафтана. Из дряблых, разбитых в прах сапог торчали пальцы. На бледном лице тревожно горели лихорадочным блеском ввалившиеся глаза, щетина покрывала щеки.
Из кармана у солдата торчал измятый мокрый парик — казенное имущество.
— Отколь взялся такой филин? — спросил стольник.
Он еще не успел позавтракать и обежать свои владения.
Незнакомец встрепенулся и, став во фрунт, доложил:
— Воинской команды поручика Крыкова рядовой Кузьма Стрюков! С острова Мудьюга!
Он пошатнулся, готовый упасть в обморок от голода и усталости. Иевлев усадил его на лавку, велел принести водки. Стрюков выпил, немного взбодрился и рассказал, как к острову подошли шведы, схватили его, связали и оставили в пустой караульной избе. Целый день бился солдат на полу, с трудом освобождаясь от пут, а после, под покровом ночи, на утлой лодчонке добрался до поморской деревушки и с помощью рыбаков приплыл сюда.
Так пришло на Прилук известие о подходе шведской эскадры. Селиверст Иевлев тотчас собрал воинских начальников на совет. Усилили караулы, проверили пушки на батареях и стали готовиться к обороне, не прекращая, однако, строительных работ и никому не говоря о подходе врагов, чтобы избежать паники.
В полдень, когда в разрывы туч выглянуло солнце, к острову причалил коч — двухмачтовый парусник, а за ним несколько карбасов. С коча сошел на причал Прозоровский. Первым делом он поспешил на стройку. Там плотники наращивали леса, усталые работные люди тащили по сходням на стену тачки и корыта с раствором, сгибались под тяжестью грузов подносчики кирпича и камня.
Инженер Резен, в коротком кафтане, при парике и в треуголке, с чертежами под мышкой и с отвесом в руке, повстречался воеводе на северо-восточном углу, где каменщики выводили круглую башню. Почтительно наклонив голову, Резен доложил:
— Все работы идут точно по чертежам, князь-воевода! Сколь возможно поспешаем. От темна и дотемна каменщики кладут кирпич на раствор.
Он повел Прозоровского по стройке. Воевода остался доволен, но счел своим долгом все же заметить:
— Люди чтой-то едва шевелятся! Живее надобно вести кладку, господин инженер!
— Да, да, — закивал Резен. — Я понимаю. — Он обернулся к каменщикам: — Надо живее работать, разворотливее! Господин воевода недоволен вами!
Каменщики угрюмо молчали. Только один молодой парень в полотняной рубахе с закатанными рукавами блеснул белками глаз из-под спутанного чуба.
— Харч плохой! По еде и работа. Распорядись, боярин, чтобы лучше кормили трудников!
Воевода нахмурился, строго глянул на Резена и молча сошел вниз. Он направился к воинской избе, где по его приказу собрались Иевлев, Животовский, Ружинский. Скинув кафтан, опустив тучное тело на лавку, воевода потребовал квасу. Солнечный луч заиграл в медном луженом ковше, наполненном зеленоватой пенистой влагой. Выпив квасу, Прозоровский сообщил:
— Шведы идут! Новость для нас зело тревожная!
— Нам то ведомо, князь, — скороговоркой отозвался Иевлев и суетливо положил треуголку на свои по-бабьи округлые колени. — Солдат, что прибыл с Мудьюга, сказывал.
— А еще что сказывал тот солдат?
— Говорил, что карбас с командой вышел к кораблю под голландским флагом и пропал. А его, Стрюкова, связали и бросили в караулке.
Воевода нахмурился и глянул на стольника косо, неодобрительно. Большой угреватый нос его засопел сосредоточенно и важно.
— Все ли у вас готово к обороне?
Полковник Семен Ружинский неторопливо и обстоятельно доложил, что порохового зелья имеется достаточно, запас продовольствия есть и солдаты обучены. Пушки с ядрами стоят на раскатах и держат под прицелом все подходы к острову и Березовский стреж. Команды бомбардиров денно и нощно дежурят при мортирах и единорогах.
— Так-так, — одобрительно обронил воевода. — То ладно, что все готово. Глядите в оба! Стольник, — обернулся он к Иевлеву, — отбери мне, не мешкая, четыре сотни работных людей. Пойдут со мной в Мурманское устье — укрепления делать: вдруг шведы туда сунутся! А там голое место, как твоя плешь под париком. Сейчас же и отправлюсь. Да провианту отпусти дни на четыре!
Иевлев пропустил мимо ушей воеводскую колкость насчет плеши:
— Все будет исполнено, князь!
Воевода велел собираться в путь и полковнику Ружинскому, отдав солдатскому голове Животовскому строгий наказ оборонять остров до последнего, и не пропускать шведов к мысу Пур-Наволок, где стоял Архангельский город.
3

Рябов проснулся от глухого стука; наверху захлопнули люк. Открыл глаза — кромешная тьма. На палубе загремели выстрелы…
Рыбаки, очнувшись ото сна, всполошились, спрашивали друг у друга:
— Что там такое творится?
— Может, наши подошли?
Мишка Жигалов ощупью пробрался к трапу, влез на него, застучал обрезком подвернувшейся под руку доски в крышку люка: — Эй, отвори!
Люк не открывали. Наверху топот и беготня прекратились и стало тихо.
Гришка нащупал руку Ивана и сжал ее. Рябов почувствовал, как паренек дрожит, то ли от страха, то — ли от холода. Привлек его к себе, погладил волосы:
— Успокойся, Гришуня. Авось все обойдется!
— Кабы обошлось, дядя Иван!
— А чего дрожишь?
— Да студено тут…
— Все обойдется, бог даст.
Иван потерял счет времени. Сколько он спал? Что сейчас на воле? Вечер? Ночь? А может, утро? Если утро — скоро придут. Надо будет давать ответ.
А может, фрегат в руках русских? Да нет, навряд ли.
Но он стоит на якоре. Иван чувствовал это: судно мерно покачивалось, волны шлепались о борта не так, как на ходу.
Рыбаки молчали. Кто-то, забывшись в тяжелом полусне, бессвязно бормотал:
— Вона кубас-то! Греби шибче!
Что грезится рыбаку? Поплавок в море от раскинутой снасти — кубас. Верно, уж собрался выбирать снасть… Уловом грезит! Эх, доля рыбацкая!
Иван сел, сжал виски: голова, казалось, раскалывалась от дум. «Что сказать шведам? Согласиться вести корабли? Или ответить: „Нет?» Зачем принес их дьявол сюда? Пришли из-за моря в чужих сундуках рыться?»
Иван знал, к чему приведет отказ: шведы сразу же расправятся с рыбаками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9